Юрий Алексеев - Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Этот же зрительный образ «зубастого» числа 365 присутствует и в строке в стихотворении «Числа»:

Хлебников представлял 365 в виде «изящного нисходящего ряда»: 35 + 34 + 33 + 32 + 31 + 30 + 1 = 243 + 81 + 27 + 9 + 3 + 1 + 1 = 365. Внешний вид этого ряда и подсказал сравнение с зубами, открывающимися при смехе. В «Досках судьбы» Хлебников передает зрительный образ этого ряда, которым он представляет число года, посредством ассоциации с татарской башней: «Год напоминает башню Сюмбеки, храмы и объемы Востока, где в высоту уходят коробка над коробкой прямоугольные слабеющие надстройки, кончаясь иглой со змеем Зилантом или чем-нибудь…» В другом месте он говорит о «зубчатых башнях», о «городе троек со своими башнями и колокольнями». Образ зубов времени (на этот раз конских зубов) возникает и в начале стихотворения:

Это четверостишие представляет собою вариацию на ту же тему, что и стихотворение «Числа», где строке о «зубах» числа 365, определяющего закон чередования во времени, предшествует тот же образ «коромысла времени»:

В «Досках судьбы» Хлебников описывает выражение

«Это удивительно красивое выражение из трех членов, где пляшущие, похожие на коромысло весов числа 32 и 23, (3 + 2)2 и 2(3 + 2), в то время как средние числа 33 и остаются неизменными». В стихотворении «Числа» сочетание «пляска коромысла» относится к этой же смене чисел, представляющих собой степени 3 и 2. Во фрагменте «Починка мозгов. Пути» Хлебников писал о «вековых качелях народов», следующих правилу чередования взлетов и падений через 3n дней. О «законе качелей» Хлебников говорит и в четверостишии, напечатанном в 1914 г.:

В «Досках судьбы» можно найти множество образов, в которых Хлебникову представали занимавшие его числа и числовые соотношения, для него воплощавшие законы истории. Предположенное им различие между уравнениями пространства, где «показатель степени не может быть больше 3», и уравнениями времени, где «подстеленное количество не может быть больше 3», он описывает зрительными образами: «Похожие на дерево уравнения времени, простые как ствол в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений, казались перевернутыми уравнениями пространства, где громадное число основания увенчано или единицей, двойкой, или тройкой, но не далее. Это два обратных движения в одном протяжении счета, решил я. Я видел их зрительно: горы, громадные глыбы основания, на которых присела отдыхать птица степени, птица сознания для пространства. И точно тонкие стволы деревьев, ветки с цветами и живыми птицами, порхающими по ним, казалось время».

Пытаясь осмыслить в духе своих числовых выкладок законы небесной механики, Хлебников писал: «Это уравнение очень красиво, если его написать цепями нисходящих степеней троек. Закономерно уходящие показатели своими головками кивают на ковыль, как верхушки трав и волнуются ржаными полями чисел, какой-то рожью троек. Напишем цепями троек наш закон, чтобы получить зрительную радость при виде этих бесконечных цепей, стройных колосьев чисел». Хотя отчасти такие метафорические описания уравнений и представляют собой дань стилистике научной прозы позднего Хлебникова, нельзя сомневаться, что эстетическое зрительное переживание чисел и уравнений было у него непосредственным.

Мы уже говорили, что увлечение языком чисел можно было бы в какой-то мере считать предвосхищением того времени, когда информация в вычислительных машинах стала использоваться именно в числовой форме. Но по поводу компьютеров, по мере их распространения в Америке, все чаще высказывают опасения, что, пользуясь только полученными с их помощью сведениями, люди окажутся лишенными конкретных представлений о вещах и событиях.

Не о том ли думал и Хлебников, когда писал в четверостишии, из ранней его поэмы перенесенном в «Зангези»:

Но сетка чисел может оказаться и спасительной, когда они предохраняют от гибели. Он изучал под этим прикрытием

В этом смысле хлебниковское восприятие чисел противоположно тому, которое могло бы оказаться характерным для кибернетического века. Для него числа — это как бы особая область природы. Их можно наблюдать, они доступны взору, они внушают восторг, радость, страх. Поэтому наблюдение чисел — для него наука опытная, не просто занятие «числяра».

В свете современных представлений о функциях полушарий мозга то восприятие чисел, которое было у Рамануджана, Хлебникова, Шерешевского, можно было бы считать преимущественно правополушарным. В отличие от логического алгоритмического представления о числе как элементе строящейся последовательности, которое присуще левому полушарию, правое полушарие оперирует с числами как с образами. Это самая древняя стратегия обращения человека с числами, намного предшествовавшая позднейшей математике. Из нее выросло древнекитайское и древнеиндийское обращение с образами чисел как с отмычками для постижения всего мироздания (сейчас это называют «нумерологией»). В этой стратегии угадываются первые шаги понимания чисел, без которых и последующее построение логической теории, доказывающей теоремы, было бы невозможно. Как это случалось и в других областях работы мысли, поэзии, и ее носителю — Хлебникову — более созвучны были именно ранние этапы становления знания, еще основанные на образном мышлении.

Биологи и физики удивляются сейчас некоторым особенностям древней нумерологии, в которых обнаружились (в китайской «Книге перемен» всего живого — «И-цзин») внешние аналогии числовому строению генетического кода, потом — сходства с простыми числами, постоянно возникающими в новейших физических теориях. Как и в генетике, важными оказались те самые степени двойки, которыми занимался Хлебников. «Откуда все время эти восьмерки?» — озадаченно спрашивал меня недавно один из физиков-теоретиков, интересующийся этими загадочными сходствами с нумерологией. Почему самые изощренные современные математические теории вновь приводят к тем именно сравнительно простым числовым соотношениям, которые и раньше занимали мыслителей, а потом поэтов? Развитие естественных наук подтверждает роль некоторых чисел, в том числе и таких, о которых человечество начало думать очень и очень рано. Давно их начали использовать практически: древние племена в самом своем устройстве обнаруживали ту же склонность к делению пополам, потом еще раз пополам, опять пополам (всего на 8 частей!). Наш великий этнограф А. М. Золотарев еще в канун второй мировой войны трудился над диссертацией, где доказывал, что эта двойственность древних общественных структур связана и со многими чертами древних мифологий, где главные божества — всегда близнецы и все мироздание состоит из двух частей (охотник до смелых сближений подумал бы о «теневом мире», который современные физики открывают рядом со всем воспринимаемым, а мне по этому поводу вспоминается один из поздних набросков Хлебникова: «Толпа ловила события теневого быта, Тенемолвы живую повесть. Над нею мудрецы Смотрели через окна»). Можно ли предполагать наличие числовых структур, присущих вообще раннему сознанию, а потом вновь всплывающих у поэтов, мудрецов, ученых? Исследование творчества Хлебникова может пролить свет и на этот вопрос.

Хлебникова заинтересовала работа великого математика Уильяма Р. Гамильтона «Алгебра как наука о времени», где высказывалась мысль о том, что понятие целого числа основано на нашем интуитивном представлении времени (натуральный ряд разворачивается или становится во времени). В брошюре «Время мера мира» Хлебников писал: «Некоторые (Гамильтон) считают алгебру учением о времени». Понимание чисел, в частности комплексных, у Гамильтона и математиков, продолживших его идеи, сказалось на творчестве Хлебникова. Хлебникову казалось, что оперирование мнимыми и комплексными числами представляет собой существенный шаг вперед в раскрепощении разума, связанного первичными ощущениями. Еще в одной из ранних своих статей «Курган Святогора», язык которой отмечается обилием новообразованных слов («славобич» — «славянин», «идутное» — «настоящее»), Хлебников писал: «Слова суть лишь слышимые числа нашего бытия. Не потому ли высший суд славобича всегда лежал в науке о числах? И не в том ли пролегла грань между былым и идутным, что волим ныне и познания от «древа мнимых чисел». Полюбив выражения вида , которые отвергали прошлое, мы обретаем свободу от вещей. Делаясь шире возможного, мы простираем наш закон над пустотой, то есть не разнотствуем с богом до миротворения».