ВОЛНЫ МИГРАЦИИ?
Есть ли помимо Библии какие-либо сведения, подтверждающие эту гипотезу? Я чувствовал, что они должны быть. Исследование, которое я сам проводил в Эфиопии в 1989–1990 годах, например, уже указывало на возможность того, что было несколько волн еврейской иммиграции на протяжении очень долгого времени, уходящего в далекую античность. Весьма примечательна в этом смысле долгая беседа с первосвященником «иудеоязыческих» кемантов Уамбаром Мулуной Маршей (см. главу 11). Он сообщил мне, что основатель его религии Анайер пришел в район озера Тана из «земли Ханаанской». При более внимательном изучении религии кемантов я установил в ней удивительную смесь языческих и иудейских обрядов и обычаев — последние, в частности, проявлялись в различении «чистой» и «нечистой» пищи — в сочетании с почитанием «священных рощ», весьма похожим на самые ранние формы иудаизма (патриарх Авраам «насадил… при Вирсавии рощу и призвал там имя Господа» 386). Подобные традиции могли быть довольно широко распространены в ранний период израильского поселения в Ханаане и пережили короткое возрождение в царствование Манссии, но были окончательно и бесповоротно подавлены царем Иосией в VII веке до н. э.
Все дело в том, что праотцы кемантов, должно быть, иммигрировали в Эфиопию из Ханаана еще в далекой древности. Фалаша же походили на потомков более поздних иммигрантов. Их религия включала определенные обряды, также запрещенные царем Иосией (в частности, жертвоприношение животных в местных святилищах), но в остальном являла собой чистую форму ветхозаветного иудаизма (не разбавленную явными языческими верованиями).
Будучи соседями в горах и долинах вокруг озера Тана, кеманты и фалаша утверждали, что являются родственными народами (Уамбар Мулуна Марша сказал мне, что семья, основавшая его религию, и семья, основавшая религию фалаша, совершили водно и то же путешествие» и даже обсуждали возможность породниться, но не сделали этого).
Подобный фольклор, установил я позже, отражал этнографическую реальность. Фалаша и кеманты были-таки родственными племенами, будучи подразделениями большого племени агау с запада и центра Эфиопии — этнической группы, считавшейся старейшим слоем населения Африканского рога. Поэтому родным языком обоих народов был один из диалектов агавского языка, принадлежащего — что интересно — к «кушитской» группе языков 387. Родственные древнееврейскому и арабскому семитские языки (например, амхарский и тигринья) также присутствовали в Эфиопии, но на них не говорили (разве что в качестве второго языка) ни фалаша, ни кеманты.
Объяснение этой аномалии и логически вытекавшие из него выводы казались очевидными, и я записал их в своем блокноте:
«Уже очень давно первые небольшие группы евреев начали мигрировать из Израиля в Эфиопию. Полагаю, что этот процесс начался в Х веке до н. э. (если не еще раньше) и продолжался по крайней мере до конца V века до н. э. По прибытии в район озера Тана мигранты оказались среди старейших обитателей Эфиопии — вроде агау — и, должно быть, смешались с ними, утратив таким образом свои этнические отличия. В то же время они, видимо, передавали свою иудейскую веру и культуру, которые принесли с собой. Таким образом, уже, скажем, ко II или I веку до н. э. в Эфиопии не осталось «евреев» как таковых, а жили только «евреизированные» или обращенные в иудаизм люди, которые со всех других точек зрения, должно быть, выглядели как коренные жители Эфиопии и говорили на коренном эфиопском языке (а древнееврейский оказался забытым). Современные потомки этих «евреизированных» или «иудаизированных» народов — кеманты и фалаша, а их родной язык, диалект агавского, является коренным кушитским языком».
Что же можно сказать о «семитских» народах Эфиопии вроде политически господствующих амхаров-христиан? Почти определенно они являются, как утверждают этнографы, потомками сабейских и южноаравийских поселенцев, хлынувших на нагорье, с более поздними волнами иммиграции. Иудаизм в той или иной форме, вероятно, уже прочно обосновался среди местных групп агау к тому времени, когда сабейские завоеватели появились на сцене, и этим объясняется, почему их культура также была постепенно «евреизирована» и почему элементы иудаизма дожили до наших дней в необычайно ветхозаветном характере абиссинского христианства.
«Евреи в Эфиопии были всегда, с самого начала» — писал в XVII веке португальский иезуит Балтазар Теллез. В своем суждении, я полагаю, он был гораздо ближе к истине, нежели современные ученые, считающие, что иудаизм в этой стране появился относительно поздно, и в упор не видящие всех тех фактов, которые противоречат их предрассудкам.
Прояснив множество вещей, которые до сих пор не были объяснены должным образом, я сознавал потенциальную слабость теории, которую только что обрисовал в своем блокноте: не отражает ли она скорее мои собственные предрассудки, чем факты? И все же это факт, что фалаша исповедуют архаичную форму иудаизма, как факт и то, что религия кемантов содержит много древнееврейских элементов. Также является фактом и то, что христианство Эфиопской православной церкви пронизано обрядами бесспорно иудейского происхождения. Но позволительно ли из всего этого делать вывод, что волны еврейской иммиграции в Эфиопию накатывали за сотни лет до V века до н. э., когда — как я предполагал — ковчег завета был доставлен с острова Элефантин на Верхнем Ниле на остров Тана Киркос? Если я прав ив этом районе уже существовало поселение евреев, тогда нет ничего загадочного в том, почему именно Эфиопия (а не какая-либо другая страна) была выбрана в качестве последнего пристанища ковчега.
Но прав ли я? Собранные до сих пор доказательства моей эволюционной теории имели две четко различимые формы: 1) социальные и этнографические данные по фалаша и кемантам, касающиеся их религиозных верований, фольклора и отношений между собой, и 2) разбросанные по всему Ветхому Завету свидетельства непрерывной еврейской иммиграции в Абиссинию в первой половине первого тысячелетия до н. э. Если такая иммиграция действительно имела место, тогда определенно должны найтись доказательства не только в Библии и в отмеченных особенностях фадашской и кемантской культуры. Впечатляющий материал, уже собранный мною, наводил на размышления, но для придания законченности своему делу мне необходимо было получить нечто ощутимое в виде археологических или документированных фактов обоснования еврейских поселенцев в Эфиопии еще до V века до н. э.
Такого рода сведения мне еще не попадались, и я знал, что плыву против течения, против мнения ученых, пытаясь найти их. Тем не менее я прозондировал почву среди знакомых мне представителей ученого мира в попытке узнать, не пропустил ли я чего-нибудь важного.
Вскоре я получил по почте труд некой Жаклин Пирен, опубликованный в 1989 году на французском языке Страсбургским университетом гуманитарных наук. Его прислал мне профессор египтологии одного крупного британского университета. Сопроводительная записка гласила:
«Посылаю вам фотокопию статьи Жаклин Пирен, обсуждавшейся на недавней конференции в Страсбурге.
Откровенно говоря, я считаю, что в научном плане она несколько переборщила. Человек она очень способный, знает древнеарабские документы, но высказывает (по мнению многих из нас) невероятные мысли о древнеарабской хронологии и письменности. Это эссе очаровательно, но, боюсь, скорее фантастично, нежели исторично. (Бистон, насколько мне известно, резко критиковал его на недавней сессии Семинара арабских исследований, а он человек в целом здравомыслящий, но не непогрешимее всех нас.)».
Я, естественно заинтересовался, почему профессор посчитал, что статья знатока «древнеарабских документов» может иметь какое-то отношение к моему исследованию. После перевода статьи на английский я понял, почему он так посчитал, как и то, почему академический мир враждебно отреагировал на соображения Жаклин Пирен.
Если свести довольно запутанный тезис к сути, то она начисто опровергала мнение ученых, изучавших отношения между Эфиопией и Южной Аравией: не сабеи оказали влияние на Эфиопию из Йемена, а, наоборот, Эфиопия оказала влияние на Южную Аравию:
«Сабеи… сначала прибыли в эфиопскую провинцию Тиграи и попали в Йемен через Красное море… Это единственный вывод, хоть и абсолютно противоположный всем признанным точкам зрения… объясняющий факты и позволяющий оценить их должным образом».
Далее Пирен доказывала, что родиной сабеев был северо-запад Аравийского полуострова и что большое их число эмигрировало оттуда в Эфиопию («через русло реки Хаммамат и вдоль Нила») двумя отдельными волнами — первая около 690 года до н. э. и вторая около 590 года до н. э. Почему они эмигрировали? Потому, что не желали платить дань ассирийскому завоевателю Синаххерибу в первом случае и вавилонскому завоевателю Навуходоносору — во втором.
