– Садитесь, – сказал я – его прыжки досаждали мне – и задумался, с чего начать разговор. О чем спросить его, прежде чем он заикнется о Завете и замкнет губы? Расскажет ли он о себе и о своей планете? Есть ли у меня право влезать в душу чужеземца таким способом, на который я в жизни бы не отважился, имея дело с человеком с Борсена? Посмотрим! Любопытство подстегивало меня. Я поднял пачку документов, касающихся его дела.
Поскольку он печально покосился на нее, я поторопился сказать:
– Сначала о делах. Решение суда удовлетворяется. Сегодня верховный судья Калимоль поставит свою печать, и в течение месяца вам будет выплачено то, что причитается.
– Приятные слова, ваша милость.
– Этим завершается официальная часть вашего визита.
– Такая быстротечная встреча? – удивился он. – Кажется, вряд ли была необходимость в вызове только для того, чтобы обменяться несколькими словами, ваша милость.
– Нужно признать, – улыбнулся я, – что вас сюда вызвали обсудить другие вопросы, совсем не касающиеся вашего иска.
– Что? Что, ваша милость? – он, казалось, был сбит с толку и поэтому встревожился.
– Хотелось бы поговорить с вами о Земле, чтобы удовлетворить праздное любопытство бюрократа, – начал я. – Разве нельзя? Не соблаговолите ли поговорить со мной об этом, раз деловые вопросы уже улажены? Вы знаете, Швейц, у нас всегда существовала тяга к Земле и землянам.
Чтобы установить с ним некоторый контакт – он все еще выглядел хмурым и недоверчивым, – я рассказал ему о тех двух землянах, которых встречал ранее, и о детской убежденности, что они должны разительно отличаться от нас своим видом. Он расслабился, не без удовольствия выслушал меня и еще до того, как я кончил, сердечно рассмеялся.
– Клыки! – воскликнул он. – Щупальца!
Он провел пальцами по своей руке.
– Неужели вы на самом деле, ваша милость, думали что земляне такие причудливые существа? Клянусь всеми богами, ваша милость, я хотел бы иметь на своем теле что-нибудь необычное, чтобы позабавить вас!
Я морщился каждый раз, когда Швейц говорил о себе в Первом Лице. Его небрежные непристойности портили то настроение, которого я пытался достичь. Хотя я делал вид, что ничего не случилось, Швейц сразу же осознал свою ошибку и, вскочив, обеспокоенно произнес:
– Тысячу извинений, ваша милость! Иногда ваша грамматика забывается… понимаете, когда нет длительной привычки к ней…
– Не стоит беспокоиться, – поспешно остановил я его.
– Вы должны понимать, ваша милость, что старые навыки отмирают с трудом и, пользуясь вашим языком, иногда впадаешь в грех выражаться более естественным образом, даже несмотря на…
– Конечно же, Швейц. Этот грех легко простить, – и, желая подбодрить его, я подмигнул. – Кроме того, я человек взрослый. Вы что думаете, меня так легко шокировать? – Я преднамеренно прибег к вульгарному словечку "я", чтобы он почувствовал себя свободнее. Уловка сработала. Он сел, успокоился, но в то утро уже не пробовал говорить со мной естественным для него образом. По сути, Швейц был очень осторожен в выражениях еще долгое время, правда, до тех пор, пока такие вещи не стали несущественными в наших взаимоотношениях.
Затем я попросил его рассказать о Земле – нашей общей отчизне.
– Планета небольшая, – начал он. – Очень далеко отсюда. Задушенная своими собственными древними отходами. Ее небеса, воды и суша отравлены ядами двух тысяч лет легкомыслия и перенаселения. Страшное место!
– Неужели в самом деле страшное? – изумился я.
– Нечто привлекательное еще осталось. Но совсем немного, так что похвастаться нечем. Немного деревьев тут и там. Невысокая трава. Озера.
Водопад. Долина. Большей частью планета представляет собой выгребную яму.
Землянам очень часто хочется воскресить своих далеких предков, а затем задушить их. За то, что они не брали в расчет грядущие поколения. Они заполонили собой весь мир и исчерпали все его ресурсы.
– Значит, земляне создают империи в небесах, чтобы убежать от грязи в своем собственном доме?
– В общем-то, да. Хотя бы частично, – кивнул Швейц. – Там было столько миллиардов людей. И все, у кого хватило сил, покинули Землю. Но все-таки это нечто большее, чем просто бегство. Здесь и жажда постижения нового, и неудержимая тяга к путешествиям, и неутоленное желание начать все заново. Создать новые и более лучшие миры для людей! Целое ожерелье таких планет наброшено на лоно небес!
– Ну а те, кто не мог уйти? – спросил я. – На Земле до сих пор еще остались миллиарды людей? – Я подумал о материке Велада с его скудным населением в сорок-пятьдесят миллионов.
– О, нет-нет. Она теперь почти пуста. Планета – призрак. Разрушенные города, растрескавшиеся дороги. Там живет очень мало людей. И с каждым годом все меньше рождается.
– Но вы родились там?
– В Европе, – кивнул Швейц. – Не приходилось, правда, видеть Землю добрых лет тридцать. С четырнадцати лет.
– Но вы совсем не выглядите таким старым? – вырвалось у меня.
– Имелось в виду земное летоисчисление, – объяснил землянин. – По вашему же исчислению это соответствует тридцати годам.
– Такой же возраст, – я показал на себя. – Тоже пришлось покинуть свою родину до возмужания, – я говорил гораздо более свободно, чем надлежало бы, но не мог сдержать себя. Я вытащил сюда этого Швейца и теперь ощущал потребность предложить ему что-то в обмен.
– Пришлось покинуть Саллу еще мальчиком, чтобы поискать удачу в Глине. Но судьба приласкала меня только в Маннеране. Похоже, Швейц, мы с вами – оба странники.
– Значит, между нами есть что-то общее.
– Почему вы покинули Землю?
– По тем же самым причинам, что и все остальные. Чтобы отправиться туда, где воздух еще чист и где у человека есть еще хоть какая-то возможность стать кем-то. Всю свою жизнь там, на Земле, проводят только те, кто не может не оставаться на ней.
– И вот перед этой планетой благоговеет вся Галактика! – воскликнул я. – Планета, породившая столько легенд! Планета мальчишеской мечты! Центр Вселенной – просто жалкий прыщ! Нарыв!
– Вы точно описали ее.
– И все же перед ней благоговеют!
– О, почитайте ее, молитесь на нее, кланяйтесь ей! – воскликнул Швейц. Глаза у него блестели. – Мать человечества! Первооснова всех миров!
Почему же не почитать ее, ваша милость? Благоговейте перед смелыми начинаниями, предпринятыми там. Воспевайте высокие стремления, которые выросли из грязи. И чтите также наши ужасные ошибки. Древняя Земля совершала ошибку за ошибкой и нечаянно задушила сама себя, чтобы вы были избавлены от тех же мучений и болезней. – Швейц хрипло рассмеялся. – Земля погибла во искупление ваших, люди неба, грехов. Разве в этом нет чего-то мистического? Вокруг такой идеи можно организовать новую религиозную веру.
Земля – искупительница, а жители ее – жрецы этой религии. – Он неожиданно наклонился вперед и спросил: – Вы – человек верующий, ваша милость?
Я был застигнут врасплох рвущейся наружу интимностью этого вопроса, но все-таки сдержался.
– Разумеется, – кивнул я.
– Вы ходите в церковь? Беседуете с исповедниками и все такое, не так ли?
Он поймал меня. Я не мог отмалчиваться.
– Да. Но почему вас это удивляет?
– Удивляет? Отнюдь. Похоже, что на Борсене все искренне набожны. И это поражает меня. Вы понимаете, ваша милость, в вашем собеседнике «веры» нет ни на йоту! Когда-то пытался верить, неоднократно пытался, старался изо всех сил убедить себя в том, что в мире есть высшие существа, определяющие судьбу каждого человека. Иногда мне это почти что удавалось, ваша милость, вера вот-вот должна была проникнуть мне в душу, но скептицизм всякий раз закрывал все пути к набожности. И, в конце концов, пришлось сказать: «Нет, этого не может быть, это невозможно. Это противоречит логике и здравому смыслу. Логике и здравому смыслу!».
– Но как же вы могли прожить свою жизнь, если не соприкасались ни с чем святым?
– Большую часть времени вполне удавалось. Большую часть!
– Ну а остальное время?
– В остальное время приходилось чувствовать бремя знания того, что являешься абсолютно одиноким во всей Вселенной. Нагой под звездами, их свет обжигает кожу, жжет холодным огнем, и никто не поможет прикрыться от этого адского огня, не предложит убежища, и некому молиться о помощи, вы понимаете? Небо холодное как лед, и некому его согреть. Нет никого! Кроме убеждения, что существует некто, кто мог бы дать утешение. Хочется опереться на какую-нибудь систему веры, хочется покориться, пасть на колени, понимаете? Верить, иметь веру во что-нибудь! Но ее нет, нет такой способности – верить! И тогда приходит смертельный страх. Плач без слез.
Бессонные ночи…
Лицо Швейца горело, глаза стали дикими от возбуждения. У меня не было уверенности, что он в своем уме. Землянин перегнулся через стол, схватил меня за руку – этот жест ошеломил меня, но я не отдернул ее – и хрипло произнес:
