Нехо II, о котором идет речь в сообщении, правил в Египте в 609–595 годах до н. э. Он вел активную внешнюю политику, создал военный флот на Средиземном и Красном морях, пытался прорыть канал между Нилом и Красным морем. От такого энергичного государственного деятеля вполне можно было ожидать организации плавания вокруг Африки.
Вопрос состоит в другом — побудило ли к этому Нехо царственное любопытство или же египтяне (и финикийцы) знали, что Африку можно обогнуть?
Любой проект подобного рода основан по крайней мере на географической гипотезе. Колумб искал на западе прямой путь в Индию, хотя и ошибся в расчетах при определении расстояния до нее. Магеллан обнаружил пролив, названный позднее в его честь, потому, что карты начала XVI века предполагали наличие такого пролива.
Египетская цивилизация кажется нам заключенной, законсервированной в течение нескольких тысячелетий тесными рамками долины Нила. Подобная картина соответствует господствовавшему более столетия восприятию жителей древних цивилизаций как неисправимых провинциалов, не видящих ничего далее своего носа. Однако астрономические наблюдения египтян или вавилонян доказывают, что это совсем не так. Астрономия и география не являются дисциплинами, противостоящими друг другу. Об этом свидетельствует уже древнейшее убеждение о тождестве того, что на небесах, тому, что на земле. Одно приводилось древним человеком в согласие с другим.
Хотя мы знаем из письменных источников лишь о нескольких путешествиях египтян (например — знаменитое плавание царицы Хатшепсут в Пунт), есть немало свидетельств в пользу того, что исследовательские экспедиции, особенно вдоль побережья Красного моря и Восточной Африки, египтяне совершали еще во времена правлений первых династий объединенного государства, а возможно, и в «темные» столетия (или тысячелетия) неизвестной нам истории Египта, предшествовавшей его окончательному объединению на рубеже IV–III тысячелетий до н. э.[77] Между тем любое исследование вызвано некой информацией, которую в данном случае египтяне могли получать от торговцев, этих безвестных первооткрывателей большей части земного шара, или же из архивов, унаследованных благодаря возможным «доисторическим» контактам с цивилизацией Атлантиды.
Во всяком случае финикийцы плыли, зная о возможности попасть к Геракловым столпам. К западу и юго-западу от последних их ожидали известные земли: финикийские владения в Иберии существовали уже несколько столетий.
Оставалось отдаться попутным (на всем протяжении плавания!) течениям и терпеливо ожидать, пока 25 000 км пути (!) останутся позади.
Способ путешествия, который применили финикийцы, использовавшие для плавания лишь летнее время, может быть связан не только со стремлением уберечь свои суда от зимних бурь, а также добыть пропитание на будущий год, но и с желанием разведать земли, мимо которых они плыли — прежде всего с точки изучения их экономических и торговых возможностей.
Чтобы завершить тему путешествий финикийцев, приведу еще одно свидетельство об их активности в водах Атлантики.
«Говорят, что по ту сторону Столбов Геракла карфагеняне обнаружили в океане необитаемый остров, богатый множеством лесов и судоходными реками и обладающий в изобилии плодами. Он находится на расстоянии нескольких дней пути от материка. Но когда карфагеняне стали регулярно посещать его и некоторые из них из-за плодородия почвы поселились там, то власти Карфагена запретили плавать туда под страхом смерти. Они истребили всех поселенцев, чтобы весть об острове не распространилась и толпа не могла бы устроить заговор против них самих, захватить остров и лишить [власти] карфагенян счастья владеть им».[78]
Вновь, как и во фрагментах Диодора Сицилийского или Подолина, говорится о колонии (в данном случае — карфагенян) посреди Атлантики. Это сообщение в большей степени, чем какое-либо из иных, можно соотнести с Канарами или Мадейрой. Мадейра здесь даже предпочтительнее, так как на Канарах имелось население, а Псевдо-Аристотель не сообщает о нем. Внушает сомнения только упоминание судоходных рек. Даже при скромных требованиях античных кораблей к речному судоходству пригодных для него потоков нет ни на Мадейре, ни на Канарах. Остается предположить только, что речь все-таки идет либо о ныне не существующем острове, либо же о земле, частью которой в то время была Мадейра и которая опустилась под воду во время растянувшейся на столетия и даже тысячелетия гибели остатков Атлантиды.
Особого внимания заслуживает утверждение о том, что карфагенские власти решили держать местонахождение острова в тайне. Такое впечатление, что дело здесь не только в желании сохранить свои доходы или уберечь город от резкого оттока населения. Карфагеняне столкнулись с чем-то, что заставило их ввести строжайшую цензуру на посещения новооткрытой земли. Возможно, это были следы Атлантиды, возможно же — источник информации, который оказался настолько важен, что власти города не пожалели собственных соплеменников… Можно строить одно предположение фантастичнее другого, отчаянно сожалея при этом, что карфагенские архивы исчезли после взятия города римлянами. Объем информации, которого мы оказались лишены, сравним с гибелью Александрийской библиотеки. Упорство Катона Старшего, твердившего о разрушении Карфагена, привело к тому, что целая культура была потеряна для современных исследователей. Семнадцать дней, в течение которых горел Карфаген после решения Римского сената проклясть и уничтожить саму память об этом городе, стали чем-то большим, чем акт мести за три длительные войны, чем предусмотрительное избавление от упорного торгового и политического соперника. В эти семнадцать дней погибла целая цивилизация.
Утрата архивов Карфагена тем более болезненна, что за полтора столетия до того были потеряны архивы Тира, одного из знаменитейших финикийских городов, взятого после тяжелой и кровопролитной осады Александром Македонским. Финикийские «библиотеки»[79] вообще часто либо находились на грани гибели, либо гибли: ведь такие города, как Тир, Библ или Сидон, неоднократно оказывались под ударом иноземных завоевателей.
Я акцентирую на этом внимание прежде всего потому, что финикийцы, несомненно, были первой из средиземноморских наций, которую можно назвать морской. Существует странное заблуждение, рожденное открытием цивилизации Минойского Крита и кочующее из одной книги в другую — что именно критяне впервые проникли в Западное Средиземноморье и добрались до Геракловых столпов. Финикийские города (Библ, Берит, Сидон) по крайней мере на тысячелетие старше минойской цивилизации, и вели они морскую торговлю уже в начале III тысячелетия до н. э. В течение двух с половиной тысячелетий они были морскими «глазами» Египта. Недаром один из наиболее почитаемых и древнейших богов финикийцев Хусор-и-Хусас считался не только создателем ремесел и навыков, необходимых для цивилизованной жизни, но, в первую очередь, слыл первооткрывателем мореплавания! Военные армады для того и были нужны критским царям, чтобы вытеснять с торговых путей конкурентов (финикийских, а возможно, и карийских[80]).
Итак, с утратой архивов Тира и Карфагена оказались потеряны и свидетельства о тех цивилизациях, с которыми финикийские, а затем пунические мореходы вступали в контакт или следы которых они обнаруживали. «Замок», на котором они долгое время (если не тысячелетия) держали Гибралтарский пролив, привел к тому, что греческая и римская культуры, ставшие родоначальниками современной Европы, оказались отрезаны от информации о землях на западе, а мы — о путешествиях, совершавшихся этим предприимчивым народом.[81]
Все дело в том, что история — это сама цензура! Мы считаем, что она открывает нам прошлое в максимально возможном объеме, но забываем, что историк принадлежит к определенной культуре, которая пришла на место предыдущей, которая по-своему видит смысл происходящего и которая — в первое время по крайней мере — мало интересуется, что было с ее предшественницей. Культура должна созреть, прежде чем ее перестанут удовлетворять эпические предания, с которых начиналась история всех известных нам народов (Гомер у греков, «Махабхарата» у индусов, «Сага о Нибелунгах» у германцев и т. д.). Однако когда проходит время и начинает формироваться вкус к исследованию прошлого, свидетельства погибших цивилизаций указываются утраченными.
Каждая новая цивилизация начинает историю заново. Не просто переписывает, а именно начинает! Так и поступили римляне по отношению к Карфагену. После 146 года до н. э. изменилась сама суть происходящего. Финикийско-карфагенская, или, другими словами, пуническая культура, в течение тысячелетий связывавшая огромный географический ареал как торговая в первую очередь сила, оказалась сметена «континентальной» империей римлян, выбравших для себя иной, греческий образец устроения жизни.
