Оводнев на секунду задумался.
— Вот что, Илья, — уже другим, заставившим Чупрова вздрогнуть, хриплым голосом произнес он. — Здесь у меня под матрацем деньги, сберкнижка. Всего пятнадцать тысяч. Если что со мной случится, забери их себе. Похоронишь меня, а то и закопать некому будет. — Слабая усмешка поползла по лицу Оводнева. — Закопают, конечно. Еще никто по эту сторону не оставался. Я знаю, парень ты надежный, сделаешь все, как надо. И поминки справь как полагается. А что останется, распоряжайся как своими. Ты не бойся, деньги не краденые. Заработал. Все хотел заново жизнь начать, а выходит, свою, которая была, зря прожил. Вот тебе мой совет: живи сейчас, каждый день и не откладывай на завтра. Деньги — что бумага. Здоровье на них не вернешь. Все равно растащит кто попало. А тебе они пригодятся.
— Степан Матвеевич, ты, думаешь, один с такой болезнью? Вылечат, — неуверенно произнес Илья.
— То-то и оно, что не один. Я ведь все, Илья, чувствую. Человек, он ведь как устроен, ему говорят, а он верит, вернее сказать, заставляет себя верить, цепляется на соломинку. Только самого себя не обманешь. — Оводнев тяжело вздохнул, сжал посиневшие губы. — Организм, он чутко слушает себя и когда-нибудь скажет: все, не могу больше, нет сил… Умирать, конечно, не хочется. Походил бы еще, погулял, а чувствую: не выкарабкаться, — с глухим присвистом закончил Оводнев.
Скрипнула дверь, в палату заглянула Варя, глазами поманила Илью в коридор.
— Иди, Илья. Варя тебя зовет. — Голос у Оводнева потеплел. — Счас тебе про меня, про мою болезнь конспиративно говорить будет. Чтоб я не услыхал, чтоб не волновался. Так ты ей скажи: в дом инвалидов не поеду. Нечего и себя и людей мучить.
— Степан Матвеевич, что ты раньше срока себя хоронишь? — возмутился Чупров. — Уж от кого, а от тебя я не ожидал. Вчера я в Нойбу паклю завез, говорят, скоро аэропорт строить начнут. Без твоей помощи не обойдутся. А там еще в Старую Елань Сосновский собирается тебя пригласить.
Оводнев некоторое время молча смотрел на Илью, улыбнулся одними глазами:
— Уж кого, кого, а плотников всегда найдут. Что, на мне свет клином сошелся? Не хочу я больше ничего. Все. Сгорел. Отжил. Хватит.
Сердце у Чупрова сильно застучало. Едва сдерживая себя, он медленно, с расстановкой проговорил:
— Наталью Говорину я сейчас привез. Из тайги привез. Считай, с того света выдернул.
— Как, Наталью? — округлил глаза Оводнев. — Где, где она? Обманываешь!
— Здесь она, — кивнул головой на дверь Чупров.
— А ребятишки?
— А ребятишки там. В Шаманке. Одни остались. И сын твой там.
— Илья, родной ты мой, — сбиваясь на свистящий шепот, пролепетал Оводнев. — Сходи, попроси коляску. Я хочу к ней.
— Не пустят. Она сейчас в операционной, — ответил Илья. — Завтра навестишь.
Варя ждала в коридоре. Они вышли на улицу. Молча дошли до больничных ворот и свернули в сторону Вариного дома.
— Как она там? — спросил Илья, ожидая, что вот-вот Варя остановится и скажет ему до свидания.
— Говорина?.. Ничего. Плачет. Детей жалко. Тяжелый сегодня день. Устала я.
— Послушай, Варя, а с кем ты сына оставила? — осторожно спросил Илья.
Варя удивленно взглянула на него, помедлив, ответила:
— Мама ко мне прилетела. Забрала его к себе.
— Значит, подальше от меня отправила!
Илья ждал, что же ему ответит Варя.
— Знаешь, Илья, я ведь специально на этот рейс попросилась… Услышала, что ты летишь, и попросилась, Я тогда уехала и решила: все, конец. А потом письмо пришло от Воробьевой. Давай, пишет, Варюха, к нам. Приезжай и сына привози. Ты не смотри, что она такая с виду грубая, на самом деле она добрая. Вот возьми Оводнева. Она за ним, как за малым ребенком, ухаживает. Белье стирает, по ночам дежурит. Привезли-то его, сам знаешь, чуть теплого. Инфекционный миелит. А тут ты еще с этим спиртом. Разозлилась я тогда на тебя… Думала про себя: ездит, хлопочет для других, а ко мне не мог приехать. Знаешь, как обидно было. Ну почему ты тогда не приехал, не разыскал меня!
— Я же тебе писал, а ты не ответила.
— А кто была та девушка?
— Да она мне никто! — воскликнул Илья. — Просто школьная подруга. Может, у нее и были какие планы, кто ее знает, но у меня-то их не было.
— Вот как! — Варя с интересом поглядела на него. — Честно говоря, до сегодняшнего дня я не предполагала, что на тебя можно положиться. Я ведь знаю: ты не должен был взлетать с озера. Мне Сосновский все объяснил, пока ты к соснам ходил.
Илья оглядел улицу. Городок спал. В окнах домов уже не было света, редкий ряд фонарей на столбах освещал пустую улицу.
Чупрову не хотелось идти в общежитие, не хотелось шагать одному по скользкой заснеженной дороге, догадываясь, что и Варе не хочется оставаться одной.
— Вот что, Илья, — сказала Варя, проследив за его взглядом, — иди домой, тебе, наверное, рано вставать.
— Может, к тебе зайдем, чаю попьем? Я ведь у тебя еще так и не был.
— Как хочешь, — отстраненно произнесла она и достала из сумочки ключ.
Утром Илья заскочил к себе в общежитие и неожиданно увидел Юшкова.
— Ну, брат, трудно застать тебя, — сказал Юшков. — У ребят спрашиваю, говорят: где-то на кругу. Не надоело еще?
— Ага. Замотался, — рассеянно ответил Илья. — Бросил бы все и уехал отсюда… Вчера женщину привез. Помнишь шаманскую почтальоншу? В последнее время она в лесу работала, сучья рубила. А тут такая штука приключилась, прямо на работе скрутило ее. Четверо ребятишек осталось, один из них сын Оводнева.
— Постой, постой! — остановил его Юшков. — Точно. Он одно время в Шаманке жил у нее. Я еще над ним посмеивался. Вот, говорю, аэропорт построил и о пассажирах побеспокоился, будет теперь кого возить.
Чупров налил в чайник воды, поставил на плитку. Юшков молча следил за ним.
— Долго ты собираешься так жить? — прищурившись, ехидно спросил он. — Пора бы уж семьей обзаводиться.
Илья, улыбаясь, глянул на него через плечо.
— Уж не сватать ли ты меня приехал?
— Точно, сватать! — засмеялся Юшков. — Хватит тебе болтаться. Пора переходить на порядочную технику. В мае очередной набор. Нужно твое согласие. Налет у тебя позволяет. С начальством я уже разговаривал, командир не против. Пойми, Илья, сколько ты потерял времени. Сейчас упустишь момент — всю жизнь жалеть будешь. По себе знаю: Север засасывает. На черта сдались тебе эти охотники. Что ты для них стараешься? Не пойму. Пока не оброс мохом, уходи. Потом труднее будет, найдешь тысячу оправданий. Отработала одна ступень, включай другую. Покатишься туда, откуда начал. В авиации уходить надо вовремя. Что тебя удерживает? Семьи нет…
— Вот здесь-то ты ошибся, — улыбнулся Илья. — Сын у меня есть. Варю Симакову помнишь?
— Как не помнить, помню, — удивленно протянул Юшков. — Сам с ней тебя когда-то знакомил. Хорошая девушка. Забирай ее и мотай в город. Она, я думаю, возражать не будет.
Посидели еще немного, попили чаю. Прощаясь, Юшков напомнил Илье:
— Надумаешь, приходи. Все, что в моих силах, сделаю.
— Ладно, подумаю.
Самолет шел в Иркутск.
Чупров сидел в непривычном для себя пассажирском кресле, поглядывал в боковой иллюминатор. Слева, закрывая собой полнеба, догоняла темнота, но крыло упиралось ей прямо в середину, не подпуская близко к самолету. Чупрову хорошо было видно, как чуть правее по ходу полета, сужаясь и остывая, к пилотской кабине сползал узкий клин вечерней зари. Из темноты уже проглядывали тусклые подслеповатые звезды, самолет шел как раз по линии, разделяющей день и ночь.
Давно он не был в Иркутске, где вырос, где жили мать с отцом. После всего того, что произошло с ним за эти последние дни, Илья остро почувствовал необходимость прилететь домой: рассказать старикам о почтовом круге, о жизни в Чечуйске, об этом странном человеке Оводневе, к которому неизвестно почему привязался и, конечно, о Варе и своем сыне…
Вспомнил, как впервые прилетел в Чечуйск. После училища он мечтал остаться в городе. Больше всего тогда ему хотелось пройтись в форме по улице, где все тебя знают. А вышло иначе. Не нашлось ему места в Иркутске.
Вспомнил свой первый полет по кругу. В сентябре это было. Заночевали они тогда в Удачном, прижала погода. Холодно и неуютно было на улице, дул ветер, на крыше глухо постукивала оторванная доска, тонко позванивали стекла. Ночью, когда легли спать, окно не выдержало напора ветра и повалилось прямо на Илью. Вспомнил, как развозил по кругу детские коляски, ванночки. В каждом поселке его знали как облупленного, и почтовый круг, все эти северные поселки стали для него родными, как и его собственная улица, по которой когда-то ему так хотелось пройти в форме. «Ну а, собственно, что я теперь теряю? — думал Илья. — Что дал мне Север? Для чего летаю, живу? Этого ли я хотел? Нет. Конечно, нет. Но дать согласие на переучивание, значит, уехать навсегда из Чечуйска». И, едва подумав об этом, Илья ощутил в себе какую-то раздвоенность: старое еще не прошло, а новое не наступило. Но он уже видел эту грань, разделяющую прежнюю налаженную жизнь и ту новую, которая стояла на пороге.
