Что делать? Через справочную узнаю телефон дежурного по Комитету госбезопасности. «Слушаю, Красильников». Объясняю ситуацию, прошу совета. Красильников: «Конечно, идите на встречу. И вы, как специалист, лучше меня знаете, что можно говорить, а что нет. И не бойтесь таких встреч. Не хватало еще, чтобы мы у себя дома прятались от иностранцев».
Грису я был нужен, как возможный носитель сенсаций, меня в нем — о, святая простота! — интересовала возможность дать объективное интервью об уфологической ситуации, позаимствовать литературу. Через полгода я прочитал сочиненное Грисом и сначала ничего не понял. Там я фигурировал как секретный физик из Академии наук, доверительно сообщивший ему о том, что в якутском городе Жиганске в тайной лаборатории хранятся замороженные трупы инопланетян с разбившейся «тарелки». Первым делом я взял географический атлас и разыскал Жиганск, о котором до этого не слышал. Представляется, что только это и соответствовало действительности в объемной публикации американской акулы пера.
Шингарев затребовал очередную объяснительную бумагу и наложил вето на мою служебную командировку на флотилию атомных подводных лодок Северного флота. Арбитром выступил приехавший с Лубянки парень с хорошей инженерной эрудицией. Я поехал на Север. Победила производственная необходимость.
Несмотря на то, что генеральный директор, главный инженер, начальник отделения мне симпатизировали, Захаров и Шингарев продолжали чинить козни. То я оказывался вычеркнутым из списка на премию, то кто-то задерживал для печати рукопись моего научного отчета.
К этому времени я решил активизировать защиту докторской диссертации. В ней обосновывались принципы использования исследовательских судов нового класса — подводных. Теория подкреплялась практикой экспедиционных работ, выполненных на «Северянке». Было несколько предзащит в Государственном океанографическом институте, на географическом факультете МГУ, в Институте техникоэкономических исследований рыбного хозяйства, в Ленинградском гидрометеорологическом институте и, наконец, в ЦНИИ «Агат». Были письменные отзывы от организаций и неофициальные договоренности с возможными официальными оппонентами. Не было главного — ученого совета, который юридически был бы правомочен принять к защите комплексную работу, какой была диссертация. В ней переплелись техника и методы ее использования, биология и физика моря, промышленное рыболовство, навигация и маневрирование, теория вероятностей и стохастических процессов. Ни один институт не брал на себя ответственность разобраться в этом винегрете, выделяя для себя только долю своей специализации. И вдруг я получаю содействие заместителя директора Института истории естествознания и техники АН СССР А. С. Федорова и его рекомендацию: получить у Высшей аттестационной комиссии разрешение единовременно кооптировать в их ученый совет на мою защиту с правом решающего голоса докторов наук, способных оценить диссертацию. Оценив состав возможных специалистов, мы пришли к решению, что защищаться возможно только на соискание степени доктора географических наук. Свой запрос я собственноручно передал в ВАК вместе с ходатайством от ЦНИИ «Агат», собственноручно же, сговорившись по телефону, через три месяца получил и письменный отказ.
«ВАК не сочла возможным дать направление в Институт истории естествознания и техники АН СССР для организации защиты Вашей докторской диссертации, так как экспертная комиссия по географическим наукам отнеслась к этому отрицательно.
Заместитель ученого секретаря ВАК П. С. Костычев».
Добрые люди из «Агата» сообщили мне, что перед этим в ВАК заезжали Захаров и Шингарев.
Осенью 1979 года я принял предложение руководства вновь созданного ЦНИИ «Курс» и перешел туда из «Агата» на должность руководителя научного подразделения. Заместитель генерального по режиму А. И. Плеханов был антиподом Шингарева. Смотрел открыто, улыбался, похлопывал по плечу: «А как по-другому с человеком, благодаря которому я во Франции побывал».
Всплыла одна загадочная история. В 1971 году по приглашению известного океанографа Жака Ива Кусто я оформился в поездку в Бордо на Океанографический конгресс по развитию подводной исследовательской техники. Предварительно выслал доклад. За неделю до отъезда численность советской делегации сократили на две единицы. Я оказался одной из них. Плеханов рассказал, в чем дело. Эти две единицы были замещены представителями КГБ, которые съездили во Францию под видом инженеров-судостроителей. Одним из них и был Плеханов, запомнивший, как Жак Ив Кусто, заглядывая в программу, выкликал меня из зала, приглашая на трибуну:
«Месье Айяйяй! Месье Айяйяй!» Все тайное становится явным. О взаимных обидах здесь не могло быть и речи: на этот раз фортуна повернулась лицом к чекисту.
За Плехановым я был как за каменной стеной. Я не раз удивлялся, как таких доброжелательных людей, как Назаров, Плеханов и им подобные, могли назначать на «собачьи» должности блюстителей режима. Со времен военной службы я встречал стольких монстров, вершащих секретные дела, что и не перечесть, а вот с интеллигентной среди них публикой довелось сотрудничать лишь теперь.
К этому времени я уже трижды выезжал на места предполагаемой посадки НЛО, часто получая служебный транспорт и необходимые бумаги от службы режима.
Первая поездка — в Солнечногорский район к художнику Анатолию Малышеву, которого на «летающей тарелке» прокатили «на тот свет» и обратно. Малышев три года носил в себе эту информацию, но потом решился открыться приятелю Юрию Титову. А тот, не выдержав и трех дней, ночью разыскал меня по телефону. Зная по опыту, что ночной звонок обычно касается срочного вмешательства или контакта, я сразу же спросил: «Контакт?» — «Да». — «Когда можете приехать?» — «Да хоть сейчас». Благо, что в это время все мои домочадцы были в отъезде. В принципе они все меня понимали и поддерживали. Сын и дочь безусловно, всегда и с гордостью, теща молчаливым согласием в рамках дипломатического протокола, Алла по настроению, то сочувствуя, то раздражаясь, особенно когда нарушались семейные планы. Беспокоить их ночью мне бы не хотелось.
Титов поведал историю Малышева, а потом вытащил его на встречу со мной. Одиссея Анатолия Николаевича Малышева представлена в этой книге подробно и под различными ракурсами. Для меня этот случай особенно ценен тем, что он стал первой самостоятельной пробой в исследовании, пожалуй, самого интересного аспекта уфологии — близких контактов. Сейчас этот пласт нашей комплексной науки перерастает в отдельный раздел — контактологию.
Кроме Титова, с нами поехал московский уфолог Лев Чулков и подполковникинженер авиационной службы Николай Александрович Носов авторитет в практической парапсихологии.
Малышев поджидал наш автомобиль у дома. Добрый, как оказалось, по натуре, но мрачноватый с виду парень, был не очень словоохотлив. Выяснилось, что он почти не читает, не смотрит телевизор, не ходит на танцы, не курит, не балуется алкоголем. Забвение он находит в природе. Читает следы зверя в лесу, знает язык птиц, любит писать пейзажи. «Созерцание природы — вот единственное, что возблагодаряет человека за неизбежные огорчения жизни», — этот афоризм оставил нам какой-то мудрец. Малышев — живая этому иллюстрация. И даже слова у него свои, особенные: «дымкость», «жуткость». О встреченных им пришельцах он сказал, что они были «комсомольского возраста».
Километра за полтора до поляны, куда мы пошли за Малышевым, Носов, водя в воздухе ладонями, определил направление на аномальное место, а потом уточнил азимут, взяв в руки проволочные рамки. Биолокация вступила в действие. А на поляне Носов быстро обнаружил три кольцевые структуры, свойственные местам посадки НЛО. Все мы и особенно Малышев облегченно вздохнули.
Похоже, что теперь его слова не выглядели фантазией. После обследования трех колец (размеры, пробы, доступные в этих условиях измерения «ин ситу», т. е. в месте нахождения, описания обстоятельств) остались вопросы. Например, почему нет видимых следов посадок НЛО, а они фиксируются только рамками? Как можно всего за три астрономических часа слетать на другое небесное тело, побывать там какое-то время, определенное, правда, не своей волей, и вернуться обратно целехоньким?
Вторая поездка на Пироговское водохранилище была организована для проверки мюнхаузеноподобных рассказов контактанта М. В., офицера-химика.
Обратите внимание, я здесь употребляю термин «контактант», а не «контактер». Сейчас, пока уфологическая терминология не устоялась, еще можно уберечься от несуразностей. Дело в том, что в ряде европейских языков термин «контактер» существует уже давно и означает не человека, побывавшего в соприкосновении или общении с кем-то, а «электромеханический или электромагнитный аппарат для дистанционного включения, выключения и переключения электрических цепей». По-русски этот аппарат называется контактор. Тем более, что «контактант — это звучит гордо».
