Хоть различные летописи и расходятся немного в перечнях призвавших трех братьев племен, все они исходят из того, что это были славянские и финно-угорские племена. Традиционное представление о последних как автохтонном населении региона недавно было поставлено под сомнение, однако свидетельство Тацита говорит о том, что они присутствовали здесь как минимум с начала I тыс. н. э.: «У феннов – поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища – трава, одежда – шкуры, ложе – земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник»[6]. Из перечисленных летописями племен к финно-угорской языковой семье относилась чудь, весь и меря. Что касается первого племени, то высказывались предположения, что так назывались финно-угорские племена будущей Новгородской земли: «Сознательно ли пропустил автор Повести водь, ижору и корелу или включил их в понятие чудь, достоверно решить в настоящее время нет возможности»[7]. А. В. Куза не исключает возможности тождества между собой чуди и веси: «Труднее решить вопрос о третьем участнике федерации: слишком запутанны и противоречивы здесь показания источников. Его племенное имя скрыто в предании под общим термином “чудь”. Если следовать смыслу легенды, поместившей Синеуса на Белом озере, то искомым чудским племенем была обитавшая там весь»[8]. Однако последняя точка зрения достаточно спорна, что же касается первой, то еще А. Н. Насонов отметил, что, в отличие от корел и ижоры, чудь никогда не упоминается в составе новгородского войска. Сам он считал ее эстами, к аналогичному выводу на основании анализа летописных текстов пришла и Р. А. Агеева, установившая, что в начальной части ПВЛ «почти во всех случаях под чудью несомненно подразумеваются эсты»[9]. Обычно финно-угорские племена воспринимаются как рыболовы и охотники, однако к моменту призвания варягов они прошли уже достаточно большой путь развития по сравнению с описанным Тацитом уровнем. Во второй половине I тыс. в центральных и восточных районах Финляндии и в Карелии существовало уже земледелие, однако масштабы его были ограничены. Весь также знала подсечное земледелие. Показательны и археологические исследования захоронений этого племени: «В мужских погребениях всегда встречаются топоры и ножи. Орудия других типов (сошник, коса) единичны. В курганах юго-восточного Приладожья Х-XI вв. обычны также находки оружия: наконечники стрел и копий, боевые топоры. Оружие представлено в основном общеевропейскими формами. Только среди наконечников стрел имеются специфические для местного финно-угорского населения срезни без упора. А. Ф. Медведев отмечал, что русским населением этот тип стрел не употреблялся. По подсчетам С. И. Кочкуркиной, среди учтенных наконечников стрел Приладожья срезни такого типа по числу находок занимают второе место. Они датируются Х-XI вв.»[10]. Археологические данные фиксируют почти поголовное вооружение мужчин, а общественный строй веси Х-XI вв. специалисты характеризуют как патриархально-родовой на стадии военной демократии. Хоть вопрос о том, можно ли экстраполировать эти данные на век раньше, остается открытым, в случае положительного ответа на него следует отметить, что хоть финно-угры в целом и отставали от славян в социально-экономическом развитии, однако качественного разрыва в военной сфере, наподобие того, что имело место в эпоху колонизации европейцами Америки и Африки, между ними не было. При изучении погребальных обрядов веси С. Д. Захаров отметил, что в них «прослеживаются определенные черты сходства с обрядами западных славян, сопочными погребениями Поволховья и погребениями типа “домик мертвых”, характерные для веси, что говорит о смешении населения этого региона»[11]. К моменту образования Древнерусского государства финно-угорские племена региона находились на стадии разложения первобытно-общинных отношений.
Что касается мери, то Д. О. Митин отметил, что на вооружении у ней уже в VII-IX вв. находились традиционные для финских племён образцы ромбовидных наконечников стрел так называемого новгородского типа, топоры, наконечники больших копий и коротких метательных копий. IX – середина XI в. характеризуются заметным увеличением в мерянском комплексе вооружения доли новых, заимствованных форм, в том числе и мечей. Насыщенность того или иного поселения оружием напрямую зависела от уровня социально-экономического развития. Так, на находящейся в «финской глубинке» Поповском городище IX в. на р. Унжи было обнаружено всего 16 наконечников стрел. С другой стороны, на Сарском городище, самом крупном центре мери, на котором впоследствии фиксируется и славянское присутствие, их зафиксировано 80 экз., а также 26 наконечников копий, 24 топора, 5 наконечников сулиц, 1 меч, 1 обломок однолезвийного меча и 1 обломок наконечника ножен боевого ножа скрамасакса[12].
Следует отметить, что В. В. Седов констатирует участие переселенцев из западнославянских земель в образовании мери: «Вопрос о сложении новой (мерянской) культуры в Волго-Клязьменском междуречье невозможно решить без учета распространения в этом регионе предметов провинциально-римских типов. Их появление здесь, как и в других землях Восточно-Европейской равнины, безусловно, отражает прилив населения из Среднеевропейского ареала. <…> Около Сарского городища исследован грунтовый могильник, в котором открыты захоронения по обрядам кремации и ингумации. Наиболее ранние погребения датируются VI-VII вв. Подобные могильники известны и в других местностях Волго-Клязьминского междуречья. <…> На присутствие финского этнического компонента среди жителей Сарского поселения указывают и приземистые сосуды, и украшения финно-угорского облика. Да и пласт древней финской гидронимии Волго-Клязьминского междуречья достаточно определенно свидетельствует об участии финноязычных аборигенов в генезисе раннесредневекового населения этого края. Вместе с тем несомненно, что культуру Сарского поселения, как и подобных ему памятников, никак нельзя отнести целиком к финскому этносу. Основными создателями мерянской культуры все же были не местные финны, а среднеевропейские переселенцы. <…> Как и в других регионах лесной полосы Восточно-Европейской равнины, затронутых среднеевропейской миграцией в Волго-Клязьминском междуречье, в составе переселенцев доминировал славянский этнический компонент»[13].
Что касается славян, то словене и кривичи упоминаются во всех вариантах Сказания о призвании варягов. Поскольку Трувор сразу садится в Изборске, а относительно Смоленска и Полоцка, других центров племенного союза кривичей, летопись сообщает об их подчинении власти новой династии лишь впоследствии, то в призвании варягов участвовала, скорее всего, только псковско-изборская часть кривичей. На основании археологических данных В. В. Седов констатирует весьма раннее их появление в Восточной Европе: «В конце IV-V века н. э. в бассейнах Ильменя и Псковского озера появляется новое население. Миграция шла из Висло-Одерского региона вдоль возвышенной гряды, оставленной валдайским оледенением – через Мазуринское Поозерье до Валдая. Об этом передвижении крупных масс населения говорят, с одной стороны, появившиеся в это время в лесной зоне Восточно-Европейской равнины предметы среднеевропейского провинциально-римского происхождения»[14]. К этому периоду относится возникновение псковских длинных курганов, которые этот исследователь связывает с кривичами. Поселение на месте Изборска существовало уже в V-VII вв., однако из-за последующих перестроек от него остались лишь единичные предметы. Весьма показательно, что уже в наиболее древних пластах Труворова городища VII-VIII вв. присутствует в достаточно больших количествах суковско-дзедзицкая керамика[15], связываемая с племенным союзом ободритов. Среди лепных сосудов Изборска VIII-IX вв. западнославянская керамика составляет более 60 %[16]. Наземные срубные дома в Изборске находят аналоги в домостроительных традициях бассейнов Вислы и Одера[17]. Выводы В. В. Седова были поддержаны другими специалистами, подчеркивавшими, что Изборское городище «находилось в районе древнейшей славянской колонизации и было окружено рядом укрепленных пунктов (городищ-убежищ)»[18]. Последнее обстоятельство, возможно, указывает на то, что оно достаточно рано стало центром славянского населения данного региона. Даже норманист С. В. Белецкий согласился с тем, что на Труворовом городище «в VIII-IX вв. находился ремесленно-торговый протогородской центр, основанный славянскими переселенцами с территории междуречья нижней Эльбы и Одера»[19]. Поскольку из летописей известно, что именно Изборск стал резиденцией Трувора, которого, по всей видимости, сопровождала часть пришедшей из-за моря варяжской руси, принципиальным является следующий вывод, сделанный на основе многолетних исследований городища: «В отличие от Ладоги ни в домостроительстве, ни в культовых особенностях, ни среди вещественных находок в Изборске не обнаружено элементов, указывающих на проживание выходцев из Скандинавии»[20]. В другом своем выступлении В. В. Седов отметил единичность скандинавских находок на городище и особо подчеркнул, что «в археологических материалах Изборска проникновение скандинавов и пребывание дружины одного из легендарных братьев Рюрика (если подразумевать под ним скандинава. – М. С.) не находит какого-либо подтверждения»[21]. Хоть были попытки истолковать топоним «Изборск» как скандинавский, однако даже норманисты Т. Н. Джаксон и Т. В. Рождественская были вынуждены «констатировать, что… с уверенностью можно говорить только о его славянском происхождении»[22]. Наряду с показательным отсутствием каких-либо следов присутствия скандинавов мы видим в Изборске многочисленные следы проживания в нем выходцев из западнославянских земель, что, по всей видимости, и послужило одной из причин того, что он был избран резиденцией брата Рюрика.
