Образцами человеческой подлости, как показывает жизнь, нередко становились и становятся преступления людей, далёких от преступного мира.
В декабре 1901 года Москва была потрясена убийством в Божениновском переулке. Здесь, в Хамовниках, недалеко от дома, где жил Л. Н. Толстой, гимназист Алоиз Кара убил свою мать и двух сестёр (отца и брата не было дома). Незадолго до этого сын чешского пивовара влюбился в кафешантанную певицу Смирнову. Для того чтобы стать её ухажёром, Алоизу нужны были деньги, а отец выдавал ему 70 копеек в день. Негодяй стал красть из дома вещи, украл 500 рублей для того, чтобы купить подарок своей любимой. Когда он в очередной раз попытался взять из дома вещи, на его пути встала мать. Тут и наступила кровавая развязка.
В 1913 году в Московском окружном суде проходил громкий процесс по обвинению Прасолова в убийстве жены. Молодой красавец увлёк гимназистку и казалось, что любви этой не будет конца. Однако, как это нередко бывает с самодовольными, избалованными женской любовью молодыми мужчинами, Прасолов охладел к жене и пустился по жизни в пляс, бросаясь на женщин, как деревенская жучка на прохожих. Развращать жену-гимназистку ему вскоре надоело. Он стал бить её и хамить ей, предлагая «за три целковых» продаваться на бульваре. Ну а когда всё приданое жены им было растрачено, то ушёл из дома, бросив жену и маленькую дочь без средств к существованию, и завёл роман с шансонеткой Фрумсон (по сцене «Анджелло»), которую и стал обкрадывать, благо слыла она тогда «Королевой брильянтов». Единственный раз он, правда, пришёл домой. Было это тогда, когда умерла его дочь. При этом им была разыграна очередная комедия, на этот раз под названием «Неутешное горе благородного папаши». На похороны дочери он не пришёл: провалялся в постели с какой-то бабой. Шло время, Прасолов кутил в ресторанах и однажды в ресторане «Стрельна» встретил жену в компании знакомых. Это его очень возмутило, и он потребовал, чтобы она немедленно шла домой. Она отказалась. Тогда он достал из кармана пистолет и выстрелил. Присяжные нашли, что преступление он совершил в состоянии «умоисступления». Интересно от чего, от пьянства, что ли?
Проявленная присяжными заседателями в данном случае чуткость, позволившая Прасолову получить незаслуженно лёгкое наказание, была, возможно, следствием того впечатления, которое произвели на них его внешность, его поведение в суде. Вид молодого, красивого мужчины, страдающего или изображающего страдание, не могут не найти отклика в душе неискушённого человека, принимающего каждое слово преступника за чистую монету. Этим во многом и объясняется высокий процент оправдательных приговоров, вынесенных судом присяжных. Диапазон переживаний и состояний, в которых пребывают присяжные в момент принятия решения, вообще необычайно широк и простирается от стремления любым способом уклониться от осуждения подсудимого и до срывания на нём злости по тому или иному поводу. Не все приветствовали появление этой формы правосудия, поскольку сомневались в соответствии её российским обычаям и привычкам. Они говорили о том, что христианам не дано судить своего ближнего и не следует их в этом искушать, ставя на разрешение вопрос о виновности или невиновности подсудимого; что вопрос о виновности есть вопрос внутреннего самосознания и что только Бог — судья человеку, а для людей чужая душа — потёмки. По их мнению, верующего человека страшит участие в суде, где вопрос о преступности подменяется вопросом о греховности. Для него судить душу своего ближнего — грех. «Судья, — говорили они, — не имеет права вторгаться в душевный мир подсудимого, а, между тем, как часто и как цинично у нас роются в чужой душе и обвинители, и защитники! Единственное, что земные судьи вправе делать, — это судить о внешних доказательствах. На их разрешение может быть поставлен вопрос не о виновности подсудимого, а только о том, считают ли они совершение им преступления доказанным».
Проникнуть в душу человека, разделить людей на чистых и нечистых, порядочных и преступников — давняя мечта человечества. К решению её приложили руку короли и епископы, жрецы и гадалки, доктора и ясновидящие, учёные и хироманты. Последние, как известно, считают, что вся суть человека запечатлена на его ладонях. Специалисты «уголовной хиромантии» в начале XX века находили ладони убийц отвратительными. На них отражалось влияние Сатурна и Марса — олицетворяющих насилие, и Меркурия — жадность и воровство. Длина большого пальца, по их мнению, указывала на непреклонную волю, а плоскость холмов Юпитера, Сатурна и Солнца говорила о равнодушии к искусству. Выпуклость же холма Меркурия хироманты объясняли жадностью, а разделение линии головы на ладони предвещало её отсечение. Углублённая линия жизни, по их мнению, говорила о склонности к убийствам.
Хироманты-антропологи также выделяли некоторые признаки во внешности человека, говорившие, по их мнению, о склонности к преступлению, и в частности к убийству. К ним, по мнению хиромантов-антропологов, относятся тяжёлые кулаки, указывающие на небольшой ум, чёрные длинные волосы, выражающие порок скупости, большие челюсти, глухой голос. Скуловую морщину, пересекающую шею, антропологи именовали «морщиной порока», характерной для преступников. Хироманты-психологи подметили, что преступник, ожидая жертву, подносит руку к галстуку, а вернее, к шее, и назвали этот жест «знаком святого Иоанна», то есть Иоанна Предтечи, которому отсекли голову.
И всё-таки, сколь ни заманчивы и смелы рассуждения хиромантов о преступных признаках на ладонях и во внешности человека, относиться к ним со всей серьёзностью, думаю, не следует, хотя, конечно, расовые признаки века цивилизации, условия жизни, обычаи и нравы не могут не откладывать своего отпечатка на лицах людей. Достаточно посмотреть старинное иллюстрированное издание книги Власа Дорошевича «Сахалин» с помещёнными в ней портретами каторжников, чтобы убедиться в этом.
Следует заметить, что некоторые высказывания по поводу преступности того далёкого прошлого не лишены оптимизма.
«Профессиональных убийц, как за границей, — писал автор одной из статей, касающейся вопросов, связанных с преступностью, — у нас, благодаря Бога, нет. Русский человек, как бы он ни был порочен, всё ещё помнит Бога, и ни один из преступников до сих пор ещё не сделал убийство своим ремеслом, что зауряд встречается между иностранными преступниками».
Частично этот оптимизм объясняется, наверное, тем, что в те годы не была ещё построена Восточно-Сибирская железная дорога и Сибирь с Сахалином, куда выпроваживались из Европейской России преступные личности, ещё не утратили значения отхожего места империи. Что же касается иностранных преступников, то автор упомянул их не случайно. В Западной Европе в XVI веке, когда война протестантов с католиками стала особенно жестокой, действительно распространилась мода на наёмные убийства. С убийцей заключался контракт, а современники называли это «убийством на итальянский манер». В России таких договоров не заключали, хотя убийц к супостатам своим подсылали. Автор приведённых выше слов об отсутствии в России убийц-ремесленников главное объяснение этому видит в Боге и вере. «„С нами Бог!“ — непрестанно твердит русский народ, — писал он. — А народ, который знает Бога, верит в него и надеется на него, — вечный народ, и нет для него никакого страха, кроме великого страха — страха Божия».
М. Дмитриев объяснял отсутствие у нас некоторых европейских разновидностей убийств национальными особенностями соотечественников. Он писал: «У нас почти не бывает убийств, хладнокровно задуманных заранее, а всегда в пьяной драке и в бесчувственном самозабвении. Нет, я думаю, народа, который бы так мгновенно воспламенялся и так скоро остывал. Через минуту после зверского побоища те же люди готовы обниматься! Почти не бывает смертоубийства из мести, редко из ревности и никогда из оскорбления чести, которой русский человек совсем не понимает. Его разругают — он лезет драться, но не с намерением смыть в крови личную обиду, потому что по пословице „брань на вороту не виснет“, а как зверь, которого раздразнили палкой. Иногда в этой драке последует и убийство, но это не месть, а бешенство, усиленное по большей части вином… по понятию нашего народа, уважать — значит или напоить допьяна, или сбавить цену с продажной вещи — другого значения оно не имеет».
Под воздействием статистических данных взгляды, не лишённые оптимизма, выражали и другие деятели того времени.
«Ежегодно в России, — писала „Судебная газета“, — регистрируется 80 тысяч преступлений… В такой юной, в историческом смысле, стране, как Россия, трудно ожидать вырождения. Сумасшедших и слабоумных среди преступников у нас в России не больше, чем среди населения вообще (не то что в Европе, где процент неполноценных среди преступников выше, чем среди населения вообще), черепа их (преступников. — Г. А.) не отличаются от остальных и лица те же, что и вокруг нас… У нас большинство преступлений связано с бродяжничеством и пьянством… Преступность в России — результат не вырождения, а „нравственной болезни“».
