Ответ пришел через несколько часов. Кирби благодарил за ценную информацию и советовал не опасаться чересчур лазаристов. Ведь они тоже люди. Если они и достигнут звезд первыми, все равно это будет победа человека над косной материей. Не их победа и не наша победа, а победа всего человечества, так как это проложит путь к звездам для всех людей. В конец Кирби советовал Мартеллу задуматься над этим.
Мартелл почувствовал, что почва уходит из-под его ног. Что же такое говорит Кирби? Средства и цели безнадежно перепутаны. Неужели можно считать, что Братство победит, если Вселенную первыми откроют лазаристы?
Ведь их престиж поднимется, и это сведет на нет все достижения форстеров.
В смятении стоял он перед импровизированным алтарем, который Вайнер предоставил в его распоряжение и мучительно искал ответы на свои вопросы.
Через несколько дней он вернулся к лазаристам.
Мартелл стоял с Кристофером Мандштейном над обрывом у озера. Сквозь легкие облака иногда просачивались лучи солнца, играя на зеркальной глади.
Но не солнечные блики придавали блеск воде – все в светящемся планктоне, зеленоватое свечение которого разбивала рябь.
Водились в озере и другие организмы: под водой метались остроконечные тени с разинутыми пастями и металлически поблескивающими плавниками.
Иногда из воды выскакивало какое-нибудь из этих чудовищ – метров двадцати в длину – и вновь исчезало в родной стихии.
Мандштейн задумчиво сказал:
– Не думал увидеть вас снова.
– Полагали, что со мной расправились венериане?
– Нет, я узнал, что вы укрылись в марсианском посольстве, думал, собрались на Землю. Вы же убедились, что организовать здесь форстеровскую общину – безнадежное предприятие.
– Да, убедился, – ответил Мартелл. – Но у меня на совести смерть этого юноши. Вот почему я не могу отсюда уехать. Я подбил бедного мальчика посещать часовню. Надо было прогнать его, как вы советовали. А ведь я обязан ему жизнью…
– Элвит был очень талантлив, – грустно проговорил Мандштейн, – но уж слишком дик. Он не знал ни отдыха, ни покоя. Забудьте.
– Я сделал то, что должен был сделать, – ответил Мартелл. – И мне очень больно, что все кончилось так трагически. – Он посмотрел на черную змею, которая проплыла под самой поверхностью воды. Внезапно она взмыла в воздух, схватила летящую низко над водой птицу и вновь ушла под воду.
– Я не собираюсь шпионить за вами. Я приехал сюда, чтобы войти в вашу общину.
Мандштейн наморщил лоб:
– Мы же обсуждали эту тему.
– Испытайте меня! Пусть меня просветит один из ваших эсперов. Клянусь вам, Мандштейн, я говорю искренне.
– В Санта-Фе в ваш мозг гипнотическим путем ввели определенное задание. Я знаю, что это такое: испытал на себе. Вы сами об этом не подозреваете, и если даже мы вас просветим, то все равно ничего не обнаружим. Вы же впитаете все, что узнаете о нас, а потом вернетесь в Санта-Фе. Эспер разрушит блокаду памяти и вытянет из вас все приобретенные знания.
– Нет! Это неправда!
– Вы уверены?
– Послушайте, – сказал Мартелл. – Люди из Санта-Фе ничего не делали с моим мозгом. Конечно, меня изменили. – Он показал Мандштейну свои руки. – Кожа у меня голубая. А функции организма – это кошмар. У меня есть жабры.
Но венериане не признают меня своим, а представлять здесь форстеров я не могу, потому что местное население ненавидит их. Вот я решил присоединиться к вам. Понятно?
– Да, но это ничего не меняет. Я по-прежнему уверен, что вы – шпион!
– Но я же вам говорю…
– Не волнуйтесь, – перебил его лазарист. – Шпион, так шпион. Что от этого меняется? Вы можете остаться и работать вместе с нами. Вы будете связующим звеном между форстерами и нами. Именно это нам и нужно.
Мартелл снова почувствовал, что из-под его ног уходит почва. Он пристально посмотрел в глаза Мандштейна и понял, что тем движут какие-то личные мотивы и, кроме того, фантазия…
Он быстро спросил:
– Вы хотите попытаться объединить два движения?
– Не я. Это план Лазаруса.
– Кто же руководит миссией: вы или он?
– Я не имею в виду здешнего Лазаруса. Я говорю о Дэвиде Лазарусе, основателе нашего ордена.
– Он же умер!
– Конечно. Но мы следуем курсу, который он проложил полвека назад.
Одна из главных идей Лазаруса состоит в том, что оба течения должны воссоединиться. И так будет, Мартелл! Каждое из них имеет нечто, в чем нуждается другое: у вас есть Земля и бессмертие, у нас – Венера и телекинетика. Мы наверняка должны прийти к соглашению, и, возможно, именно вы поможете нам в этом.
– Вы это серьезно?
– Совершенно серьезно. Вы хотели бы жить вечно, Мартелл?
– Умирать не слишком-то приятно. Разве, ради высоких идеалов…
– Иначе говоря, вы хотите жить как можно дольше?
– Да.
– Форстеры с каждым днем приближаются к этой цели. Мы ведь хорошо осведомлены о том, что происходит в Санта-Фе. Лет сорок тому назад мы украли плоды труда целой лаборатории, работавшей над проблемой бессмертия.
Нам это помогло, но не настолько, чтобы догнать форстеров. Не хватает знаний. С другой стороны, мы опередили вас в другой области. Вы и сами могли в этом убедиться. Так не стоит ли объединить усилия? У нас будут звезды, у вас – бессмертие. Вот почему мы оставляем вас здесь. Оставайтесь и шпионьте сколько влезет, брат! Чем меньше у нас будет тайн друг от друга, тем быстрее пойдет прогресс.
Мартелл ничего не ответил.
Из леса появился молодой венерианин. Мартеллу до сих пор местные жители казались на одно лицо. Мандштейн улыбнулся юноше:
– Поймай нам рыбу.
– Хорошо, брат Кристофер.
Стало тихо. На лбу молодого человека запульсировала жилка. В следующее мгновение закипела вода, забурлила белая пена. Из пены появилось чешуйчатое тускло-золотистое тело. Огромная, более трех метров в длину, рыбина беспомощно парила в воздухе. Мартелл в страхе отпрыгнул назад, но потом понял, что он вне опасности. Голова ракообразной рыбы или рыбообразного рака раскололась, словно под ударом молота, и рыба, взмахнув еще несколько раз хвостом, замерла. Мартелл окаменел не столько от страха, сколько от удивления. Маленький стройный юноша, забавы ради вытащивший из глубины это чудовище, мог убивать одними мозговыми импульсами, даже не пошевелив пальцем.
Мартелл вытер пот с лица, оглянулся на Мандштейна.
– Ваши телекинетики… они все венериане?
– Да.
– Надеюсь, вы держите их под контролем?
– Я тоже надеюсь на это, – ответил Мандштейн.
Он осторожно взял мертвую рыбину за плавники и с трудом поднял ее в воздух, так чтобы иглы были направлены в противоположную от них сторону.
– Эта штука – большой деликатес, – сказал он. – Конечно, надо удалить ядовитые железы. Мальчик вытащит еще одну-две таких твари – мы называем их черт-рыба, – и устроим пир по поводу вашего обращения, брат Мартелл!
Мартеллу предоставили помещение и работу, которую обычно выполняют батраки, а в свободное время его посвящали в учение трансцендентной гармонии. Мартелл нашел, что комната его вполне приемлема, а вот глотать теологию оказалось более трудным делом. Он должен был либо пойти против самого себя, либо против учения. В душе он смеялся над эклектикой лазаристов: немного подогретого христианства, капля ислама, щепоть буддизма – и все это равномерно размазано по противню, взятому напрокат у Форста. Такая стряпня была не по нутру Мартеллу. В учении Форста также хватало эклектики, но его Мартелл впитал с молоком матери.
Они начали с Форста, признав его пророком, так же как христианство признавало пророком Моисея, а ислам – Иисуса. В роли же спасителя выступал Дэвид Лазарус. Для Мартелла это была второстепенная фигура, бывший сторонник Форста, впоследствии основавший свое направление.
Но Форст жил, и обе группировки думали, что он будет жить вечно – Первый Бессмертный. А Лазарус был мертв – мученик, жестоко обманутый и убитый форстерами.
Книга Лазаруса рассказывала скорбную историю: "Лазарус был слишком доверчив и совершенно бесхитростен, и люди, не имеющие ни сердца, ни души, пришли к нему ночью и убили… Они бросили труп в конвертер, с тем чтобы от него не осталось ни одной молекулы. И когда Форст узнал об их поступке, он пролил горькие слезы и сказал: «Как бы мне хотелось, чтобы вместо тебя они убили меня, ибо тем самым они дали тебе бессмертие, настоящее бессмертие…» Мартелл не смог найти в книгах лазаристов ни одного факта, дискредитирующего Форста. Даже убийство Лазаруса было представлено как дело рук одиночек, совершенное без ведома и согласия верхушки форстеровского движения. И через все книги красной нитью проходила мысль о том, что рано или поздно движения форстеров и лазаристов воссоединятся, хотя из них же явствовало, что лазаристы присоединятся только как равные.
Несколько месяцев назад Мартелл принял бы это все за сплошной абсурд.
