Интервенция против мировой революции
Разведывательная предыстория «Северной экспедиции» Антанты (1917—1918 гг.)
Андрей Иванов
© Андрей Иванов, 2016
ISBN 978-5-4483-2645-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В современных условиях становления многополярного мира, несмотря на усилия международных организаций и гражданского общества, вооруженная агрессия по-прежнему остается не только распространенной альтернативой дипломатическому урегулированию конфликтов, но и одной из постоянно совершенствуемых человеком насильственных практик. По мнению экспертов, в данный момент мировой истории происходит масштабное внедрение военных приемов и средств в сферу международных отношений. Место войны, ранее являвшейся, фактически, единственной формой вооруженного противоборства стран и народов, в XX – начале XXI веков все активнее занимают терроризм, геноцид, интервенция и т. д. Последнее из этих понятий в настоящее время получает все более широкое распространение на международной арене, хотя в «Концепции внешней политики Российской Федерации», утвержденной Президентом В. В. Путиным 12 февраля 2013 года, подобные операции названы «подрывающими устои международного права».
По мнению Министра иностранных дел России С. В. Лаврова, использование военных интервенций с целью смены политических режимов в неблагополучных странах – это «прямой путь к потере контроля за глобальными процессами, что больно ударило бы по всем членам мирового сообщества, включая инициаторов внешнего вмешательства»1. Это убеждение поддерживается и представителями зарубежного научного сообщества, по словам которых, сейчас «почти невозможно установить глобальный демократический контроль над проведением интервенций», а «начав интервенцию, становится невозможно ее контролировать»2.
В этом контексте противодействие попыткам интервенции на данный момент входит в число приоритетных задач государства, так как от эффективности этой деятельности нередко зависит существование страны. В свою очередь, выработка рекомендаций по преодолению указанных проблем стала бы невозможной без осмысления соответствующего исторического опыта. История показывает, что недостаточное внимание государственной власти к проблеме ограждения внутреннего устройства от деструктивного внешнего воздействия создает риски дестабилизации. Как следствие, вопрос об изучении механизмов подготовки и проведения интервенций становится все более острым, так как полученные в ходе таких исследований выводы в перспективе позволят вскрывать и успешно противостоять попыткам вмешательства во внутренние дела суверенных государств на ранней стадии.
При этом наравне с интервенциями военными, в которых главным инструментом достижения поставленных целей является армия, то есть вооруженные силы государства, существуют интервенции экономические, дипломатические, идеологические, разведывательные и т. д. В недавнее время эта классификация приобрела актуальность, поскольку «за последние 20 лет вооруженные интервенции приобрели как военные, так и гражданские черты»3. По мнению военных специалистов, сейчас в межгосударственных конфликтах все чаще силовые акции используются только тогда, когда «исчерпаны политические, дипломатические и иные возможности» добиться успеха, а главным ресурсом для этого становится способность «диктовать свою волю противнику без применения оружия»4. Как заметил президент Академии военных наук генерал М. А. Гареев, сегодня «мир вступает в период войн нового поколения, направленных не столько на непосредственное уничтожение противника, сколько на подрыв его военной мощи изнутри, достижение целей путем политического и экономического давления»5.
Еще в 2005 году в США увидел свет документ под названием «Внедрение сетецентричного военного искусства», созданный на основе идей вице-адмирала А. К. Сибровски и аналитика Дж. Гарстка. Одним из важнейших элементов их концепции было объединение военных подразделений, разведывательных служб, дипломатических и экономических ресурсов, журналистики и общественных организаций в единую сеть, добывающую и перераспределяющую информацию. Эта схема должна была обеспечить высокоскоростной обмен актуальными данными, который, будучи дополненным знанием системы принятия решений и стратегии противника, позволял бы опережать его в ходе военных действий6. По сути, в рамках подобных операций главной действующей силой становится отнюдь не армия, а иные государственные или даже неправительственные ведомства и институты, акции которых, как правило, носят скрытый, неявный характер.
В современной военной теории даже родилось особое понятие – «гибридная война», по которой обычно понимают «использование военных и невоенных инструментов в интегрированной кампании, направленной на достижение внезапности, захват инициативы и получение психологических и физических преимуществ, с использованием дипломатических возможностей, оперативных дезинформационных операций, а также электронных и кибернетических операций, военных и разведывательных действий под прикрытием, а иногда и без прикрытия, и экономического давления»7. Фактически, в данном определении ярко отражена модель не только войн, но и интервенций настоящего и прошлого.
Вышеназванные обстоятельства существенно затрудняют как обнаружение иностранных вмешательств, так и противодействие им. Особенно сложно решить данные задачи в ситуации разведывательной интервенции, проводимой агентурными службами государств, чья деятельность, как правило, автономна и целиком строится на применении тайных, негласных методов и техник, подчас сопряженных с нарушением закона. Несмотря на то, что залогом ограничения подобной активности спецслужб, по мнению Президента России В. В. Путина, должен являться «гражданский контроль за работой госаппарата»8, даже после введения соответствующих мер крупнейшими мировыми державами, активное вмешательство разведывательных и контрразведывательных органов во внутреннюю политику суверенных государств сохраняется в практике межгосударственных отношений. Более того, диапазон использования разведки в политике только расширяется. Сегодня специалисты даже выделяют «информационно-разведывательные операции» в отдельную разновидность информационного противоборства наравне с кибернетической и психологической борьбой9.
Хотя описанные тенденции, по большей части, свойственны интервенциям XXI века, их истоки кроются все же в конфликтах прошлого, и политические деятели регулярно апеллируют к историческим аналогиям при принятии ответственных решений. Например, член Международно-правового совета при МИД России В. Котляр справедливо отмечает, что отдельные элементы методики ведения «гибридных войн» используются в вооруженных конфликтах уже сотни лет10. В этом ракурсе изучение опыта интервенций прошлого в значительной степени позволяет выявить наиболее опасные для государства формы внешнего вмешательства, апробированные в различных условиях. Этот опыт является необходимым условием формирования способности общества противостоять дезорганизации и кризису государственности.
По всей видимости, для определения роли и направлений деятельности зарубежных силовых ведомств (особенно специальных служб) в реализации политики интервенции на российской почве оптимальным конфликтом является Гражданская война 1918—1920 годов, активное участие в качестве интервентов которой принимали страны, являющиеся потенциальными противниками России и в настоящее время.
Хронологические рамки исследования охватывают 1917—1919 годы. Этот период совпадает с активным вмешательством Британской Империи во внутриполитическую жизнь России с использованием средств дипломатического, агентурного и вооруженного воздействия. Выбор подобных временных рамок обусловлен тем, что именно эти события, по мнению ряда современных специалистов, способствовали формированию представления о вооруженных силах и специальных службах, как «фундаментальном инструменте политических действий, как внутри страны, так и за рубежом»11.
Начальная дата исследования предопределена свержением монархии и зарождением революционной нестабильности в стране, что сделало Россию потенциально уязвимой для внешнего воздействия ввиду неустойчивости внешнеполитического курса нового правительства, не обладавшего, к тому же, достаточной легитимностью. Соответственно, конечная дата исследования связана с отказом руководства Британии от использования силовых методов решения «русского вопроса» ввиду их недостаточной эффективности в сложившейся военно-политической ситуации.
