Чем же достигается такая автоматическая нравственность? Ничем иным, как только существованием у каждого муравья прирожденного общественного инстинкта.
Но какое общество устроено совершеннее: муравьиное ли с автоматической нравственностью, которая всегда действует без отказа, или человеческое с нравственностью, зависящею от каприза и случая, которую люди в иные моменты своей жизни могут совершенно утратить, а сами затем погибнуть от самоистребления? Конечно, нравственность автоматическая несравненно совершеннее: человечество было бы на вершине своего благополучия, если бы когда-либо ее достигло.
Выходит, что человеческое общество менее совершенно, чем муравьиное, и что человек на долгом пути своего развития в отношении нравственности сильно регрессировал. Причем же в таком случае остается закон прогресса?
«Неточные» науки спокойно мирятся с таким абсурдом, лишь бы не унизить человека, существа разумного, сравнением с животным. Но науки точные подобных абсурдов не выносят. Они пересмотрели бы вновь только что приведенную нами систему логических рассуждений и тотчас же убедились бы, что абсурд находится не в природе вещей, а в том, что в основу наших рассуждений мы кладем произвольное, никем недоказанное предположение, отрицающее у человека существование прирожденных общественных инстинктов, свойственных всем общественным животным. Пересмотревши этнографические и исторические данные о человеческом обществе, представители точных наук легко убедились бы, что далеко не во всех человеческих обществах отсутствует нравственность, что есть и были такие общества и государства, которые нисколько не уступают по своей нравственности муравьям. Так как в этих обществах господствуют законы, общие всему животному миру, то представители точных наук признали бы их нормальными и приняли бы для них существование такой же совершенной, автоматической нравственности, как у пчел и муравьев. А общества, лишенные такой нравственности, были бы признаны ненормальными, больными, почему-то утратившими свои прирожденные полезные инстинкты. Придя к такому заключению, «точные» науки тотчас же приступили бы к отысканию причин общественной болезни в человечестве и конечно не замедлили бы их найти.
Подобным же образом представители «неточных» наук строго разделяют человека от животных в отношении души. Они, правда, не говорят, подобно нашим простолюдинам, что «у человека — душа, а у животных — пар», но придерживаются совершенно подобного же взгляда, когда решают сложные и запутанные вопросы о человеческом обществе и государстве. Так, например, для животных все принимают строгое соответствие между физическим строением и душой или совокупностью психических сил. Всем известно, что душа животных тем совершеннее, чем совершеннее их физическая организация. Душевные отправления у рыб выше, чем у моллюсков. У птиц выше, чем у рыб, и т. д. Но если приходится рассуждать о душе человеческих рас, различных по своей физической организации, то соотношения между физической организацией и душой уже не существует. Ведь это — люди, а не животные. Душа у всех людей одинакова, они различаются только образованием, воспитанием и вообще цивилизацией, а не душой.
Пресловутое учение о свободной воле уже касается исключительно человека. Самим своим существованием оно отвергает участие в жизни человеческой каких-либо законов природы. Если люди властны распорядиться собою как хотят то причем тут законы природы? А если, наоборот, действия людей не свободны и направляются законами природы, то где же у них свобода воли? Между этими Сциллой и Харибдой приходится лавировать бедным историкам. С одной стороны им нельзя игнорировать Кетле, доказывающего статистическими цифрами, что в государствах все совершается по законам природы. А с другой имеется древняя привычка для каждого поворота в истории искать виновников и приписывать общественные несчастия чьей-нибудь злой воле. И вот историки ухитряются примирить эти две противоположности. Одну или две первые главы своей истории они посвящают законам природы, из строгости, непреложности и пр., а в остальных по-старому ругательски ругают королей или моют косточки каким-нибудь общественным деятелям, как воображаемым виновникам какого-нибудь упадка. И к таким фокусам прибегают не какие-нибудь составители учебников для юношества, а сами знаменитые Бокль и Кольб.
Если приходится объяснить умственный прогресс или регресс в какой нибудь стране, а виновников не оказывается, тогда о законах природы уже и не вспоминают. В этом случае свободная воля царит безусловно. Народ прогрессирует в умственном отношении, если упражняет свой мозг, и падает, если пренебрегает такой гимнастикой.
Есть еще много таких «китов», на которых стоят «неточные» науки, но ни перечислять их, ни опровергать не позволяют размеры моей книги. Скажу только, что все эти «аксиомы» наук неточных оказываются гипотезами и притом чрезвычайно древними, берущими свое начало во временах доисторических. Они постоянно подновляются и подносятся цивилизованному человечеству под разными новыми соусами и всегда выдаются за самое последнее слово науки. Очень понятно, что, пока они будут занимать свое теперешнее положение, человечество вечно будет ждать какого-то мессию, какой-то манны небесной, а само в то же время будет избивать и калечить друг друга и невыносимо страдать от тех зол, которые его одолевают.
Вступая в область наук «неточных» с методами точного знания, ваш покорный слуга принужден был или отказаться от древних «аксиом», или бросить начатое дело. Я предпочел первое и не раскаиваюсь, потому что за смелость был вознагражден сторицею теми новыми перспективами, которые для меня открылись.
Само собой разумеется, что факты, собранные науками неточными, ничем не отличаются от других фактов, а потому воспользоваться ими и открыть некоторые законы, управляющие человеческим обществом, было уже вовсе не таким трудным делом, как это могло казаться вначале. И вот результатами своих открытий в этой области я и хочу поделиться с моими читателями. Хотя мои выводы сделаны из фактов действительности, хотя они очень просто объясняют самые запутанные и животрепещущие вопросы, интересующие человечество, но я отнюдь не обольщаю себя надеждой, что они будут приняты с распростертыми объятиями и что я заставлю человечество смотреть на вещи моими глазами. Во-первых, все те «аксиомы», которые мне пришлось отбросить как тормоза к истинному знанию, дороги для человечества не только в силу многовековой привычки, но и потому, что удовлетворяют его самолюбию. «Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий обман», сказал совершенно справедливо поэт. «Аксиомы» возвышают человека над животными, к которым он относится с презрением, дают ему хотя ложное, но приятное сознание, что он свободен в своей деятельности и обладает полной возможностью, хотя бы в отдаленном будущем, устроить свою жизнь не так, как этого хочет природа, а так, как ему самому заблагорассудится. Во-вторых, не все люди обладают одинаковым со мною складом ума и потому то, что является для меня неоспоримой истиной, для других может показаться недостаточно убедительным.
Но меня ни на минуту не покидает уверенность, что я не один на свете, что есть люди, одинаково со мною мыслящие, которых я могу порадовать благою вестью: если несчастия человеческие еще не скоро кончатся, то все-таки во мраке, нас окружающем, уже видна щель, сквозь которую бьют яркие лучи света. Те данные, которые мне удалось почерпнуть из фактов, указывают, что человека ждут в будущем и прогресс, и счастье, но только не оттуда, откуда их ожидают. Человек будет в состоянии устраивать по произволу судьбу своего общества. Но только не путем бессмысленной борьбы с законами природы, похожей на разбивание стены лбом, а знанием этих законов и умелым ими пользованием в духе точных наук.
III. Ублюдочность рода человеческого
Как это часто случается, в начале моих исследований я даже и не думал о тех важных вопросах, которыми теперь занимаюсь, считая их недосягаемо трудными. Меня занимал сравнительно более мелкий этнографический вопрос о происхождении международных мифов.
Из этнографических данных о распространении мифов по земному шару я делал выводы и строил гипотезы, которые сверял с фактами, известными науке. Первые мои попытки в этом отношении, разумеется, выходили неудачными. Гипотезы оказывались в противоречии с различными новыми фактами, неизвестными мне ранее. Я с болью сердца переделывал их или вовсе бросал и строил новые. Теперь, когда я припоминаю пройденный мною длинный путь и пересматриваю разные ученые работы других лиц, мне становится понятным, почему многие из них после гениально задуманного и веденного начала работы остановились на полпути и не достигли желанной пристани. Для корабля ученого исследователя нет ничего страшнее двух подводных рифов: один — чужие ложные гипотезы, не опровергнутые в свое время и обратившиеся за давностью в «аксиомы», а другой, несравненно более страшный, свои собственные ложные гипотезы, если не хватит духу во время от них отказаться.
