3. Для содержания рабов в качестве постоянных слуг, работников и т.п. необходима некоторая стабильность социально-эксплуатационной системы; большинство племен Северного Кавказа жили в более мобильной, нежели стабильной системе, построенной по схеме «набег-угон-продажа рабов-скрываемся с награбленным».
4. Для содержания рабов в качестве «статусного» показателя нужно значительное имущественное расслоение и четкая социальная иерархия в обществе; до кабардинцев местные жители в этом слегка «плавали».
Итак, до кабардинцев во внутренней социальной жизни и экономике северо-кавказских обществ рабство не играло существенной роли. Но все изменилось с их приходом. Кабардинские феодалы не только сами эксплуатировали низшие классы, но и показали пример окрестным племенам.
Рабство у кабардинцев было распространено чрезвычайно. Не только князья, но и все уорки имели рабов; благородные кабардинцы и их жены ничего не делали сами, все работы исполнялись рабами; а содержать такое хозяйство (ведь рабский труд неэффективен в малых масштабах) помогали подати с зависимых крестьян и доходы от воинских операций.
Кабардинцы двигались с запада на восток, дошли до Каспия, повернули обратно. Захватывали земли, старались обосноваться на равнине и в предгорьях. И всюду внедряли свою общественно-политическую модель: феодально-рабовладельческую, основанную на сложной социальной иерархической структуре. По сравнению с раннегосударственными и архаическими общественно-племенными социальными организациями туземцев эта модель была куда более эффективной. Именно превосходством в политической технологии объясняется успех Кабарды и ее влияние на Северном Кавказе в отрезок времени, примерно равный трем столетиям, — с XV по XVIII в.
Военные и политические достижения кабардинцев, взятые в сухом остатке, не особенно впечатляют. Поясню:
1. Кабарда так и не оформилась в единое централизованное государство. Всю свою историю Кабарда была терзаема внутренними противоречиями, расколом, феодальной раздробленностью. Каждый князь проводил свою политику, как внутреннюю, так и внешнюю: один шел на союз с Россией, другой — на поклон к Крыму и т.д.
2. Кабардинцы одержали победу во многих битвах, в том числе и с крымскими татарами, и с русскими, и с местными горцами, но не выиграли ни одной войны.
3. Территориальные приобретения кабардинцев, кочевавших «от моря до моря», были зыбкими, как буруны в терских песчаниках. Они захватывали много земель и устанавливали свой протекторат над многими обществами, включая чеченцев и ингушей, но постепенно их вытесняли, в результате чего они теряли власть, контроль и вынуждены были бежать дальше, пока не остались на весьма скромной по площади территории.
Тем не менее целых три столетия в жизни Северного Кавказа прошли под знаком Кабарды. Кабардинцы стали законодателями мод во всех отношениях: в одежде, воинском искусстве, коневодстве и наездничестве, в танцах, музыке, кулинарии, в построении социальной и политической жизни. Тот образ жителя Северного Кавказа, который сейчас приходит к нам на ум и встает перед нашими глазами, едва ли не целиком и полностью сформирован кабардинцами и под влиянием кабардинцев: черкеска, башлык, папаха, газыри, кинжал, шашка; методы ведения войны мелкими группами, тактика пластунов; песни, пляски, горская поэтика, культ и образ «горного орла», декларации о свободе, независимости, благородстве и пр. — все это кабардинцы.
Сейчас принято, принося факты в дань политкорректное™, говорить, что «народы Северного Кавказа вместе формировали свою общую культуру». Вместе, конечно, никто не спорит. В Париже и Петербурге вместе формировали моду на женские бальные платья. Однако в Петербурге копировали парижский фасон, а не наоборот.
Кабарда была «Парижем» для Северного Кавказа, и у нее учились всему. В том числе и вайнахи в этот период переняли у кабардинцев значительную часть «своей» национальной экзотики. При всем том отношения с «парижанами» были далеко не безоблачными.
Обширный пласт средневекового фольклора чеченцев и ингушей повествует об их взаимоотношениях с кабардинскими феодалами. Эта страница истории глубоко впечатана в народную память. Мы видим из героических песен (илли) и лирических песен (узамов), как тесно были переплетены судьбы вайнахов и кабардинцев. Народное воспоминание искажает действительность, стараясь умолчаниями или метафорами излечить травмы от унижения и притеснений. Так, явные отношения зависимости, данничества, выдачи аманатов (заложников) представлены в замаскированной форме куначества (дружбы, побратимства), подарков, воспитания в семье кунака и проч. Но вот эксплуатация становится нестерпимой, и вайнахи поднимаются на бунт. Об этом множество героических песен: «сын вдовы» побеждает «несправедливого князя». Очевидно, что вайнахи, попавшие в феодальную зависимость от кабардинцев, постепенно избавлялись от эксплуататоров, уничтожая или изгоняя князей и их дружины. Но этому предшествовало долгое время зависимости.
В конце XIX в. была записана и опубликована в тифлисской газете вайнахская песня, в которой были такие строки:
Когда это было — никто не упомнит,
Должно быть, лет триста назад.
Народ наш в то время богатый,
Живучи в долине Доксольджи,
Размножился быстро
До гор Ачалукских,
И жил бы доселе,
Если бы не дьявол,
Которому стало досадно,
Что людям привольно живется...
В несколько условной и мифологизированной форме, однако песня передает исторические реалии. После нашествия Тимура и ослабления татар вайнахские племена активизировали натиск на плоскость, осваивали равнины. Вероятно, к этому времени относится и демографический взрыв.
Итак, подведем предварительные итоги. Где-то ко времени упадка Хазарского каганата относится начало формирования основных черт этнической картины Северного Кавказа. Национальная политика в Хазарии основывалась на толерантности и конфедеративное™. Это позволило автохтонным обществам развиваться в этнические группы, не смешиваясь и не растворяясь в едином народе. Идеологическая унификация в основном провалилась, хотя, может быть, именно иудаизм был первой монотеистической религией, которую принимали некоторые местные племена. Другое дело, что принятие иудаизма для ассоциированных в Хазарию обществ было делом формальным и не затронуло основ народной жизни, в которой продолжали господствовать языческие верования. Лишь некоторые из хазарских обществ приняли иудаизм серьезно и сохранили его — реликтные группы горских племен, таты. Последние едва ли являются семитами, скорее это осколки полиэтнической хазарской цивилизации.
После падения Хазарии усилилось влияние на Кавказ христианства из Византии и Закавказья. И следующей волной монотеистической инициации было довольно широкое распространение православия. Но в итоге сильнее оказалось влияние ислама. Большинство народов Северного Кавказа, в том числе чеченцы и ингуши, в результате сделали свой цивилизационный выбор в пользу мусульманской религии. И только ислам покончил с пережитками народных верований. Окончательная исламизация чеченских и ингушских обществ произошла сравнительно недавно — только в XVI-XVIII вв.
Довольно значительную часть населения Хазарии составляли «русскоязычные» — славяне, восточные и южные, выключенные из процесса формирования великорусской народности. Еще в хазарские времена, передвигаясь по территории единой тогда хазарской державы, славяне заселяли земли к северу и западу от Каспия, в основном по побережьям полноводных рек, таких как Терек. Их мало интересовали степи и горы, так как основой экономики этих обществ были приречное земледелие, рыболовство и (sic!) военнограбительские операции с нападением на плывущие по рекам торговые караваны, а также порою весьма далекие походы на судах типа «река-море» с целью обретения воинской славы и грабежей прибрежных городов и земель.
Что касается чеченцев, то их предки, видимо, участвовали в государственной жизни Хазарии, но не очень активно — как ассоциированное самоуправляющееся племя. Возможно, платили налоги, выставляли ратников, торговали. Относительно спокойное время закончилось с падением Хазарского каганата. А беды начались с вторжением мировых армий. Монгольское иго переформатировало этническую картину Северного Кавказа. Аланское царство чуть не свело племена предков чеченцев к нулю. Остатки укрылись в горах и предгорьях. Здесь, уже в условиях изоляции, этногенез вступил в решающую фазу. Племена и роды стали стягиваться в единую этническую и политическую общность. Сохранилось предание о медном котле из легендарного ущелья, составленном из пластин, на каждой из которых выгравировано имя аутентичного рода.
