Упоминание о насилии – в фантазиях и лаборатории – назойливо звучало в ушах Мин и Чиверс и уводило наши беседы в весьма смутные дали. Двое из их коллег-сексологов – Дженни Бивона и Джозеф Крителли – из Университета Северного Техаса – собрали данные девяти более ранних исследований и предложили объяснение того, как обычно женщины включают себя в подобные фантазии. «В этом обзоре, – уточнили Бивона и Крителли, – термин «фантазии о насилии» будет соответствовать юридическому определению насилия и сексуального домогательства. Этот термин относится к женским фантазиям, включающим использование физической силы, угрозу применения силы или обездвиживание при помощи, например, снотворного или опьянения, чтобы принудительно вовлечь женщину в сексуальную деятельность против ее воли». В разных исследованиях приблизительно от 30 до 60 % женщин признались, что получали удовольствие от воображения подобных сцен. Авторы исследований считают, что истинные цифры, скорее всего, будут еще выше. Испытуемые вызывали в воображении подобные сцены во время занятий сексом, мастурбации и просто фантазируя.
Приблизительно от 30 до 60 % женщин признались, что получали удовольствие от воображения сцен насилия.
Одно объяснение напомнило те же доводы, которые привела женщина, сказавшая: «Я не должна была оправдываться перед Иисусом». Фантазии о насилии освобождали от ощущения вины. Женщины использовали этот сценарий для того, чтобы избавиться от внушаемого им с ранних лет стыда за свою сексуальность, избежать ограничений, накладываемых на них в течение многих веков. Согласно другой теории, воображение и смакование сцен насилия основано на нарушении табу.
Эксперимент, выполненный в парке аттракционов профессором психологии Техасского университета в Остине Синди Местон, позволил дать еще одно объяснение. Сотням гетеросексуальных посетителей «американских горок» до и после поездки показывали фотографии людей противоположного пола и просили их указать, согласно определению Местон, желательных партнеров для свидания. Сильные эмоции страха преобразовывались в эротические: после катания на «американских горках» число предполагаемых партнеров значительно увеличилось. Это явление Местон обозначила как «перенос возбуждения», что наводило на мысль о взаимосвязи в мозгу нейронных цепей, ответственных за страх и сексуальное возбуждение. Возможно, это объясняло то, что рассказала мне одна женщина. Она говорила, что, по ее ощущениям, фантазии о насилии оказывали непосредственный физиологический эффект: возбуждение напрямую устремлялось к паху, вызывая сокращения, присущие оргазму.
В идее о том, что мысли о насилии и ощущения, сопутствующие страху, или чувство стыда вследствие нарушения табу могут быстро вызывать судороги, присущие кульминационному моменту сношения, имелась определенная анатомическая логика. Эта теория принадлежала Полу Федорову, психиатру из Национального института психического здоровья Университета Оттавы, который изучал отклонения в поведении людей, типичное эротическое поведение которых выходит далеко за пределы нормы – фетишистов, эксгибиционистов, зоофилов, серийных убийц, сексуальных маньяков, педофилов. Как и многие аспекты нашего малоисследованного сексуального «я», рассуждения Федорова поддерживались скорее предположениями, базирующимися на собранной информации, чем на твердых доказательствах, тем не менее его теория вызвала определенный резонанс. Когда я собирал материалы для книги о половых извращениях, он рассказал мне, что некоторые из его пациентов, похоже, страдали от того, что он назвал «залипший переключатель», управляющий парасимпатической и симпатической частями их нервной системы.
Это два отдела нашей автономной нервной системы, которые управляют автоматически осуществляющимися функциями, такими как регуляция сердечного ритма, потоотделение и слюнотечение. Парасимпатическая система управляет возбуждением, в то время как симпатическая позволяет достичь оргазма. «Естественное развитие событий во время секса, – говорил Федоров, – заключается в том, что запускается парасимпатическая система, и в какой-то момент, когда мы достаточно возбуждены, переключатель щелкает, и включается симпатическая система, в результате чего мы начинаем ощущать оргазм. Но у несчастных извращенцев переключатель «залипший», слабый, и для того, чтобы запустить симпатическую систему, им нужно сделать нечто чрезвычайное». Помимо оргазма, симпатическая система вступает в действие в экстремальных ситуациях. Идея Федорова заключалась в том, что некоторые люди с девиантным типом поведения используют извращенные, запрещенные действия, чтобы усилить ощущение опасности или унижения, чтобы создать экстремально эмоциональную ситуацию, которая приводит к особо сильному давлению на «залипший» переключатель, запуская симпатическую систему, что позволяет их телу и мозгу ощутить сексуальный экстаз.
Многие из пациентов Федорова были осужденными преступниками, но он рассказал мне о случае, в котором речь не шла о преступной деятельности. К нему обратилась гетеросексуальная пара с проблемой: женщина больше не могла достигать оргазма ни с партнером, ни с другими мужчинами. Она занималась сексом с несколькими мужчинами за одну ночь, смотрела видеофильмы о женщинах, занимающихся сексом с животными, а также пленку, на которой она сама занималась мастурбацией, – все это помогало ей достичь оргазма. Достижение оргазма во время секса с партнером казалось невыполнимой задачей. Федоров написал в статье в научном журнале: «Было выяснено, что она потребляла большое количество L-триптофана, который покупала в магазинах здорового питания, – это помогало ей засыпать. Это вещество преобразуется в серотонин, который, как известно, приводит к трудностям в достижении оргазма. Ей посоветовали прекратить прием L-триптофана, и вскоре ее способность достигать оргазма во время сношения с партнером восстановилась, одновременно с этим исчез девиантный интерес к групповому сексу, эксгибиционизму и зоофилии».
Согласно теории Федорова, фантазии о сексуальном домогательстве могли бы быть для некоторых женщин, не проявляющих девиантного поведения, способом подтолкнуть переключатель: с их помощью они могли создать экстремально эмоциональную ситуацию, которая запускает процесс возникновения оргазма.
Но с точки зрения Мин, фантазии о насилии коренятся в нарциссизме, который является частью женского сексуального драйва. Во время нашей беседы она сузила свои идеи до символической сцены: женщина прижата к стене в переулке, и ее насилуют. В этом, согласно представлениям Мин, заключался высший символ женской страстности. Насильник, переполненный похотью к этой конкретной женщине, не может сдерживать себя; он выходит за рамки любых законов, всех правил и ограничений, чтобы схватить и овладеть ею, а она, ощущая себя единственным, уникальным объектом его невыносимого желания, также переполняется эмоциями.
Она сразу же пожалела о своем описании – изображении переулка, которое сочла символическим. Она не использовала слово «насилие», но сцена сразу же вызвала его в памяти.
«Я ненавижу термин “фантазии о насилии”, – заявила она. – Это словосочетание парадоксально, в нем нет никакого смысла. В фантазии мы управляем стимулами. При насилии мы ничего не можем контролировать». Эти два понятия сосуществовать просто не могут.
«На самом деле это фантазии о подчинении», – продолжала она. Затем уточнила: это удовольствие от того, что агрессору настолько нужна женщина, что он охотно идет на принуждение, чтобы взять ее. «Но «агрессия», «доминирование»… – она перечислила разнообразные термины, приходившие ей на ум, пытаясь подобрать тот, который наиболее точно обозначает происходящее. «Мне необходимо найти слова получше. “Подчинение” – не самое хорошее слово». Оно не отражало то, что демонстрировали женщины, – их добровольную уступчивость.
Тем не менее Мин продолжали терзать сомнения: она знала, что проведенный синтаксический анализ не позволил ей справиться с задачей правильного определения понятия. Фантазия о сцене в переулке, какими бы словами ее ни описывать, сохраняла ауру насилия. И, как подчеркивали Бивона и Крителли, логический парадокс, магия отсутствия собственного контроля над ситуацией, ничуть не означали, что фантазирующая женщина не погружала себя в переживание сексуального насилия. Конечно, нападение не было реальным, погружение было лишь частичным, но насилие, подавление присутствовали, пусть даже только в сознании. Фантазии заняли пространство, бесконечно далекое от реальности, но при этом в психологическом отношении были близки к реальным событиям. Но отличались ли они от других сильных ощущений и даже неосуществимых желаний? Совершить преступление и стать богатым? Нанести серьезные увечья своим врагам? Мы не действуем так, как мечтаем в этих грезах, и в некотором смысле даже не желаем переносить их из воображаемого мира в мир реальный. Мы этого вообще не хотим, ведь тогда наша жизнь превратилась бы в кошмар. Тем не менее наши фантазии многое говорят о наших желаниях.
