Об оружии уже и говорить нечего: его совершенствование и лучшая отделка приносили несомненные шансы победы, тому, кто стоял в этом отношении впереди всех. Отсюда — полированное и легкое оружие неолитического века.
Таким образом европейцы неолитического века, принужденные к тому голодом, могли добывать себе человеческое мясо вроде того, как пишут об африканском народе монбутту: «Они смотрят на своих несчастных соседей положительно как на дичь, нападают на них, убивают или берут в плен, единственно с целью добыть себе мяса. Человеческую дичь, убитую в схватке, немедленно разрезывают на куски и делят их между охотниками, потом режут длинными ломтями, тут же на месте коптят и берут про запас, как провизию. Пленных уводят с собою, приберегая их для будущих пиршеств».
О следах каннибализма в каменном веке я мог найти данные только у Шарля Дебьера, который говорит, что женские и детские кости со следами людоедства были найдены в раскопках: в Шово (Спрингом), в Лурде (Гаррингом), в Гурдаке (Пьеттом), в Вильневе, в С. Жорже (Ружу), в Варенне, С. Мор (Бельграном), в Монтескье-Авантэс, в Брюникеле, в Э и на острове Тальмария (в Италии).
По этому поводу нас могли бы совершенно основательно спросить: «Если во время гитауса борьба среди человечества настолько тяжела, что пережить ее могли только гениальные люди, великаны и атлеты в физическом отношении, ловкие как кошки и кровожадные как тигры, то как мог уцелеть род человеческий, если его женщины и дети были такими же слабыми и беззащитными, какими мы знаем их в настоящую минуту, с продолжительным периодом беременности у первых и с чрезвычайно долгим совершенно беззащитным периодом глупости и слабости у последних? Ведь истребить их до последнего экземпляра нет ничего легче?»
Как ни труден этот вопрос, но у нас есть факты, разрешающие его сравнительно просто. Подробным изложением их мы и займемся ниже, а теперь заметим только следующее:
Во-первых, гениальность нужна была человеку неолитической эпохи не только для того, чтобы победить своих врагов, но едва ли не в большей степени для того, чтобы спасти от гибели своих женщин и детей.
А во-вторых, быть может человеческий род не спасла бы никакая гениальность, если бы у него были женщины и дети такие же, как теперь, если бы наравне с мужчиной они не подвергались такому же строгому естественному отбору.
В результате этого отбора женщины должны были отличаться от мужчин только в незначительной степени.
Габриэль де Мортилье утверждает, что существование каннибализма для неолитического века не доказано, но помимо вышеприведенных данных, взятых у Шарля Дебьера, доказательством может служить широкое распространение среди человечества людоедства и человеческих жертв до настоящего времени.
«Ни один народ, — говорит Гельвальд, — ни одна часть света не могут быть признаны невиновными в отношении антропофагии. Всюду можно найти следы каннибализма либо непосредственно, либо в мифах, легендах и т. п. И без преувеличения можно сказать, что не существует теперь ни одной человеческой расы, у которой в прошлом не было бы случаев каннибализма».
Но даже и в том случае, если бы было действительно доказано отсутствие каннибализма в неолитическом веке, это обстоятельство не могло бы свидетельствовать против существования между тогдашним человечеством опустошительных войн. Если причиной их не было людоедство, то они могли вестись просто из-за пищи. Но если эта раса выработалась последним ледниковым периодом и перенесла жестокую борьбу с лютейшими четвероногими хищниками, то кто мог ее истребить? Где нашелся бы для нее достойный соперник?
Среди описанной нами беспощадной борьбы за существование, человек должен был пережить массу страданий, но зато в эту эпоху его естественный отбор шел быстрее, чем когда либо, и настолько изменил его, что де Мортилье, сравнивая человека неолитического с палеолитическим, не признал первого потомком последнего; неолитическую культуру он приписал представителю какой-то чуждой расы пришельцев.
Человека неолитической эпохи археологи изображают с шлифованными и отточенными каменными орудиями, с довольно развитой керамикой, со следами ткачества, земледелия и скотоводства, с жизнью в свайных постройках. Человек этого времени уже приручил к себе собаку, быка, овцу, козу и свинью. Из молока животных приготовлялся сыр. Из хлебных растений возделывались: пшеница, ячмень, лен, просо, горох, чечевица и пр. Сверх того, человек разводил фруктовые деревья: яблони, груши, лесной орех, водяной орех и даже виноград.
В физическом отношении неолитический человек также далеко позади себя оставил своего древнего предка начала дилювиальной эпохи. К сожалению, археологические находки еще не так полны, чтобы можно было шаг за шагом проследить все перемены, происшедшие с организмом человека за этот огромный промежуток времени. Но сравнение человека начала дилювиальной эпохи с неолитическим все же может дать нам некоторое понятие о том, какого рода перемены с ним произошли.
Мы уже познакомились выше с европейским питекантропом, Pithecantrpus Neauderthalensis, родоначальником всех европейских рас, с его покатым, сплющенным и уходящим назад лбом, с выдающимся прогнатизмом черепа и с нижней частью лица, напоминающей морду животного.
Если остатки других дилювиальных рас менее его изучены, то все же достоверно известно: 1) что низшие формы этого периода предшествовали высшим, а не наоборот, следовательно, человечество за это время не регрессировало и не оставалось неизменным, а несомненно прогрессировало, а 2) что между высшими и низшими формами существовали промежуточные, переходные между теми и другими. В доказательство этих положений сошлюсь на слова известных ученых антропологов.
Так Карл Фохт, сравнивая между собою два самые древние черепа палеолитического века — неандертальский и энгисский — и признавая между ними несомненное и довольно значительное сходство, в то же время находит, что неандертальский череп в наше время «мог бы быть черепом идиота», а энгисский «мог бы принадлежать даже натуралисту», так как он имеет более высокий свод. Кроме того, тот же ученый находит, что бернский череп можно бы выдать за близнеца неандертальского, но он составляет ровно середину между черепами неандертальским и энгисским.
К более высоким переходным формам относят между прочим расу Chancelade, о которой Тэстю написана целая монография и которую Лябуш называет Homo priscus. Эту расу антропологи считают продуктом развития Pith. Neanderthalensis, так как у нее тот же крепкий скелет, тот же небольшой рост (1,6 м), происходящий от коротких ног, та же объемистая голова, а кроме того полная аналогия с питекантропом в устройстве зубов, костей и других деталей организма, сравнительно с этим последним, более объемистым и вообще более человеческим, а соответственно с ним изменилась и верхняя челюсть. Но с другой стороны, Homo priscus находится в ближайшем родстве с высшей из дилювиальных длинноголовых рас, Кроманьонской, которую Лябуш называет Homo spilaeus. Эта последняя раса имеет уже высокий рост (1,8 м), длинные ноги, более длинную голову с наклонностью выступания спереди и сзади и с менее массивным скелетом.
Относительно неолитических черепов Вирхов выразился следующим образом: «Интерес к доисторической Европе увеличился с тех пор, как убедились в ошибочности мнений, будто первобытной культуре должны соответствовать люди с низшей физической организацией. На самом деле, однако, в физическом строении этих древних жителей озер (свайных построек) нет ничего такого, что указывало бы на низкую организацию; напротив, мы должны признать, что они были плоть от плоти нашей и кровь от нашей крови. Прекрасные овернские черепа могут с честью фигурировать среди черепов культурных народов, по своей вместимости, форме и деталям организации они могут быть поставлены наряду с лучшими черепами арийской расы».
В том же духе говорит и Колльман: «Пещерные находки заставили думать, что первобытные европейцы принадлежали к совершенной дикой коренной расе, за которой последовали более совершенные, более благородные волны, уничтожавшие предыдущих. Такое предположение, естественно, но оно ложно. Не все то верно, что кажется простым. Первые поселенцы (так называет автор людей неолитического века) стояли, правда, на более низкой ступени культуры, но они не были низко стоящей расой. Здесь смешиваются две совершенно различные вещи. Это простительная ошибка, в которую легко было впасть в первом периоде развития антропологии, но теперь пора уже отрешиться от нее».
Со своей стороны и Ранке о скелетах Карманьонской расы замечает, что они говорят нам о рослой, сильной, почти атлетической расе. Черепа весьма характерны, они велики, во всех отношениях прекрасно развиты и по размерам своим, выпуклости и емкости превосходят даже средние размеры современных французов. Вместо обезьяноподобного создания, первобытный обитатель Европы оказывается совершенно иным: многочисленные представители Карманьонской расы принадлежат к высокоразвитому «замечательно красивому» типу. Вместо мозга, стоящего на низкой полуживотной ступени, как этого требовала, по-видимому, теория постепенного развития человечества, Брока нашел при сравнении развития мозга или емкости черепа нынешних обитателей Франции и представителей прежних эпох, следующий ряд цифр. (Из этих цифр мы возьмем только две, как наиболее характерные):
