Сергей Козлов - Исторические предпосылки создания спецназа, 1701-1941 гг. [том 1]

гости. Офицеры и их семьи отвергли нас, а мы ничего не могли никому рассказать. Единственный, кто приходил к нам, и то тайно, был начальник химической службы полка, друг отца.

Правда, положение наше сильно отличалось от положения членов семей «врагов народа». Их лишили довольствия, а потом куда-то всех отправили. Куда, никто не знал.

Нас же никто не трогал, а, кроме того, мы продолжали получать паёк и папину зарплату, а также пользовались всем тем, что полагалось семьям военнослужащих. Но изоляция, созданная людьми из-за страха и непонимания, очень сильно давила на нас с мамой.

Пользуясь тем, что никто к нам не приходит, я купил карту Испании. В наших газетах «Правда» и других на схемах показывали, как проходит линия фронта между республиканцами и франкистами. Я сделал маленькие красные и черные флажки и переставлял их по мере изменения обстановки на фронтах Испании. Мать ругалась и говорила: «Ты доведешь то того, что нас арестуют». Но я ей возражал, упирая на логику: «Не бойся мама, никто к нам не придет, и никто этого не увидит. А если и увидят, так что с того? Я, как честный человек, имею право следить за положением в Испании. Ведь наше государство ее поддерживает. У нас в школе около десяти учеников, как и я, ведут такие карты. Они мне и подсказали, где карту можно купить и как ее вести. Так что это никому не выдаст, где наш папа». Но мать только качала головой и говорила: «Какой же ты дурак!»

В это время в школе меня начали дразнить сыном «врага народа». Это было очень обидно, особенно если я знал, где находится мой отец. Но, как учила мама, я не мог никому сказать правду и поэтому молчал. Эти издевательства продолжались довольно долго, и я все терпел, но однажды не сдержался и хорошо набил морду своему обидчику, да так, что меня выгнали из школы. Это было в апреле 1937 года. Сидел дома три дня и сильно переживал из-за такой несправедливости, а мать меня ругала за мою несдержанность. Но такой я был и таким оставался.

Спасла меня от позора газета «Правда», которую мы тогда выписывали. В очередной раз она пришла на третий день моего изгнания, а на самой первой странице был напечатан Указ Совета Министров СССР «О награждении граждан СССР за выполнение специального задания Правительства». Среди награжденных орденом «Красное Знамя» был и мой отец Щелоков Николай Иосифович.

Дядя Дима, начхим, тогда первым прибежал к нам, даже днем. Потом пришел командир полка с заместителем по политчасти. Правда, мама им сказала: «Вы никогда раньше не приходили к нам. И сейчас этого тоже можно было не делать». Но они ее успокоили и сказали: «Ирина Ивановна, надо знать обстановку!» На том разговор и закончился.

Мать достала из-под кровати посылки отца, надела мне на руку швейцарские часы «Лонжин», которых в Виннице никто никогда не видел, дала газету с указом и сказала: «Иди и покажи тем, кто тебя оби-

жал. Пусть они теперь знают, кто твой отец, и пусть только попробуют тебя снова обидеть!» Но я сказал, что обидеть меня нельзя, поскольку я снова дам в морду. Мать просила обойтись без этого, и мы с ней очень тепло расстались.

С газетой я помчался в школу, но там уже многие ее прочитали и встретили меня очень тепло.

С тех пор никто больше не дразнил меня сыном «врага народа» и никто не спрашивал, где мой отец, наверное, догадывались. А я очень гордился своим отцом, веДь в то время такими орденами награждали очень редко.

В августе 1937 года нашу дивизию перевели в Ленинград, и мы с мамой переехали вместе со всеми. Казалось бы, все страхи и неприятности позади, но в Ленинграде нам тоже пришлось хлебнуть горя.

Началось всё с небольших проблем с русским языком. Ведь я учился в украинской школе, где русский изучали, как иностранный. Поэтому первый же мой диктант по русскому я написал более чем с двумя сотнями ошибок. Всё из-за того, что путал русское «Ы» с украинским «И». Оценка за диктант была единица с минусом. Кроме того, я говорил с украинским акцентом и вместо твердого русского «Г» произносил глубокое украинское «Г».

Но учительница русского меня поддержала и помогла. Через полгода я и говорил, и писал по-русски без ошибок.

В это время в Ленинград стали прибывать дети из Испании. Командование дивизии стало приглашать меня на встречи с этими детьми. Меня специально готовили, и я от души выступал перед этими ребятами. Честно говоря, я очень переживал, когда прибывали пароходы с этими детьми, поскольку прекрасно понимал, что их оторвали от родителей и бросили в чужую страну. Всех их поместили в детские дома, по сути лишив детства.

Но скоро эти мои переживания заслонила настоящая беда. Из села Петровское Петровского района Харьковской области пришло письмо, в котором сообщалось, что мой дед по линии отца Иосиф Антонович, который был в Петровском председателем райисполкома, был арестован и расстрелян, как враг народа. Это была страшная и нелепая весть, поскольку и мама, и даже я понимали, что этого не может быть. Дед в Гражданскую сражался за Советскую власть и закончил войну командиром полка. Был коммунистом с 1918 года. Это было какое-то безумие. Мы долго не знали, как поступить. Написать отцу в Испанию было нельзя, поскольку все письма читали и письмо только навредило бы отцу. Подумав, мать решила: «Молчи, Ваня! Будем ждать возвращения отца. Этого просто не может быть. Наверное, это зверская провокация».

Поэтому жили мы в Ленинграде с мамой, трясясь, как зайцы, каждую ночь ожидая, что нас арестуют. Шел 1938 год, а аресты в Ленинграде не прекращались. Боялись за себя, боялись и за отца, что он по возвращении тоже будет арестован и расстрелян.

Что такое п/х?

Но всё проходит. Как-то прихожу домой, а мама мне говорит: «Ваня, я получила какую-то странную телеграмму: «Буду в Ленинграде 25 июля. Целую, папа. П/х «Жданов». Никак не пойму, что такое п/х «Жданов».

Я тоже ничего не понял. А мама, дядя Дима, начхим полка, и его жена собирались на концерт в Дом офицеров, и в это время к нам зашел дядя Дима. Он и объяснил, что п/х — это пароход, а также сказал: «Не волнуйтесь, ребята, это к вам ваш папа едет».

Мама мне приготовила ужин и ушла с дядей Димой и его женой на концерт, а я остался дома. Спустя некоторое время стук в дверь. Открываю — стоит солдат, дежурный по КПП, и говорит: «Ваня, там в проходной какой-то гражданский тебя спрашивает и говорит, что он твой отец». Я, как услышал, забыл даже квартиру закрыть и, обгоняя дежурного, побежал на КПП. А там стоит мой отец и улыбается во весь рот золотыми зубами. Свои ему оказывается в Испании выбили, а в Англии золотые вставили. Кроме того, получил он еще осколок в легкие размером со спичечный коробок. Но это всё я узнал потом. А тогда на КПП я просто обомлел и не знал, что делать. Батя смотрит на меня и говорит: «Ваня, сыночек мой! Это же я!» Вот тут-то впервые за два года его отсутствия я заплакал. Батя гладил меня по голове и говорил: «Не плачь, мой мальчик, я же вот, перед тобой». Трудно передать, что со мной творилось. Отец как-то успокоил меня, а потом попросил дежурного по полку соединить его с командиром полка. При мне он доложил, что старший лейтенант Щелоков Николай Иосифович прибыл в полк из командировки. Командир полка приказал ему никуда не уходить, поскольку он решил его лично встретить и проводить домой. Через пять минут он уже был на КПП. Здесь он приказал дежурному найти заместителя по тылу и передать, чтобы немедленно прибыл на квартиру Ще-локовых с двумя бутылками водки и закуской. Больше никого не приглашать.

За мамой!

Дома отец спросил, где мама? Я ответил, что с дядей Димой и его женой на концерте в Доме офицеров. Комполка сказал: «Дуй, Ваня, за мамой, а мы с твоим батей и зам. по тылу побеседуем». Я выскочил из дома, и, поскольку до КПП бежать было далеко, я полез через забор. Увидев это, дежурный солдат закричал на меня, но, когда я ему крикнул, что отец из Испании вернулся и я бегу за мамой в Дом офицеров, он крикнул: «Прыгай на любой трамвай и дуй за мамой на буфере!» Так я и сделал. В Дом офицеров меня сначала не дустили. Тогда я соврал, что у нас дома пожар, а мама на концерте. Это сработало, и вскоре я был в зале, но как отыскать маму? Я закричал: «Мама, Ирина Ивановна Ше-локова! Наш папа приехал и сейчас ждет тебя дома!» И вдруг рядом со мной встает дядя Дима и показывает — вот твоя мама. А ей, оказывается, стало плохо, она как-то поникла и ничего не могла сказать. Я испугался и говорю дяде Диме: «Папа приехал, весь в гражданском и со-

всем не похож на военного. Маме надо срочно ехать домой, ее ждут там папа и командир полка. А папа приехал только до утра». Сказав это, я, не дожидаясь, пока мать придет в себя, выскочил и тем же путем вернулся в полк. У забора меня встретил тот же солдат и спросил, нашел ли я мать. Я ответил и побежал домой. А там мой батя и комполка беседуют за рюмкой водки. Я доложил, что мама скоро приедет. Так и вышло. Дядя Дима поймал такси и привез маму домой. Что там было! Все целуются, все плачут, все радуются.