— Хагос, — проговорил я, — мне это только видится, или перед нами крест?
Задавая вопрос, я пробежался пальцем по очертаниям рисунка, сразу ставшего очевидным для меня.
— Это крест, — подтвердил офицер НФОТ.
— Но ему здесь не место. Львица определенно дохристианского происхождения. Как же рядом с ней оказался христианский символ?
— Кто знает! Может, кто-нибудь добавил его позже? Кресты, подобные этому, можно видеть и на месте дворца царя Калеба.
— Если вы не возражаете, я бы с удовольствием поехал посмотреть их.
В 1983 году я уже посещал дворец Калеба и знал, что его развалины датируются VI веком н. э. — началом христианской эры в Аксуме. Я помнил, что речь идет о крепости на вершине холма с глубокими темницами и камерами под ней. Но не помнил, чтобы видел там какие-либо кресты.
Возвращаясь в город, я предвкушал предстоящий осмотр этого дворца. В 1983 году тамплиеры не имели для меня никакого значения. Но недавние исследования показали, что некий контингент рыцарей вполне мог прибыть из Иерусалима в Эфиопию в поисках ковчега завета во времена царя Лалибелы (1185–1211 гг. н. э.) и служить позже носильщиками самого ковчега 388. Читатель припомнит, что я нашел нечто похожее на убедительное подтверждение этой теории в описании очевидца — армянского географа XIII века Абу Салиха, описании, утверждавшем, что в Аксуме ковчег носили люди «с белыми и румяными лицами и рыжими волосами» 389.
Если они действительно были тамплиерами, в чем я почти не сомневался, тогда резонно предположить, что они оставили память о своем ордене в Аксуме. Также представлялось возможным, что и неуместный круа патэ на скале рядом с изображением львицы был оставлен тамплиером.
Особый рисунок креста, как я прекрасно знал, не был ни обычным, ни популярным в Эфиопии: за многие годы путешествий по этой стране я видел его в одном-единственном месте — на потолке вырубленной из скалы церкви Бета Мариам в городе Лалибела, бывшей столице того самого царя, который, как я считал, и привел тамплиеров, в Эфиопию 390. Только что я нашел еще один круа патэ в пригороде Аксума, и, если Хагос прав, мне предстояло увидеть еще несколько в руинах дворца царя Калеба, который вполне мог еще оыть обитаемым в тринадцатом столетии.
Проехав мимо лужайки, на которой установлено большинство аксумских стел, мы обогнули огромный древний резервуар, известный под названием «Май Шум». По местному преданию, вспомнил я, это был бассейн царицы Савской. С приходом христианства он стал использоваться для любопытных обрядов крещения, связанных с Тимкатом. Сюда через два дня предположительно принесут ковчег в крестном ходе, означающем начало церемоний, которые я и приехал посмотреть.
Оставив позади Май Шум, мы поднялись на машине по пути по крутой и разбитой тропе, ведущей ко дворцу царя Калеба, и закончили восхождение пешком, закамуфлировав прежде машину. Хагос провел меня внутрь развалин и, покопавшись в кучах булыжников, воскликнул:
— Вот он! Думаю, это то, что вы хотели увидеть.
Я поспешил к нему и увидел, что он извлек из кучи каменный блок песочного цвета около двух футов в длину и ширину и шести дюймов в толщину. В нем были вырезаны четыре эллиптических отверстия той же формы и расположения, что и эллиптические врезы около изображения львицы. Однако в данном случае отверстия насквозь прорезали камень и не оставляли сомнений относительно формы — еще один идеальный крест тамплиеров.
— В детстве, — задумчиво проговорил Хагос, — мы с друзьями часто играли здесь. В те дни здесь валялось множество таких каменных блоков. Боюсь, остальные забрали отсюда.
— Куда могли их забрать?
— Горожане постоянно используют камни из развалин для строительства и ремонта своих домов. Нам повезло, что мы нашли этот неповрежденный блок… В подвалах дворца можно найти такие же кресты.
Мы спустились по пролету лестницы в темницы, которые я уже видел в 1983 году. Во время того посещения мне показывали с помощью фонарика пустые каменные кофры, в которых, как считали жители Аксума, когда-то хранились огромные богатства в виде золота и жемчуга. Сейчас, воспользовавшись спичками, Хагос показал мне крест тамплиеров, вырезанный на краю одного из кофров.
— Откуда вы знали, что он здесь? — в изумлении спросил я.
— Да в Аксуме все знают об этом. Как я говорил, в детстве мы часто играли в этих развалинах.
Затем Хагос провел меня в следующую темницу, зажег спичку и показал мне еще два креста тамплиеров — один, грубо изображенный на дальней стене, и другой, искусно выполненный высоко на более длинной боковой стене.
Я пялился на эти кресты, погруженный в глубокие размышления. Понимая, что, вероятно, никогда не смогу доказать свою гипотезу археологам и историкам, в душе я все же был уверен в том, что тамплиеры действительно побывали здесь. Круа патэ был их характерной эмблемой, которую они носили на своих щитах и туниках. Со всем тем, что я узнал о тамплиерах, вполне согласовывалась и возможность появления кое-кого из них здесь, в этих темницах, для того чтобы оставить свою эмблему на стенах — то ли как головоломку, то ли как знак, который озадачил бы грядущие поколения.
— Есть ли какие-либо предания о тех, — поинтересовался я, — кто вырезал здесь эти кресты?
— Кое-кто из горожан утверждает, что это работа ангелов, — ответил представитель НФОТ, — но это, конечно, абсурд.
От отца Хагоса я ничего не слышал до наступления ночи, а услышанные мной новости оказались плохими. Он пришел в маленький домик для гостей в начале восьмого и сообщил, что Небураэда нет в городе.
Моя первая реакция, которую я не решился озвучить, — неверие в самую вероятность того, что главный священник церкви Святой Марии Сионской мог отсутствовать в это время года. С Тимкатом на носу его присутствие в Аксуме наверняка было необходимым.
— Какая жалость! — сказал я. — Куда же он делся?
— Он поехал в Асмэру… проконсультироваться.
— Но Асмэра же в руках правительства. Как мог он поехать туда?
— Небураэд может поехать куда угодно.
— Он вернется до начала Тимката?
— Мне сказали, что он вернется через несколько дней. В церемониях Тимката его заменит помощник.
— А как это скажется на моей работе? Можно ли мне, например, побеседовать с хранителем ковчега? Мне нужно задать ему множество вопросов.
— Без разрешения Небураэда вы ничего не сможете сделать.
Отец Хагоса был лишь невинным вестником, так что у меня не было ни оснований, ни права сердиться на него. Тем не менее представлялось очевидным, что только что переданная им информация — это часть стратегии, призванной помешать мне узнать что-либо о ковчеге. Даже оставаясь любезными и дружелюбными по отношению ко мне в личном плане, монахи и священники Аксума явно не желали помочь моей работе без разрешения Небураэда. А он, к сожалению, отсутствовал. Следовательно, я не мог получить его разрешение. Следовательно, я не смогу узнать ничего путного у кого бы то ни было, как сделать что-либо из того, ради чего приехал сюда за тысячи миль. Таким вот классически абиссинским образом меня нейтрализуют, и при этом никому не придется отказывать мне ни в чем. Духовникам нет нужды быть грубыми со мной — им достаточно лишь пожимать плечами и говорить мне с глубоким сожалением, что то или иное нельзя сделать без санкции Небураэда и что они сами не уполномочены говорить по тому или иному вопросу.
— Есть ли какая-нибудь возможность, — спросил я, — сообщить Небураэду о моей работе?
— Пока он в Асмэре? — Отец Хагоса рассмеялся. — Невозможно.
— О'кей. Что вы скажете мне о помощнике главного священника? Он не может дать нужное мне разрешение?
— Думаю, нет. Чтобы дать вам разрешение, ему сначала нужно получить разрешение Небураэда.
— Иными словами, он должен получить разрешение на то, чтобы дать разрешение?
— Точно.
— Но нельзя ли все же попытаться? Могу я встретиться с помощником и объяснить ему, почему я здесь? Кто знает? Может, он даже согласится помочь мне?
— Может быть, — ответил отец Хагоса. — Во всяком случае я поговорю с помощником сегодня ночью и сообщу вам завтра его ответ.
На следующий день — 17 января — мы встали еще до рассвета. Эд собирался заснять ряд общих планов на восходе солнца, и Хагос подсказал, что вершина одного из скалистых холмов за городом послужит удобной точкой для съемки.
