Пока в Центральной, Западной и Южной Европе шла битва за испанское наследство, на севере и востоке Европы – в Швеции и Польше – тоже сменились правители. Соседние государства опасались их потенциальной силы не меньше, чем нынешней слабости. Внутренние раздоры в Польше буквально приглашали в страну интервентов и захватчиков, однако, как показало правление Яна Собеского, потенциал Польши был велик: к концу семнадцатого столетия ее территория существенно выросла за счет Османской империи. Если бы Речи Посполитой удалось провести реформы, Пруссия и Россия получили бы куда менее сговорчивого соседа; даже в нынешнем хаотическом состоянии нельзя было допустить, чтобы Польша попала во враждебные руки. По этой причине в 1697 году Петр Первый пригрозил польским дворянам войной, если они проголосуют за принца Конти, французского претендента на трон. В конце концов королем избрали Августа, курфюрста Саксонии, частично потому, что он раздавал щедрые взятки, но также потому, что его считали наиболее способным отвоевать у османов стратегически важную Каменец-Подольскую крепость, что и случилось впоследствии. Целью совместной русско-прусской стратегии, как сказал прусский король Фридрих I, было помешать саксонцам «установить произвол в республике». Для Берлина в особенности союз Польши и Саксонии выглядел этаким призраком окружения, поскольку Пруссия находилась в «клине» между двумя этими странами. Другими словами, польские «свободы» воспринимались как важнейшие условия российской и прусской безопасности.[219]
Катаклизмы в этом регионе спровоцировал, тем не менее, шведский джокер. Соседи считали молодого и неопытного Карла XII легкой добычей. Датчане намеревались восстановить за его счет свою западнобалтийскую империю, русские стремились вернуть Новгород, а недавно коронованный правитель Польши намеревался присоединить Ливонию. В сентябре 1699 года датчане и поляки заключили против шведов союз, к которому через два месяца присоединилась и Россия. «Архитектором» этого альянса был ренегат, ливонский дворянин граф Йохан фон Паткуль, желавший избавить себя и своих соотечественников от владычества шведской короны. В августе следующего года три страны напали на Карла. К своему удивлению, они выяснили, что молодой шведский король – военный гений. В ноябре 1700 года он лично возглавил армию, которая одержала победу над русскими при Нарве. Это был сильный удар по амбициям Петра. Спустя год посол России в Вене все еще переживал понесенное унижение; он докладывал, что австрийцы «смеются над нами. Непременно нужна нашему государю хотя бы малая виктория, каковая прославит его имя по всей Европе». В следующие четыре года Карл уверенно вел кампанию в Польше и Балтике, одержав ряд громких побед над своими врагами.[220]
Поначалу война за испанское наследство и Северная война, как ее стали называть, шли по отдельности. К 1706 году, однако, положение стало меняться. Первые победы Карла вызвали оживленные стратегические дебаты в Швеции. Некоторые, например, королевский советник Нильс Лиллиерот, утверждали, что главным врагом страны является Россия, а потому первоочередная задача монархии – укрепить линию обороны в балтийских провинциях. Если этого не сделать, Петр получит возможность угрожать шведской провинции Финляндия, островам и в итоге самой Швеции. Поэтому необходимы превентивные меры, вплоть до захвата русских земель вокруг Пскова и создания там буферной зоны. В отличие от советника, Карл своими главными врагами видел Польшу и Саксонию. Он хотел возвести на трон Речи Посполитой своего ставленника Станислава Лещинского. Но прежде требовалось нанести решающий удар по Августу. Альтернативы прямому нападению на саксонского курфюрста не было, и в сентябре 1706 года Карл взялся за дело; чтобы провести армию по имперской территории, он воспользовался в качестве предлога вестфальским правом Швеции на вмешательство от имени силезских протестантов. Приоритет Германии, характерный для политики Швеции времен Густава Адольфа, подтвердился вновь.
Когда осенью 1706 года Карл очутился в поле зрения Центральной Европы, его появление вызвало озабоченность «Великого альянса». Герцог Мальборо писал голландскому министру в августе 1706 года: «Надеюсь, что новости о наступлении шведского короля в направлении Венгрии не соответствуют истине. Иначе это весьма досадно». Все опасались, что Карл дестабилизирует Священную Римскую империю и тем самым подорвет ее способность продолжать войну с Францией. Северогерманские князья, чьи войска сражались на западе, например, правители Пруссии и Ганновера, начали настороженно оглядываться. Карл быстро заставил Саксонию подписать Альтранштедтский договор в октябре 1706 года и полностью капитулировать: Август отказался от польской короны. Мальборо предупредил, что шведский король теперь может «найти повод двинуться глубже в Германию», что «заведет его далее в империю, а этого мы никак не должны допустить». Поэтому в 1707 году Мальборо встретился с Карлом в Альтранштедте и убедил шведского короля повернуть на восток, против русских. Император взамен согласился пойти на уступки силезским протестантам. Коллективный вздох облегчения пронесся по Германии и столицам стран коалиции.[221]
Северная война и война за испанское наследство были не просто этаким военно-дипломатическим менуэтом; нет, это было отчаянное противоборство, исход которого виделся вопросом жизни и смерти не только для солдат, сражавшихся на поле боя, и для мирных жителей, оказавшихся под перекрестным огнем. По всей Европе правительства, мятежники и население вели борьбу за выживание. Франция боялась оказаться в возродившихся габсбургских «клещах» на севере, юге, востоке и юго-востоке. Людовик, хорошо помнивший 1650-е годы, не хотел, чтобы его королевство вернулось во времена фронды или – хуже того – в хаос религиозных войн конца шестнадцатого века. Немецкие патриоты бились за возвращение Эльзаса – или, по крайней мере, за предотвращение дальнейшего «отчуждения» имперских территорий на западе. Мелкие страны наподобие Савойи воевали отчасти за право встать в один ряд с великими державами, а также за то, чтобы избежать полного поглощения другими. Для голландцев и англичан вопрос испанского наследства был центральным звеном европейского равновесия, от которого зависели их свободы, достояние и жизнь. Захват испанского наследства делал Людовика непререкаемым властителем Европы, и само его присутствие в испанских Нидерландах представляло прямую угрозу Англии и Голландской республике. В июне 1701 года английский политический философ Джон Локк подвел итог сложившейся геополитической и идеологической обстановке: «Каким бы ни был я приверженцем мира, думаю, что истина (под этим он имел в виду протестантизм и парламентское правительство) непременно должна сопровождать мир, а этого невозможно добиться без свободы, как нельзя и сохранить баланс сил в Европе».[222]
Для того чтобы оставаться конкурентоспособными в этой опасной обстановке, европейские страны старались добиться большей внутренней сплоченности за счет административных, военных и даже конституционных реформ. Габсбурги, к примеру, хотели упростить традиционную систему раздельного управления австрийскими, богемскими и венгерскими землями. Император Йозеф временно заменил свой склеротический «тайный совет» рядом государственных органов, большинство которых действовало в конкретных географических областях. Он также сильно сократил количество тайных советников, чтобы избавиться от разногласий при принятии решений, и навел порядок в финансовой сфере. Без этих перемен не случилось бы столь успешных, беспрецедентных, по сути, действий австрийцев, отправлявших многочисленные контингенты сразу на несколько фронтов. Людовик, в свою очередь, старался выжать максимум из своей и без того обремененной налогами монархии, чтобы достойно ответить на вызов «Великого альянса». В ходе Девятилетней войны, а потом снова в 1701 году, когда боевые действия возобновились, он ввел капитацию – подушный налог, который, в отличие от традиционной тальи, распространялся на всех подданных, независимо от сословной принадлежности. Спустя несколько лет был введен еще один всеобщий прямой налог – десятина (diexieme). Вместе эти нововведения обеспечили около четверти налогового дохода. Вопреки мифу, французские дворяне платили налоги. Проблема заключалась в том, что они платили далеко не те суммы, какие были обязаны вносить, иначе Франция сформировала бы куда более могучую армию и создала бы более дееспособный дипломатический корпус. Тем не менее Людовик, как и Габсбурги, вынужден был действовать осторожно, чтобы не оттолкнуть от себя налоговых откупщиков, держателей должностей, освобожденных от налога дворян и другие социальные группы, от которых зависела монархия. Власть короля на самом деле была далеко не абсолютной и отражала компромисс между короной и дворянством относительно распределения ресурсов во имя внутренней стабильности и славы королевства за рубежом.[223] В Центральной и Северной Европе Северная война также оказала сильное влияние на внутреннюю политику. В России Петр Первый в 1699 году расформировал стрелецкое войско, чрезмерно требовательное, устаревшее по вооружению и «преторианское» по сути ополчение, и создал регулярную постоянную армию. Появилось централизованное командование, а в 1718 году[224] была учреждена Военная коллегия.[225]
