Новая наука долгое время шла по путям, указанным ей древностью, а мы видели, как понимала древность эти вопросы, и какие приемы употребляла она для их разрешения. Увеличилось только количество употребляемого материала, и возможность для его собирания и обработки; метод остался прежний. Даже развитие филологических знаний на первое время не оказало существенной пользы, хотя в исследованиях о происхождении и родстве племен между собою чаще и чаще стали прибегать к помощи языкознания. Но и тут приемы были чисто внешние. Чтобы решить, от какого корня идет то или другое племя, с какими племенами находится оно в более или менее близкой родственной связи, обращались к языку и в нем старались найти указания — мысль глубоко верная, хотя настоящее ее приложение началось только в последнее время. Почти вплоть до последнего столетия сравнительное изучение языков ограничивалось только сравнением отдельных слов, взятых почти совершенно без всякой связи с языком, из которого они были заимствованы, причем бралось в расчет только их внешнее, фонетическое сходство одного с другим, и на основании этого сходства звуков решался иногда весь вопрос о происхождении того или другого народа. Слова, выхваченные отдельно из языка, к которому они принадлежали, отрешенные от той почвы, на которой они образовались, были мертвым материалом, над которым изощрялось остроумие исследователей; в них не было устойчивости против произвола; они шли послушно под всякую систему, во всякую комбинацию, придуманную досужей фантазией. Этимологические сравнения поэтому мало принесли пользы для исторической этнографии, хотя число исследований о происхождении (de origine) различных народов поражает своей громадностью. Слова, как остроумно замечает один из известнейших историков XVIII века, подымали на этимологическую дыбу, подвергали всевозможным истязаниям и вымучивали из них желаемое показание, заставляя произносить тот звук, которого от них добивались. При помощи таких произвольных этимологических сложений, можно было доказать какое угодно происхождение всякого народа, породнить его с кем угодно. Стоило только подыскать в словарях достаточное количество слов, особенно же местных и личных имен, которые у сравниваемых народов произносились более или менее одинаково и которых значение могло быть сколько-нибудь сближено между собой, и на основании их можно было доказывать родственность их происхождения. Масса написанных в этом направлении сочинений и разнообразие выводов истинно изумительны. В нашей, сравнительно молодой, исторической литературе можно составить, пожалуй, небольшую библиотеку из сочинений, решавших вопрос о происхождении варягов-руси. И откуда не выводили их? От всех европейских народов, от хазар, персиян, финнов. Их искали, наконец, за пределами Старого Света, в Америке. Не принося особенной пользы, эти фантастические сближения только затемняли вопрос, только загораживали дорогу добросовестному исследователю, принужденному прежде, чем приняться за свою работу, осилить эту массу прежних исследований, из которых каждое, кроме притязаний на непогрешительность выводов, гордилось обыкновенно открытием новых данных, указанием на новые материалы для разрешения вопроса. Немудрено, что увлечение подобными этимологическими сравнениями потом уступило место не только равнодушию к ним, но и недоверию, оправдываемому действительными злоупотреблениями этим способом. Боялись употребить в дело и действительно плодотворные сближения именно потому, что подорвана была вера в законность и пользу вообще всех подобных сближений, в ценность вообще всех выводов, основанных только на них одних.
Несравненно важнее для решения такого существенного исторического вопроса, как вопрос о происхождении и родстве исторических народов, было самостоятельное развитие тех наук, которые, по-видимому, всего менее заботились о том, чтобы доставить истории материалы для его разрешения — самостоятельная разработка права, языкознания, истории верований и естествоведения. Отказываясь от участия в решении собственно исторических вопросов, не подозревая в большей части случаев самой возможности этого участия, преследуя свои специальные цели и задачи, самостоятельная разработка этих наук оказала однако же огромное влияние на самую историографию. Начавши исследованием частных вопросов, входивших непосредственно в область их науки, изучая отдельные явления, идя путем, так сказать, монографическим, и наука права, и языкознание, и естествоведение пришли однако же, почти одновременно, к сознанию необходимости сравнительного изучения, без которого часто невозможно объяснение частных явлений. Изучение законодательств отдельных народов, с целью понять и объяснить каждое из них в самом себе, привело невольно к указанию на сходство и особености законодательств различных народов, и на первый раз исследователей поразили не столько эти особенности в законодательстве того или другого народа, сколько сходство между некоторыми юридическими понятиями, между некоторыми постановлениями, невольно замеченное в законодательстве различных народов — сходство, бросавшееся в глаза, напрашивавшееся на объяснение. Исследователь юридических памятников одного народа, вовсе не желавший выходить из круга своей специальности, часто вопреки своей воле, принужден был обращаться к изучению права у других народов — до такой степени поразительно это сходство. И здесь, как в этимологических сближениях, первый прием для объяснения был чисто внешний. Где замечалось сходство, там было или заимствование, или же одинаковость происхождения. Проще всего на первый раз, разумеется, было объяснение этого сходства внешним заимствованием; но часто сходство юридических понятий и постановлений наводило на мысль о единстве происхождения. Раз пойдя путем сравнительного изучения, раз поддавшись желанию объяснить аналогию, существовавшую между явлениями, по-видимому, стоявшими вне всякой связи одно с другим, трудно было уже остановиться и снова замкнуться в тесном круге, из которого выведено было исследование часто помимо личной воли исследователя. Невольно рождались новые вопросы, требовавшие разрешения, и, чем глубже уходила наука в исследование частностей, тем яснее раскрывалась связь между ними. Сравнительное изучение законодательства принимало постоянно большие размеры, и в настоящее время заняло особое место в ряду наук юридических точно так же, как сравнительная анатомия сделалась отдельной, самостоятельной областью в ряду наук естественных.
Путем сравнительного изучения законодательства открылись многие заимствования одного народа у другого, влияние одного племени на другое, а также обнаружилось племенное родство между некоторыми племенами, или же это родство, казавшееся только вероятным прежде, получило теперь, через слияние юридических понятий и юридического быта, новое доказательство и подтверждение. Внимательное изучение обычного права, которое у всех народов предшествует письменному законодательству, и в котором всего яснее обнаруживаются характеристические особенности народного духа, привело к открытию таких аналогий, которые трудно было объяснить заимствованием, предполагающем по необходимости какие-нибудь столкновения, какую-нибудь, хотя бы посредственную, связь между племенами, где они замечены, но которых нельзя было также считать и за доказательство единства происхождения, не подтверждавшегося никакими другими указаниями, напротив, казавшегося невозможным по всем другим соображениям. Так Гизо представил любопытное сближение между обычным правом древних германцев, как оно известно нам по описанию Тацита, и обычаем, сохранившимся до последнего времени у некоторых краснокожих племен Северной Америки. Он показал, что относительно некоторых пунктов и германцы и североамериканские дикари смотрели совершенно одинаково. Пользуясь поданным примером, можно в настоящее время представить любопытную параллель между постановлениями обычного права тех же германцев, но уже перешедшего в письменное законодательство, между постановлениями так называемых leges barbarorum и постановлениями обычного права некоторых из племен нашего Кавказа, еще сохранившимся в наше время. Внешнее заимствование здесь так же трудно предположить, как и между германцами и ирокезами. 3 Невольно является мысль, что развитие и определение юридических понятий у различных народов следует общим законам; что, развиваясь самостоятельно и независимо один от другого, народы, стоящие на одинаковой ступени исторического развития и поставленные под довольно сходные внешние условия, вырабатывают сходные формы быта, приходят к одинаковым понятиям, определяют одинаковым образом свои общественные и гражданские отношения.
При таком убеждении изучение юридического быта одного племени может много помочь изучению того же быта у народа совершенно иного происхождения и не находившегося притом ни в какой непосредственной связи с первым. Может случиться, что в то время, когда один народ еще сохранил в настоящем своем состоянии известные формы юридических и общественных отношений, для другого эти формы пережиты уже в отдаленном прошедшем, давно уже уступили место другим, более высшим ступеням гражданского развития, забылись до того, что о них сохранились только самые темные намеки, по которым одним невозможно составить о них сколько-нибудь ясное понятие. Так, изучение древнейших судеб еврейского народа много содействовало к пониманию так называемого патриархального быта, через который должны были перейти и на котором более или менее долгое время должны были останавливаться все другие исторические народы, затерявшие большею частью самую память об этом древнейшем своем состоянии, или сохранившие о нем только самое смутное воспоминание. Довольно долгое время только книги ветхозаветной истории могли дать историку некоторое понятие об этом древнейшем периоде человеческого развития. В настоящее время они далеко не служат единственным источником. Изучение быта современных нам племен, стоящих на самых разнообразных ступенях образованности, начиная от самого грубого, дикого состояния до самой высшей цивилизации, какой до сих пор достигало человечество, дало возможность ближайшего знакомства с первоначальными и посредствующими формами быта, дало возможность судить о них не по одним, всегда не совсем удовлетворительным и не всегда достаточно полным, письменным известиям, а на основании непосредственного наблюдения. Совершенно неожиданно увеличивалось количество исторического материала, добывавшегося, правда, не историками, но тем не менее для них необычайно ценного. Открывалась возможность яснейшего понимания тех явлений, смысл которых оставался до тех пор неясен, несмотря на настойчивые усилия исторических исследователей, на их тщательную разработку собственно исторического материала или того, что мы привыкли прежде называть этим именем. Известно, что знакомство с современным ему бытом дитмарсенских крестьян навело Нибура на объяснение аграрных законов древнего мира, и выяснило ему смысл продолжительной и упорной борьбы за владение общественным полем, которая волновала римскую республику. Исследования над древнейшим бытом славян восточных и над остатками его, даже в настоящее время, могут во многом помочь русскому историку в объяснении некоторых явлений той же римской истории; но еще более плодотворно может оказаться приложение их к уяснению первоначальной истории народов германского происхождения.
