— смертный, которому суждено открыть ее друзьям, городу и миру. Во имя священных лотоса и треугольника начну.
Он положил перед собой рукопись, переписанную на машинке.
«Во имя священных лотоса и треугольника, начинаю. Подробная повесть о докторе Симове, о египетской принцессе Аминтайос, что значит «дар Амона», и о ее явлении людям».
«Если же кто-нибудь найдет что-либо из выше сказанного невозможным и неисполнимым, я совершенно готов произвести опыт или в вашем парке или в любом месте, угодном вашей светлости, которой я доверяю себя с нижайшим почтением».
Из письма Леонардо да Винчи герцогу Людовико Моро. 1482 год.
Представителю Универсального бюро по изысканию доходов, м-ру Натаниэлю Тилю, деловой двор — Москва.
Исследуя и изучая, высокочтимый мистер Тиль, опыты всех тех, которые считают себя сведущими в учении о времени и пространстве, и убедившись в том, что их труды представляют собой жалкое шарлатанство, я, отнюдь не желая вводить вас в заблуждение, могу предложить высокочтимому мистеру Тилю для эксплуатации следующее мое изобретение.
Предпосылки: Закон сохранения энергии.
Закон сохранения вещества.
За свое земное существование человек выделяет механическую, тепловую и другие виды энергии. Человек, как машина, получает топливо — запас тепла, аккумулированный от солнца. Этот запас расходуется им при всевозможных видах работы, также при каждом движении. Неизбежным следствием всякой механической работы является расходование тепловой энергии. Тепловая энергия, составляющая часть общей энергии, затрачиваемой человеком, рассеивается, равномерно распределяясь в пространстве, начиная с первого движения младенца, кончая последним вздохом умирающего.
Кроме того, в природе сохраняются расходуемые в этом же хронологическом порядке все другие виды энергии, затраченные человеком.
Представим себе машину, которая имеет возможность собрать всю тепловую энергию, израсходованную человеком в течение его земной жизни. Представим машину, которая собирает тепловую энергию человека правильными суммами от конца к началу его жизни.
Представим себе ту же машину, которая может собрать всю потенциальную энергию, затраченную человеком в его земной жизни, которая после него осталась.
Таким образом, вся потенциальная энергия, оставшаяся после человека, плюс вся тепловая энергия, которая собрана нашей машиной, комбинируемая в порядке времени образования первой и расходования второй, включая и остальные расходуемые виды энергии, есть человек.
Иначе:
Любой некогда существовавший индивидуум может быть восстановлен в качестве материального явления, в качестве человека, со всеми присущими человеческому организму функциями.
Если вы найдете, что-либо из вышесказанного невозможным и невыполнимым, я готов произвести опыт имеющимися в моем распоряжении средствами в моей лаборатории, находящейся в Москве.
Телефон имеется.
С совершенным почтением, доктор медицины К. Симов.
Несколько лет назад, на проезде был велосипедный магазин и рядом приятные глазу золотые буквы по синему полю: «Бландов» — молочные продукты. Но в те дни 1922 года, когда на каждом углу возникали кафе, предприимчивый помощник присяжного поверенного Черенков и вдова тайного советника Мертваго открыли в велосипедной мастерской кафе под приятным театралам названием «Сильва». От велосипедной мастерской остался явственный запах бензина и газа, но сама пещера, где шесть лет не ступала нога человека, в четыре дня приобрела комфортабель-но-бомбоньерочный вид. У самого входа стоял огромный (траченный молью) медведь с резным блюдом, которое еще грезило небрежно загнутыми карточками камер-юнкеров и сумских драгун.
Из флигеля при особняке тайной советницы Мертваго сюда переехали кресла красного дерева, тяжелые овальные столы, хрусталь и серебро, белый эраровский рояль. Из квартиры помощника присяжного поверенного «Остров мертвых» Беклина, три шишкинских «Леса» и лес пальм. Так как хрусталя, посуды и мебели красного дерева мадам Мертваго не хватило, то пай в кафе «Сильва» имела и перешедшая на хозрасчет «академическая студия мелоплас-тики и био-мимики», снабдившая кафе посудой и стульями. Вечерами в кафе играла Шопена и вальсы из оперетт баронесса Гейленштраль и ее племянник, бывший чин для поручений при градоначальнике Овчина-Телепень-Пого-рельский. Кроме жены и двух сестер помощника присяжного поверенного, в кафе прислуживали четыре барышни в возрасте от сорока двух до пятидесяти пяти лет, хорошего происхождения и соответственной внешности.
Кафе поддерживали свои люди, живущие в шести домах на проезде, провинциалы, которых прямо с вокзала трамвай метал на площадь у проезда, так как здесь город и только что оперившиеся витрины магазинов имели явно соблазнительный вид. Кроме того, бывали те, кого не смущал корректный вид Бориса Васильевича, бывшего дворецкого бывшей тайной советницы. Здесь он исполнял должность швейцара.
Доктор медицины Симов жил двумя этажами выше кафе и потому имел нравственный долг поддерживать кафе мадам Мертвого. Никакого домашнего хозяйства со времени романтического побега его жены с инструктором танцев он не вел, кроме того, его квартира, состоящая из похожей на сарай лаборатории и чулана, не была подготовлена ни для деловых визитов, ни для оседлого образа жизни вообще. Уплотнители доктора Симова и бывший хозяин квартиры находились в прочно враждебных отношениях по целому ряду основательных причин, из которых главной был общий электрический счетчик и опыты доктора Симова. Поэтому естественно, что первое историческое свидание Симова и мистера Натаниэля Тиля — шефа Универсального бюро по изысканию доходов — происходило на нейтральной почве, т. е. в кафе «Сильва».
За стойкой, позади серебряного кофейника со свистком, находился главный пайщик «Сильвы», помощник присяжного поверенного Черенков. Брюнет, впадающий в синеву от частого бритья, с приятно-влажными глазами-маслинами.
Продолжая в уме высчитывать, сколько он потерял на разнице курса за два истекших дня, он автоматически проводил глазами доктора Симова и мягко катившуюся за ним Олимпиаду Серафимовну Мертваго.
Но Симов не ответил на мигание глаз-маслин и легкие движения губ, означавшие поклон гражданина Черепкова, и прочно уселся в углу у окна за живой изгородью искусственных пальм. Затем он положил перед собой два дик-сионсра и три вишнево-красных книжки Берлица и остановился глазами на золотой дутой эмалированной броши передника мадам Мертваго.
— Занимаетесь английским?… Могла бы рекомендовать племянницу; второй год служит в Наркоминделе… Великолепное произношение, смолянка…
— Чаю…
Олимпиада Серафимовна пошевелила ноздрями и отплыла, мягко мурлыкнув:
— Маньяк!
Двадцать две минуты доктор Симов сидел перед Бер-лицами и диксионерами, не сводя глаз с тротуара перед окном «Сильвы». Кафе, по-видимому, привыкло к его расплывшемуся лицу, переходящему в лысину, и к мясистому свисающему носу, слегка сотрясающемуся от нервного тика и провожающему легким поворотом каждую тень на замерзшем стекле. Но через двадцать две минуты, ровно в пять часов вечера, доктор Симов проявил некоторое беспокойство. Входная дверь открылась и вошел человек, в котором даже провинциалы признали иностранца. Человек этот привычно-небрежно отдал бывшему дворецкому золотисторыжее пальто на замше, котелок, аккуратно протер монокль и оглядел готовые к услугам лица мадам Мертваго и Черепкова. Но прежде их, навстречу иностранцу, шаркая ногами, двинулся Симов, взял его об руку и увлек за живую изгородь из пальм. Олимпиада Серафимовна мягко подкатилась к столу и тут же откатилась рикошетом, наткнувшись на бешеный взгляд из-под седых бровей доктора Симова. Несколько секунд Симов, прищурив воспаленные веки, рассматривал человека лет пятидесяти, довольно плотного, полнокровного, с кирпично-красным цветом лица, отлично выбритого, в лысине которого отражалась бронзовая люстра из особняка Мертваго.
— Мистер Тиль?
Мистер Тиль шевельнул челюстью и не менее внимательно рассмотрел Симова от седых прядей на лбу до зеленых валенок, подбитых кожей.
Симов заторопился, перелистал диксионер и с последней надеждой ухватился за Берлица.
— Спик ю инглиш?… — Но прежде, чем он вытолкнул из трясущихся губ эту фразу, мистер Тиль мягко отодвинул диксионеры и сказал на чистом русском языке:
— Я говорю по-русски.
И, видимо, исчерпав все удовольствие, какое ему доставило растерянно-изумленное лицо Симова, вытянул ноги, повернулся к нему правым углом рта и начал довольно подробный рассказ:
