— Вам не надо здесь задерживаться. Сейчас они придут.
— Кто «они»?!
— Тигры, леопарды. И пантеры здесь тоже есть. Видите, уже почти темно. Скорей уезжайте.
Тут его позвали другие пастухи, и они быстро погнали свое стадо к деревне.
Наши мужчины поспешили с ремонтом, и мы быстро уехали с того места, куда почему-то «они» так любят приходить во мраке.
И правда, в-километре от этого места мы увидели, как в свете фар вспыхнули при дороге чьи-то глаза и какая-то темная тень мягко отпрянула в сторону, но кто из «них» это был, рассмотреть не удалось.
В другой раз мы остановились закусить на траве, возле небольшого деревенского пруда у подножия горы. Дело тоже было к ночи. Не успели мы дожевать свои бутерброды и бросить остатки шакалам, жалобно стоявшим невдалеке, как подошли крестьяне и тоже предложили нам поторапливаться, потому что с наступлением темноты к этому пруду приходят на водопой тигры.
И снова мы малодушно погрузились в машину и оставили это интересное место. Так по собственной вине мы «их» и не повидали.
Поезд со стуком и скрежетом мчался в индийской ночи. В одноместном купе, на котором было написано «Только для леди», я чувствовала себя действительно в полном одиночестве. Эти купе изолированы от всей вселенной — это отдельный сегмент вагона. В левой и правой стенках есть двери, ведущие наружу, а сообщения между сегментами нет. И когда поезд идет, ни вам никуда нельзя выйти, ни к вам никому невозможно подойти.
Меня тепло и сердечно проводили друзья в Удайпуре, дали мне с собой в дорогу много круто наперченных пирожков, соленых орешков и каких-то клецок, пропитанных сладчайшим сиропом.
Когда мы с нагретого солнцем перрона вошли в раскаленный солнцем поезд, все стали беспокоиться, что в купе очень пыльно, и тотчас вызвали свипера. Появился свипер с длинным веником под мышкой и с тряпкой в руке. Он стал энергично колотить тряпкой по кожаному дивану, по столику и окну, подняв такую пыль, что мы потеряли друг друга из виду. Меня на ощупь вывели на перрон, и свипер вслед нам послал веником последний поток пыли. Выскочив из купе, он получил с меня рупию, благодарно приложил ее ко лбу и ринулся в соседнее купе. Меня же водворили снова в мое, напомнили, чтобы я не забыла съесть пирожки, много раз справились, удобно ли я себя чувствую, проверили, запираются ли двери и окна, — словом, проводили как надо.
И только когда поезд оставил далеко позади огни волшебного города Удайпура, когда во мраке за окнами закружились мириады звезд, и я доела последнюю порцию перца, приготовленного в форме пирожков, я обнаружила, что у меня с собой нет питьевой воды. Вот об этом мои друзья забыли.
При таком открытии звезды померкли в моих глазах.
Понятия «ночная прохлада» в Индии летом не существует. И особенно в Раджастхане. Если днем в тени 47 градусов по Цельсию, то и ночью не намного меньше. А в поезде и того жарче, потому что он никак не может остыть от солнечного перегрева. Горячим было все вокруг — стены, обивка дивана, решетки на окнах.
Пыль, поднятая свипером, уже осела на свои места и тоже была сухой и горячей.
Я опустила на окне раму с металлической сеткой, еще одну — с металлической решеткой и третью — со стеклом, надеясь, что вдруг получится чудо и там снаружи не только темно, но и прохладно. Но в окно упруго хлынул жар, как из домны, смешанный с сажей и мелким песком.
Тогда я закрыла окно и включила вентиляторы под потолком. Они завыли и бешено завертели свои лопасти. Снова поднялись клубы осевшей было пыли, и завертелся горячий воздух, обжигая кожу. Не выдержав, я выключила вентиляторы, расстелила на диване простыню, обессиленно повалилась на нее и стала обреченно ждать, когда с последней каплей пота из моего тела испарится жизнь.
«Вот так, наверное, умирали путешественники в пустынях, — вдруг ясно поняла я. Горло стало как пробка, язык — как наждак, губы — как подошва от старых детских сандалий. В висках стучало, а в ушах медленно нарастал шум. Кровь ощутимо густела в жилах, сердце ворочалось в груди с трудом. Надо же было еще эти пирожки есть, о господи!»
Шли часы. Я старалась не думать о той воде, которая была в резервуаре для душа, вот тут, рядом, в душевой кабине. То была страшная вода, в ней, застоявшейся и подогретой, должны были кишеть все микробы, какие есть на свете. И, вероятно, кишели. О ней надо было забыть, необходимо было забыть, как будто нет ее вообще, и нет душа при этом купе, и даже двери в душевую нет…
Когда я открыла кран душа, сверху упало несколько теплых ржавых капель — там действительно не оказалось воды.
А поезд мчался в ночи, стучал, гудел, лязгал — делал свое дело.
«Хоть бы станция скорей! Но нет, не будет. В Раджастхане станции редки. Что делать? Ну что делать? Не доживу до утра. Честное слово, не доживу. Сердце совсем останавливается», — думала я в тоске.
Чтобы отвлечься от своих мук и тяжких мыслей, я стала изучать обращение железнодорожной администрации к пассажирам, висевшее в рамке на стене. В нем меня просили проверять почаще запоры на дверях, не открывать решетки и сетки на окнах, не выходить по ночам на полустанках, не впускать тех, кто будет проситься спать на полу моего купе, не впускать вообще никаких случайных попутчиков, не брать от них ничего съестного и не курить предложенных ими сигарет. Там было еще что-то, но и этого оказалось достаточно, чтобы я слегка оживилась.
«Вот это да! — подумала я озадаченно. — А я-то никаких этих правил не соблюдала до сих пор».
И я твердо решила больше не выходить из вагона и никого к себе не впускать.
И в это время поезд подошел к какой-то небольшой станции. Я выглянула. Всюду царила тьма. Где-то впереди виднелось окно, освещенное карбидной лампой. Перрона не было видно — вероятно, его вообще здесь не существовало.
Это явно был такой полустанок, на котором не велено выходить. Но что-то влекло меня в этот мрак, влекло неудержимо. Что это могло быть? Ага! Нет! Это невероятно, это счастье! Где-то бежала из крана вода. Бежала, булькала, лилась. Вода! Вода! Но где? И какая вода?
А, да что об этом думать! Скорей, пока поезд не тронулся! Скорей открыть все запоры на дверях, схватить термос и вниз по подвесным ступенькам, вперед, через рельсы и камни, на слух, туда, где журчит струя воды — возврат к жизни. А то до утра ни за что не доживу.
Чисто животный инстинкт привел меня во мраке к какой-то будке, из стены которой торчал сломанный кран. Я пила, я захлебывалась водой, мочила голову, платье, руки, наполнила термос, снова пила.
Поезд тронулся без гудка.
И если бы в моем купе — в единственном — не горел свет, я бы не увидела даже, куда мне бежать обратно, куда карабкаться на ходу, за какие поручни цепляться. Но все кончилось благополучно. Мокрая, счастливая, я вытянулась на своей горячей простыне и заснула, предоставив саже, песку и пыли покрывать меня ровным слоем до утра.
Утром я себя не узнала в зеркале. Волосы в сочетании с присохшей пылью превратились в колючую серую кошму, лицо, шея и руки были покрыты бурой коркой песка и сажи, а там, где я отковыривала куски этой корки, светились пятна бледной моей кожи.
В душ, скорее в душ! Что бы делали пассажиры без душа в этих поездах?! Быстрее мыться, одеваться — ведь скоро Джайпур.
Батюшки! Да ведь ночью душ подарил мне только три ржавые капли. Куда ж я такая пойду? Сколько езжу по стране, первый раз воды нет в таком купе. Я просто растерялась. А поезд шел. А Джайпур был все ближе. Но тут я вспомнила про свой термос.
Воды в термосе мне как раз хватило на то, чтобы вымыться «под малое декольте».
К тем, кто меня встречал в Джайпуре, я вышла в платье с длинными рукавами и с брошкой у ворота, стараясь иметь вид Непринужденный, как будто я всегда так хожу по жаре…
Раджастхан! Красный, розовый, каменистый, мраморный, песчаный, пересохший, колючий и горячий Раджастхан…
На торговых улицах города кипела жизнь Кто-то сновал по лавкам, кто-то звонко стучал молоточками в мастерских, торговался с продавцами, жевал что-то возле дымных жаровен, приценивался к тканям
Вот, расстелив на длинном столе сари, молодой ремесленник набивает на нем узор деревянными штампами. С поразительной быстротой он меняет штампы, ударяет ими сначала по подушкам с краской, а потом с меткостью снайпера четко впечатывает один элемент узора в другой, создавая на ткани многоцветный орнамент.
Вот перед продавцом браслетов на корточках сидит молодая женщина, и продавец, раскатав в длинный жгут разогретую окрашенную смолу, разрезает его на куски и лепит из них браслеты прямо на руке женщины. Один, другой, третий, пятый, восьмой… Рука уже почти до локтя украшена браслетами. Но ведь их можно надеть до самого плеча, было бы только желание выглядеть красивой. И женщина, смеясь, протягивает продавцу другую руку.
