Я еще, к тому же, читаю много докладов (два в этом семестре) и курс лекций.
Выеду я в Питер не позже 30 марта (это самое позднее, но, может быть, освобожусь и ранее). В Кембридже надо быть в первых числах мая, так как нельзя покидать лабораторию на более долгий срок. […]
Кембридж, 11 марта 1926
9-го было открытие моей лаборатории. Занятой и нервный день. Из шишек был лорд Бальфур. Он говорил речь. После него пришлось говорить мне. Не угодно ли на моем ломаном языке сразу после английского премьера, одного из лучших ораторов!
Вечером был большой обед в Тринити-колледж. Все сошло благополучно, было около 50—60 гостей. Подробности — когда приеду.
Я выезжаю между 20 и 26, как только приготовлю все здесь, чтобы работа не страдала за мое отсутствие. О дне своего выезда дам телеграмму. Ты немедленно сообщи его Семенову. Я очень занят и не могу много писать, да все равно скоро увидимся. Завтра еду в Лондон устраивать визы.
Кембридж, 22 мая 1926
20-го я приехал в Кембридж и сразу же погрузился в работу… Я провел один день в Геттингене, и там меня очень хорошо встретили. Сегодня приезжает Ланжевен из Парижа и пробудет неделю. Сейчас вообще много гостей здесь, в Кембридже, и это мешает работе. В июне (18-го) мне придется, по-видимому, поехать в Цюрих, где будет маленький конгресс по магнетизму и куда меня приглашают.
Крокодил меня встретил хорошо. Много расспрашивают, и приходится рассказывать. Очень странно очутиться опять в Кембридже, но я так соскучился по работе, что рад, что начинаю заниматься делами. Все путешествие я сделал без приключений. Только наш пароход затерло во льду, и мы шли часть пути с ледоколом. […]
Ну, пока! Всего хорошего, дорогая моя, целую тебя крепко. Поцелуй всех наших. Кланяйся друзьям и знакомым. Целую еще раз. Как приятно вспоминать свое пребывание на родине. Напиши, когда выезжает Колька…
Страсбург, 18 июня 1926
Вот я и в Страсбурге. Мы ведь были здесь с тобой[54], и я вспомнил кое-что, когда был в соборе и смотрел на знаменитые часы. Завтра я пойду с главным часовщиком осматривать часы, которые [он] мне покажет во всех деталях.
Здесь ко мне очень любезное отношение. Сегодня читал доклад в Физическом обществе. Я так коверкал французский язык, что все посмеивались. Я тогда заявил, что очень доволен, что смеются. Что это меня подбадривает. И этим сорвал общие аплодисменты. Вообще доклад прошел вполне благополучно, говорят, что меня поняли. Вообще отношение хорошее и очень любезное.
Завтра банкет в ресторане, а в воскресенье я еду в Цюрих, где пробуду неделю. Там конгресс по магнетизму. Собираются 12 ученых — французы, немцы, швейцарцы и голландцы. Очень избранное общество. Я тоже должен докладывать. На каком языке, я еще не знаю. Да все равно, как-нибудь выпутаюсь. […]
Сейчас час ночи. Пишу усталый, так как целый день говорил по-французски. Но это полезно. Надеюсь, что у вас все благополучно…
Кембридж, 23 августа 1926
Все это время думаю о тебе и о твоем здоровье, а ты мне мало пишешь. Я тебе писал в прошлом письме, что тебе необходимо отказаться от большинства лекций и вести самый спокойный образ жизни. Я тебя прошу очень это сделать. Напиши подробнее, что сказал доктор, и сходи к какому-нибудь хорошему специалисту непременно. Помни также, что в любой момент, как тебе захочется, ты приезжай сюда. Я тебе устрою, конечно, все необходимое здесь, чтобы ты могла жить в покое. Пока что напиши, сколько тебе присылать систематически, чтобы ты могла сократить свои занятия.
Я все это время был занят посетителями и только последние 4—5 дней работаю и чувствую себя свободным от необходимости присматривать за моими русскими друзьями. Они очень милы, но с ними очень трудно, потому что, как Семенов [так и] Селяков и Лукирский[55], они все не говорят ни на одном европейском языке, и это не дает им возможности использовать свое пребывание полностью.
Лаборатория опустела, осталось 3—4 человека из обычных 40. Тихо и спокойно, работается хорошо. […]
Портрет Кустодиева[56] я получил, но как-то совестно вешать его в собственной комнате.
Я буду здесь работать числа до 7—10 сентября, а потом поеду во Францию, где опять увижу Семенова. Кажется, позже приедет Абрам Федорович.
[…] Пиши чаще. Ты не можешь представить, как мне тяжело, что я не могу тебя видеть. Но в будущем году непременно постараюсь опять приехать. […]
Кембридж, 21 октября 1926
Прости бесконечно, что так долго не писал. Дело в том, что был погружен всецело в работу, к сожалению, неудачно окончившуюся. Опять разорвало катушку. Силы, с которыми приходится бороться, прямо очень велики, и я провожу все время в поисках того, как выйти из затруднения. Я надежды не теряю, а, наоборот, эти неудачи скорее меня воодушевляют. Теперь мы делаем еще одну катушку, и если из нее ничего не выйдет, то сделаем еще пару. Итак, ты видишь, что у меня за пазухой три проекта, и я надеюсь, что один из них все же будет действителен. Итак, за этими заботами я не мог сосредоточиться на письме и боюсь, что это письмо выйдет бестолковое. […]
Здесь, в Кембридже, жизнь начала бить полным ключом. Студенты съехались. Часто приглашают на разные приемы. Все, как всегда. Мои новые комнаты очень удобны. И прислуга тоже очень славная. Она заботлива и мила. Кругом очень тихо, и удобно заниматься. […]
Жду сюда Харитона[57]. Была задержка с его визой, но она уже послана ему.
Ну, пока! Всего хорошего, дорогая моя, пиши мне больше о своем здоровье. […]
Кембридж, 10 ноября 1926
Давно-давно тебе не писал, и совесть мучает меня. Но это время был в разгоне мыслей. Работа все не идет на лад, катушки лопаются, и хотя я и почти уверен, что удастся преодолеть все препятствия, но это берет много времени, и опыты не идут с той быстротой, которую хотелось бы развить. […]
3 дня тому назад приехал Харитон, и я его устраивал. Сегодня он начал работу и, кажется, доволен теми условиями, в которые он попал. Я получил твою книгу, и большое тебе спасибо за нее. Как твоя вторая большая книга?[58]
Я, может быть, сам начну писать книгу о магнетизме. Во всяком случае, у меня есть предложение это сделать. Но это берет много времени, и я не решаюсь еще дать ответ издательству.
Я рад, что ты мало устала, лечишься и недурно себя чувствуешь. Это очень важно для спокойствия в моей работе — знать, что ты за собой следишь. […]
Кембридж, 26 ноября 1926
Я опять давно не писал. Все не ладятся мои опыты. Хотя я по-прежнему полон надежды и усердно работаю. Но пока не добьюсь желанного результата, я не успокоюсь. Откуда у меня такое упрямство, я не знаю. Свои другие дела и корреспонденцию я запустил. Но думаю все наверстать в конце этой недели. Веду сейчас замкнутый образ жизни. Стараюсь избегать приглашений и сижу много дома, как-то не хочется видеть людей. Играю немного в шахматы, и не без успеха. Это единственное, чем я занимаюсь помимо лаборатории.
Резерфорда вижу немного, он очень занят это время. Часто в Лондоне. В особенности на него тяжело ложится, что он президент Королевского общества.
Кроме того, я довольно много читаю сейчас. Записки Палеолога[59] очень интересны. Они составлены из дневника, который он писал во время войны. Читаю их по-французски. Он пишет искренне и благодаря своим близким отношениям с правящими сферами много видит того, что скрывалось от публики. В оценке русского человека я не могу согласиться с ним. Он придает чересчур много значения русскому чувству мистицизма. Несмотря на то что он, безусловно, был предан тому строю, который существовал тогда в России, из его записок ясно, как правящий класс прогнил. В особенности ярко он рисует Распутиниаду. Книга очень интересна, и если ее можно достать, то прочти. […]
Кембридж, 7 декабря 1926
Пишу тебе коротко. На днях напишу длиннее. Вчера наконец я добился того, к чему стремился эти последние месяцы. Катушка выдержала ту нагрузку, которую она должна была [вынести]. Так что я наконец получил то магнитное поле, которое мне нужно было. Теперь смогу приняться за чистую научную работу. Очень этому рад. Борьба была жестокая.
Вчера почти весь день в лаборатории торчал Крокодил. Он тоже доволен. Это показывает ведь, что все усилия двух последних лет не прошли даром. Знаю, что ты будешь рада за меня и простишь мне неаккуратность в писании писем последнее время.
Скоро каникулы, и я отдохну. Это не мешает. Ну, пока!
Дорогая моя, крепко тебя целую.
Поцелуй всех.
Скоро напишу всем.
Кембридж, 16 января 1927
