зрения лицо есть внешность, свойственная всем представителям биологического вида «homo sapiens». Лицо обладает и некоторыми социальными характеристиками, приметами, которые меняются в течение человеческой жизни. Эти приметы поддаются фиксации, изучению, но само по себе лицо из них не возникает. Когда мы узнаем друг друга в лицо, мы узнаем миф отдельной личности. Следовательно, друг для друга мы мифы. Но в лицо можно узнать животное, дерево, камень, облако или звезду. В таком узнавании и кроется миф, для которого существовать значит как бы непрерывно родиться, непрерывно происходить.
Когда мы задумываемся о происхождении чего бы то ни было, мы возвращаемся к мифу, прямо-таки наталкиваемся на него. Миф расположен у истоков бытия. Строго говоря, происхождение любой вещи и есть миф. Как выясняется, пресловутое происхождение человека от обезьяны не более чем наукообразный миф. Любая гипотеза так или иначе граничит с мифом, а в таком случае и миф — вечная гипотеза, остающаяся вечной потому, что она по-своему подтверждается, иначе она была бы отброшена и забыта. В русском языке истина и правда различаются, и это различие во многих отношениях до сих пор определяет духовную жизнь России. Высказывается предположение, будто истина и правда необязательно совпадают и даже иногда противоречат друг другу, что, вообще говоря, сомнительно. Очевидно, правда не может не быть истиной, а истина не может не быть правдой. Истина — то, что есть (ist), но тогда и правда не может быть лишь измышлением или отвлеченной моральной установкой. Значит, правда есть, как истина, а истина, то, что есть, оправдана, как правда. При этом истина и правда не одно и то же. Слова в принципе не могут обозначать одного и того же, иначе слова утратили бы свой смысл, который состоит именно в различии. Правда заверяет не простое наличие, а высшую осмысленность бытия, истина подтверждает бытие правды. Правдой не назовешь простую истину, скажем, «дважды два четыре», но и эта истина не имела бы смысла, не будь она правдива, то есть верна, а не ложна. В мифе единство истины и правды выдвигается на первый план. Правда в известном смысле преобладает в мифе над истиной. О чем бы мы не говорили, мы говорим на языке. Говоря о мифе, мы говорим о языке. Поэтому стоит внимательнее присмотреться к самому слову «язык», не только к тему, что оно значит, но к тому, что оно возвещает.
Слово «язык» окружено другими словами на «я», чрезвычайно существенными и важными для всех говорящих по-русски. Среди этих слов едва ли не первое место занимает слово «явь», обозначающее реальный мир, так что Явь нечто очень близкое Правде, ее мифический синоним. Явь противостоит наваждению, грезе, Маре примерно также, как Правда Кривде. Любопытно отметить, что славянское имя Мара совпадает с древнеиндийским. Бог Мара («убивающий» или «уничтожающий») — главный противник, искуситель Будды. Это божество смерти и одновременно обманчивой, заманчивой любви, что для буддийской традиции одно и то же. Однако аналогия славянского с индийским касается исключительно Мары. Для индийской мудрости, включая буддизм, явь — тоже проявление Мары, его (ее) орудие, наваждение. Мара и Майя (иллюзия, видимость) — не простое созвучие. Это еще вопрос, бывают ли в языке случайные созвучия, которые ничего не значат. Лингвистика различает научную этимологию, объясняющую происхождение слова историческими фактами, и, так называемую, ложную или фантастическую этимологию, выводимую из аналогий, созвучий и сходство между словами. Так, например, напрашивается мысль о родстве между санскритско-славянским словом «Мара» (здесь этимология в известной степени научная) и латинскими словами «amor» (любовь) и «amaras» (горький). Что бы ни сказали лингвисты по этому поводу, созвучие настолько разительно и настолько в духе этих слов, что его нельзя не принять во внимание. Этимология занимается происхождением слов, а, как мы видели, где происхождение, там и миф, и не только этимология впадает в мифологию, но и мифология не что иное как своего рода космическая этимология, ибо, как говорит А.Ф. Лосев, миф есть слово о личности, слово, принадлежащее личности, выражающее и выявляющее личность (там же, с. 579). Но при совпадении славянской Мары с индийским словом и существом тем разительнее противостояние Яви и Мары в славянской традиции. Явь для славянина — полная противоположность наваждению, это сама реальность, причем реальность блага и света. Не случайно так близки славянские слова «явь» и «яр», от которого происходит имя «Ярило». Так звался бог плодородия, грозы и самого солнца, которое тоже ярко. Сближение Яви-Правды со светоносной яркостью скажется в православном рождественском тропаре, где Христос назван Солнцем Правды. Но при этом к тому же звукоряду присоединяется и Яга, злое или, по крайней мере, зловещее существо. Впрочем, Баба-яга не только зла. К «яге» близки такие слова, как «яглый», то есть, тучный, жаркий, плодородный, родственный Яру, и глагол «яглиться», то есть, спориться, удаваться. Баба-яга не только губит, но и приносит удачу. Силы жизни и смерти причудливо сочетаются в ней, переча и способствуя друг другу. И, наконец, во всех этих броских, взрывчатых и созидательных «я» распознается их истинное «я», само о себе заявляющее: я — зык, а язык и есть истинная стихия мифа или пятая стихия, квинтэссенция мира.
«Зык» означает отзвук, отголосок, эхо. Индийская поэтика говорит о «дхвани», что также означает отзвук. Дхвани — особое достоинство совершенной поэзии, внушающей человеку нечто выходящее за пределы словесных значений. Если язык — отзвук, что в этом отзвуке сказывается? Очевидно, само бытие, сама Правда-Истина, иначе язык из отзвука превратился бы в пустой звук, в однозвучный шум, как сказал Пушкин, для которого однозвучное — синоним смерти. Итак, язык — отзвук или отголосок Божественной Правды. И в то же время язык — стихия мифа, его родимое лоно.
Собственно, эту мифотворческую стихию языка с поразительной точностью и меткостью фиксирует русское слово «язычество». Слово это явно происходит от слова «язык». «Язык» по-русски обозначает не только то, чем или посредством чего мы говорим. Когда Пушкин пишет: «И назовет меня всяк сущий в ней язык», он имеет в виду не тот язык, что у нас за зубами. Поэт говорит о том, что его назовет всяк сущий, то есть присущий Руси язык. «Языком» изначально называли на Руси «народ». Слово «народ» куда более позднего происхождения, и оно могло употребляться в пренебрежительном смысле. «Молчи, бессмысленный народ», — писал тот же Пушкин. Но никому не пришло бы в голову написать: «Молчи, бессмысленный язык», ибо бессмысленный язык — бессмыслица.
Словом язык засвидетельствовано единство языка и его носителя. Язычество — это религия отдельного языка, отдельного
