В конце шестнадцатого столетия немецкий военачальник Лазарус фон Швенди решил покончить с военной немощью страны. Он опасался, что религиозные и политические противоречия «раздуют пламя разногласий и взаимного недоверия» в «многострадальном фатерлянде», где католики и протестанты обращаются за помощью к иноземцам. В 1569 году Швенди предупредил, что испанское вмешательство приведет к «внутренним войнам» и, в конечном счете, к «полному разделу и разрушению рейха и упадку германского благоденствия». Поэтому он потребовал, чтобы Германия мобилизовала все силы для защиты целостности империи. Если удастся помешать «посторонним силам» беспрепятственно вербовать германских наемников, тогда, рано или поздно, и наступит время, когда рейх обяжет «всех чужеземных властелинов» жить по германским законам, а в Европе наступит германский мир (Pax Germanica). В противном случае, предупреждал он, Германия распадется, как Византия. В 1570 году Швенди выступил на сейме в Шпейере, предложил создать германскую имперскую армию под командованием монарха, призванную обеспечивать безопасность страны. Он также рассчитывал, что терпимость к протестантам позволит сплотить страну перед лицом турецкой угрозы. Однако враждебное отношение германских князей, которые не доверяли императору сильнее, чем туркам, уничтожило эту попытку объединить католиков и протестантов в борьбе с общим врагом. Германия осталась военным карликом.[126]
Борьба за господство на международной арене также способствовала европейской экспансии. В конце пятнадцатого и начале шестнадцатого столетия Фердинанд II и Изабелла, правители Кастилии и Арагона, равно как и португальские монархи, перенесли войну с маврами в Северную Африку,[127] где захватили несколько анклавов, чтобы лишить османов плацдарма для нападений на юг Пиренейского полуострова. Одновременно начались поиски новых морских путей и неисследованных земель. В середине восьмидесятых годов пятнадцатого столетия Христофор Колумб заинтересовал монархов Португалии и Испании идеей найти путь в Индию через Атлантический океан. Правда, отправляясь в опасное путешествие, Колумб жаждал не только славы, но и намеревался обогатиться, как и другие исследователи, и те, кто их финансировал. Однако конечной целью опасного предприятия являлись поиски «базы» для атак на незащищенный фланг Османской империи и освобождение Иерусалима от турок, причем Колумб описывал эту задачу во все более возвышенных тонах. Обнаружение новых земель за морем открывало не только очередной фронт в противостоянии с турками, но и предоставляло ресурсы для подготовки к возвращению Святой земли.[128]
Колумб отплыл в 1492 году, имея на руках грамоты, подписанные Фердинандом и Изабеллой. Он взял на борт переводчика с арабского (еврея, обращенного в христианство) и пообещал, что «вся прибыль от предприятия пойдет на освобождение Иерусалима».[129] Однако вместо того, чтобы достичь Индии и отыскать союзников против мусульман, Колумб приплыл в Карибское море, где вскоре основал колонию. Аборигенов Америки стали называть «индийцами». Словом, открытие Америки стало следствием борьбы европейцев с Османской империей, а колонизация Нового Света стимулировалась соперничеством между западными державами. Тем временем португальцы осваивали западное побережье Африки. Чтобы две иберийские державы не «манкировали» крестовыми походами и не враждовали между собой, папа римский в июне 1494 года предложил заключить Тордесильясский договор, испано-португальское соглашение о разделе сфер колониальных завоеваний. Линией разграничения стали острова Зеленого Мыса. К западу от них новые земли отдавались Испании, к востоку – Португалии. В 1497 году португальский мореплаватель Васко да Гама отправился в Индию вокруг Африки. Обогнув мыс Доброй Надежды, он в следующем году прибыл в Индию, открыв новый, более удобный путь в эту страну.[130] Когда Колумб в 1502 году отправился в свое четвертое путешествие на поиски Индии, он рассчитывал сойтись в море с Васко да Гама, который шел встречным курсом. Через несколько лет португальцы уже пиратствовали на торговых путях мусульман в Персидском заливе и Красном море, причиняя ущерб их экономике. Запланированное окружение Османской империи стало вдруг реальностью.
Создание испанской заморской империи велось в соответствии с европейскими императивами, прежде всего ради того, чтобы использовать ресурсы Нового Света для смещения баланса сил в Старом Свете. В 1519 году Эрнан Кортес завоевал Мексику и ее запасы серебра для испанской короны.[131] Это завоевание превратило владения Габсбургов в мировую империю, над которой, как выразился поэт Лудовико Ариосто, «никогда не заходит солнце».[132] Новый Свет приобретал все большую значимость в балансе сил, но оставался при этом полностью подчиненным европейским потребностям. Испанская колониальная империя в Новом Свете при Карле почти не развивалась; ее главной задачей считалось поставлять ресурсы для удовлетворения амбициозных планов императора в Европе. Поток драгоценных металлов из Америки (обычно около четверти годового дохода империи) расходовался либо на военные кампании против французов, турок и германских князей, либо на покрытие займов в банкирском доме Фуггера из Аугсбурга (в последнем случае «индийское» золото служило гарантией обязательств императора). К примеру, вывезенные из Перу ценности стоимостью примерно два миллиона эскудо пошли на укрепление императорской власти в Германии и Нидерландах. Путешествия Карла в годы правления отчетливо характеризуют его приоритеты: он семь раз ездил в Италию, четыре раза – во Францию, по два раза был в Англии и Африке и сделал не менее шести длительных остановок в Испании, зато не менее девятнадцати раз посещал Фландрию и Германию (и никогда не бывал в Новом Свете). Карл считал себя наследником Imperium Romana (Римской империи), а не всего обширного пространства, ему принадлежавшего.[133] Коротко говоря, именно Священная Римская империя, а не разраставшаяся испано-американская, определяла императорский статус Карла и его амбициозные устремления.[134]
Борьба королевы Елизаветы на море с Испанией также обосновывалась стремлением англичан играть главную роль на европейской арене. Колониальное равновесие (как и его отсутствие) рассматривалось как часть общего равновесия сил. Английский мореплаватель и авантюрист сэр Уолтер Рэли заметил: «Кто владычествует на море, тот повелевает торговлей; кто повелевает торговлей, тот управляет мировым капиталом и, соответственно, миром в целом». Финансовые возможности Филиппа Испанского как короля Нового Света позволили испанцам упрочить положение страны в Европе. Английский писатель Ричард Хаклюйт в своей работе «Рассуждения о заселении Запада», написанной в 1584 году, отмечал, что, «благодаря своим несметным богатствам», Карл V «отобрал у французского короля Неаполитанское королевство, Миланское герцогство, а также владения в Италии, Пьемонте, Ломбардии и Савойе». Елизавета во второй половине шестнадцатого столетия финансировала экспедиции Фрэнсиса Дрейка не столько для того, чтобы прибавить к своей империи заморские территории, сколько с целью уменьшить финансовые потоки, поступавшие во Фландрию для содержания войск Филиппа. С началом Тридцатилетней войны англичане уверились в том, что на американские золото и серебро Испания финансирует не только собственные кампании в Европе, но и войну императора с германскими князьями-протестантами. Сэр Бенджамин Редьярд в палате общин в 1624 году заявил: «Сама Испания слаба людьми и лишена природных ресурсов», но ее «рудники в Вест-Индии» служат топливом «для чрезмерных амбиций и стремления к универсальной монархии». Другой парламентарий сказал, что наилучшей помощью осажденному Пфальцу будет «нарушить испанское судоходство у их берегов и лишить испанского короля его столовой посуды». Колониальная политика, обеспечение безопасности английских континентальных форпостов и непреложная безопасность самого королевства стали основными аспектами стратегии англичан в последующие примерно полтора века.[135]
Колонизация Нового Света сопровождалась религиозными и политическими неурядицами, «унаследованными» от Европы.[136] Пуритане, покинувшие Англию в двадцатых годах семнадцатого столетия и благополучно достигшие Массачусетса, не окончательно повернулись спинами к Старому Свету – совсем наоборот. Отчаявшись обрести благоденствие в Англии, а затем все сильнее разочаровываясь в Голландии, они сочли Америку местом, где можно подготовиться и взять верх над «антихристом» в лице европейских Габсбургов. Пуритане молились за реформы в Англии, за улучшение «жалкого состояния германских церквей» и за победу протестантизма. Английский колониальный деятель Джон Уинтроп в 1621 году (до отплытия в Новый Свет) с прискорбием отзывался «о дурных вестях из Богемии». Колонисты внимательно следили за новостями из Женевы, Лейдена, Гейдельберга и Страсбура, равно как и из Англии. Они переживали за судьбу Пфальца и радовались успехам шведского короля Густава Адольфа. Некоторые из них – к примеру, сын губернатора Уинтропа Стивен – вернулись в Англию, чтобы принять участие в гражданской войне на стороне парламента. Но на практике их поддержка мало что значила.[137] Джон Уинтроп говорил пуританам, что их убеждения должны казаться «сияющим городом, стоящим на верху горы, на который устремлены глаза всех людей». Здесь прославлялась не обособленность колонистов, а их причастность христианскому миру и обязательства, проистекающие из этой причастности. Пуритане старались спасти Европу от скверны своим примером и своими усилиями. Американские колонисты, сторонники парламента в Англии и европейские протестанты были связаны вместе «общностью судьбы».[138]
