другом. Однако ни одно из этих индивидуальных свойств не столь существенно, чтобы каждому из этих явлений дать отличное от нашего «человека» определение. Касательно же их общих свойств справедливо сказать, что они обладают сущностной и неизменной природой, присущей всем этим взятым нами явлениям. Опираясь на наличие этих общих свойств у данных явлений мы соотносим наше определение «человек» и с ними, благодаря чему становится возможным для нас иметь ввиду и всех их, используя это слово. Такое употребление будет уместным и в отношении всех остальных явлений, обладающих этими существенными свойствами.
Определения, таким образом, имеют собственные критерии, представляющие собой существенные свойства референтных явлений, а в отношении соответствующих этим критериям явлений корректно применение этих определений.
Глава третья
Истина и ложь
Когда конвенцией установлено значение определений, в актах употребления языка возникают истина и ложь. Истиной называют употребление языка, соответствующее конвенции. Если в конкретном языке конвенция ограничила значение слова «человек» референтом человек — истинным употреблением слова «человек» будет применение этого определения в отношении явления человек. В свою очередь ложь предстает нам как употребление языка, противное конвенции. Примером лжи может послужить употребление слова «человек», границы которого ранее были прояснены, к любому тому явлению, что человеком не является. Исходя из определения лжи ясно, что она противоречит и реализации предназначения языка, не соответствуя условию согласия с конвенцией. Чуть больше об истине и лжи будет сказано далее.
В нашей обыденной практике мы встречаем два следующих вида смысла: (1) смысл как цель и (2) смысл как содержание. О смысле языка как его цели уже было сказано ранее — смыслом как целью языка является коммуникация. Говоря же о смысле языка как его содержании мы имеем ввиду содержание структурных языковых единиц. Об этом доселе мною было сказано как о значении языковых единиц, ограниченном конвенцией. Таким образом, смыслом как содержанием определений, а значит и языка, является их значение. Важно понимать при этом, что эти два вида смысла языка взаимозависимы: не соответствуя конвенциональному содержанию языка невозможно соответствовать и цели языка. А если употребление не соответствует цели языка, то налицо несоответствие конвенциональному содержанию языка. Это исходит из требования к употреблению языка.
Истина и ложь через призму смысла языка
Апеллируя к смыслу языка можно сказать больше об истине и лжи. И здесь предельно ясно, что истинное употребление есть осмысленное, ведь истина удовлетворяет конвенции в употреблении языка. О ложном употреблении можно сказать лишь обратное, поскольку мы имеем дело с противоречащим конвенции употреблением языка: ложь является бессмысленной по отношению к смыслу языка. При этом стоит заметить, что я неслучайно обозначил здесь отношение лжи к цели конкретно языка. Ведь безусловно, ложь может соответствовать какой бы то ни было прагматической цели или всякой другой, в этой же связи она и может являться осмысленной. И поэтому когда мы говорим, что, например, «здесь ложь имела смысл, поскольку никто не знал истину» или «целью лжи была собственная выгода» мы имеем ввиду лишь отвлечённый от цели именно языка смысл. А между тем, как уже было сказано, ложь пресекает реализацию передачи информации о мире, в чем и заключен сам смысл языка. Поэтому в рамках нашего дискурса ложь исключительно бессмысленна.
О смысле конкретных языковых единиц
На протяжении всего исследования я употреблял термин «определение», но лишь сейчас считаю необходимым прояснить его значение, поскольку того исключительно требует нынешний этап моих изысканий. Итак, под «определением» я имею в виду не только одну из форм языковых единиц, так называемое «слово», но и все остальные входящие в структуру языка элементы оного — буква, словосочетание, предложение и т. д. На них всех распространяется все сказанное ранее о языке. А это значит, что и буква имеет свой смысл, т. е. значение, чем является звук, который определяется той или иной буквой. Большего же внимания достойны словосочетания и предложения. Входящие в состав словосочетаний и предложений слова связаны между собой внутри этих форм языковых единиц, образуя отражение референтной реальности, выраженной в этой связи определений. Эта связь отдельных смыслов образует общий смысл единицы языка, состоящей из определений. Словосочетание «красный автомобиль» имеет своим значением автомобиль красного цвета, «человек бежит» — бегущего человека. Поскольку в форме словосочетания слова образуют связь, каждое из входящих в нее определение, выполняя свою роль передачи информации о мире, обязано быть осмысленным. Ведь как уже было сказано, эта связь выражает действительность, а если хотя бы один из элементов связи не соотносится с этой выражаемой действительностью (не наделен смыслом) — словосочетание как определение оказывается полностью бессмысленным. Этот же принцип применим и в отношении предложений как одной из форм связи слов. Но прежде чем сказать больше относительно предложений, мы разделим их на три следующих вида по фактору цели высказывания: повествовательные, вопросительные и побудительные.
Смысл повествовательных предложений
Повествовательные предложения как определения имеют своим референтом то, о чем в них повествуется. Итак, например, предложение «Сегодня утром было солнечно» повествует о положении дел сегодняшнего утра, когда было солнечно.
Смысл вопросительных предложений
О каком же положении дел сказываются вопросительные предложения? По крайней мере мы знаем, когда вопросы бывают бессмысленными (не в отношении цели языка). Бесспорно, что всякий вопрос бессмыслен в том случае, если то, о чем вопрошается, уже известно вопрошающему. Задавая вопрос мы преследуем цель получить некоторое сведение о мире, нам пока неизвестное. Вопрос «Где здесь выход?» подразумевает отсутствие осведомленности у вопрошающего о местонахождении выхода. При этом очевидно, что этот вопрос не имеет места, если вопрошающий все же знает о расположении выхода. Таким образом, одним из условий осмысленности вопроса является отсутствие сведения у вопрошающего о том, о чем тот вопрошает. Однако наш опыт обыденности наводит нас на еще один признак бессмысленности вопроса: вопрос бессмыслен еще и тогда, когда то, о чем вопрошается, ложно. Например, в случае если кто-либо спрашивает: «Откуда современная наука знает, что закон всемирного тяготения и вправду является всемирным законом?» — мы имеем налицо бессмысленный вопрос, поскольку он содержит в себе ложь об осведомленности науки. А поскольку мы вопрошаем с намерением обрести еще неизвестную информацию о мире, а ложь не сказывается о том, что есть, — из вопроса о бессмысленном нельзя извлечь знание, что противоречит самой цели вопроса. Из этого всего следует, что еще одним условием осмысленности вопроса является осмысленность того, о чем вопрошается.
Однако каким образом все вышесказанное соотносится со смыслом конкретно языка? Как итогом
