Лев Шильник - Космос и хаос. Что должен знать современный человек о прошлом, настоящем и будущем Вселенной

Давным-давно на свете не было ничего – ни земли, ни неба, ни песка, ни холодных волн. Была только одна непроглядно черная бездна Гиннунгагап, к северу от которой лежало царство вечных туманов Нифльхейм, а к югу – царство вечного огня Муспельхейм. Муспельхейм был жуткой страной испепеляющего зноя, а в Нифльхейме, напротив, господствовали ледяной холод и мрак. Мир пребывал в хаосе, и так продолжалось долго. Насколько долго – сказать не может никто, ибо время и пространство эддических мифов не имеет ничего общего с абстрактными понятиями протяженности и длительности, которыми привыкли оперировать мы с вами. Мифологическое пространство не только конечно, но дискретно и не единообразно; оно распадается на изолированные куски, которые являются либо местом какого-нибудь важного события, либо местом пребывания героя. Поэтому составить карту мира эддических мифов решительно невозможно, так как страны, в них упоминаемые, никак не ориентированы друг относительно друга. Между прочим, отсюда вытекает и такой немаловажный момент, как отсутствие внятных представлений о мире сверхчувственном, или потустороннем, ибо все миры скандинавских мифов равнозначны и одинаково реальны. Миру «здесь-и-сейчас» они никак не противопоставлены, а возможность в них проникнуть определяется исключительно настойчивостью героя.

Другими словами, повествователь не смотрит на предметы извне и не пытается изобразить их такими, какими они предстают перед ним на самом деле. Он помещает себя посреди событий, внутрь происходящего, и не мыслит себя вне этого единого целого. Не отделяя себя от объекта, он сортирует вещи и события в первую очередь по параметру их значимости. Соображения достоверности или наглядности не играют для него никакой роли. Подобное отсутствие четкого противопоставления субъекта объекту можно назвать внутренней точкой зрения на пространство.

А поскольку пространство эддических мифов лишено связности и рассыпается во фрагментарную шелуху, то декларативная изначальная пустота не мыслится вне конкретного наполнения. Мировая бездна, как выясняется на первых же страницах, вовсе не такая уж мировая, так как с севера к ней примыкает страна мрака и холода, а с юга – царство огня. Поэтому и сотворение оказывается не рождением из ничего, а банальной перелицовкой уже существующего. С таким же успехом можно распороть старое негодное платье и выкроить из него новый костюм.

Когда в царстве туманов вдруг неожиданно забил животворный родник Гёргельмир, в бездну Гиннунгагап обрушились воды двенадцати мощных потоков. И хотя свирепый мороз Нифльхейма немедленно превращал воду в лед, источник продолжал бить не переставая. Ледяные глыбы росли как на дрожжах, громоздясь друг на друга и карабкаясь вверх, а когда чудовищный ледовый щит вплотную подполз к окрестностям Муспельхейма, его огненное дыхание растопило вековые льды. Фейерверк жарких искр, брызнувших из царства огня, смешался с талой водой и вдохнул в нее жизнь. И тогда из бездны Гиннунгагап медленно поднялась исполинская фигура, попирая тяжелой стопой неподвижный ледовый панцирь. Это был великан Имир, первое живое существо в мире. В первый же день творения (если считать рождение Имира первым днем) у него под мышкой возникли мальчик и девочка, а одна нога зачала с другой шестиглавого сына-великана. Так было положено начало жестокому и коварному племени великанов Гримтурсенов.

Имир и его потомство нуждались в пище, но во мраке, стуже и хаосе безжизненных пустынь прокормиться было весьма проблематично. Поэтому одновременно с прародителем великанов из тающего льда появилась гигантская корова Аудумла, из вымени которой хлынули четыре молочные реки. Аудумла паслась во льдах и облизывала соленые ледяные глыбы. Она трудилась так усердно, что к исходу третьего дня из глыбы шагнул гигант Бури, праотец трех богов – Одина, Вили и Be. Братья не жаловали властного и жестокого Имира, а потому восстали против первого из великанов и после долгой изнурительной борьбы убили его.

Имир был столь огромен, что кровь, хлынувшая из его ран, затопила весь мир. Великаны и корова Аудумла сгинули без следа в бушующей стихии, и только одному из внуков Имира повезло: он успел построить лодку, на которой и спасся вместе со своей женой. Боги-братья взялись за переустройство мира, ибо вечный холод и тьма, царившие окрест, были им не по душе. Из тела Имира они сделали землю в виде плоского диска и поместили ее посреди огромного моря, которое образовалось из его крови. Из черепа Имира братья изготовили небесный свод, из его костей соорудили горы, из волос сделали деревья, из зубов – камни, а из мозга – облака. В середине мира они построили Мидгард – обиталище людей (в переводе мидгард означает «средний двор»), а окраинные земли на берегу моря отвели великанам. Для защиты от великанов они обнесли Мидгард высокой стеной, которую сделали из век (или из ресниц) Имира. Каждый из четырех углов небесного свода боги свернули в форме рога и в каждый рог посадили по ветру. Из жарких искр, вылетающих из Муспельхейма, они изготовили звезды и украсили ими небесный свод. Часть звезд была закреплена неподвижно, а некоторым позволили кружить по небу, чтобы по ним можно было узнавать время.

Правда, в других эддических песнях говорится, что небесные светила существовали и раньше, поэтому работа богов свелась всего лишь к указанию тех мест, которые им надлежало занять.

Внутренняя точка зрения на пространство проявляется, в частности, в том, что география в скандинавских мифах не существует помимо этики. Все благое кучкуется в центре мира, а зло обречено ютиться на его окраине. Любой предмет автоматически получает качественную оценку в зависимости от того, где он находится. В середине мира расположен Мидгард, а страна великанов Йотунхейм лежит на отшибе, то есть резонно предположить, что окраина мира – это суша. Между тем из других песен следует, что окраина мира есть не что иное, как море, опоясывающее землю кольцом, на дне которого дремлет чудовищный мировой змей Йормунганд, кусающий свой собственный хвост. Но когда боги отправляются в страну великанов, им каждый раз приходится пересекать морские проливы. Периферия скандинавской вселенной парадоксальным образом оказывается сушей и морем одновременно.

В центре мира тоже царит вопиющая неразбериха. Кроме Мидгарда, населенного людьми, там высится чертог богов Асгард, а мировое древо, ясень Иггдрасиль, пронзает земной диск в точности посредине, ибо его крона простирается над всем миром. В позднейших христианских интерпретациях делается попытка вознести Асгард на небеса, но эти жалкие «ужимки и прыжки» могут вызвать лишь снисходительную усмешку, поскольку небо эддических мифов ничем от земли не отличается. И хотя в евклидовом пространстве совмещение трех предметов в одном и том же месте решительно невозможно, сказителей сия нелепица ничуть не смущает. Просто чертог богов, обиталище людей и священное дерево не могут находиться нигде, кроме середины мира.

Время скандинавских мифов тоже фрагментарно и жестко привязано к событийному ряду. Если в мире не происходит ничего, заслуживающего внимания, то и время стоит на месте. Оно просто-напросто не мыслится как текучая субстанция, неподвластная влияниям извне: если между двумя событиями отсутствует причинно-следственная связь, расставить их по порядку решительно невозможно. Скажем, совершенно неясно, в какой хронологической последовательности должны располагаться визит громовержца Тора к великану Гейроду, его поединок с мировым змеем Йормунгандом и сражение с каменным исполином Грунгниром. Более того, всякое повествование немедленно рассыпается на осколки, живущие самостоятельной жизнью, а персонаж того или иного мифа – почти всегда фигура статическая, отбывающая заученный цирковой номер. Развития в ней нет ни на грош. Например, Магни, сын Тора, знаменит тем, что спихнул ногу поверженного великана с шеи отца. Однако это было не его детским подвигом, а подвигом вообще. Магни всегда ребенок и вне своего мужественного поступка попросту не существует. С другой стороны, отец богов Один, по-видимому, всегда старик.