общины рублей. Однако открыть и содержать свой лазарет прихожанам не разрешили, подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам позволяли перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и т. п. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных и т. д. В своем обращении от 26 июля 1941 г. митрополит Алексий упомянул, что какие-то неведомые богомольцы принесли в храм и положили у иконы святителя Николая в укромном месте пакет, в котором оказалось 150 золотых десятирублевых монет старой чеканки; они тут же были внесены в банк на нужды обороны. 385 тыс. рублей в первые дни войны выделил Николо-Богоявленский собор, всего же к концу 1941 г. свои патриотические взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2144 тыс. рублей [202].
С конца июня 1941 г. храмы стали заметно заполняться народом: горожане приходили помолиться за своих близких. Существует много свидетельств активного проявления религиозных чувств буквально с 22 июня 1941 г. Перед лицом надвигавшейся великой беды у людей пропал страх подвергнуться репрессиям за посещение храмов, проповедь Слова Божия и т. п. Это была первая победа над воинствующим безбожием. Тяжелые испытания и лишения войны тоже стали одной из причин значительного роста религиозности в стране. Представители разных слоев населения искали и находили в Церкви моральную опору и утешение, своеобразную психологическую нишу. Способствовали всплеску религиозности и патриотические призывы церковных иерархов, появившееся чувство православного возрождения, а также эсхатологическое восприятие произошедших событий у части горожан. В сводках партийных информаторов и Ленинградского Управления НКВД осенью 1941 г. сообщалось о широком распространении в городе путем рассылки анонимных писем религиозного содержания [203].
Богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером – в 16, ведь молящимся нужно было успеть благополучно вернуться домой до наступления комендантского часа. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и возглавили соответствующие группы прихожан, созданные при каждом храме. Были образованы и группы сохранения порядка на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами и целями при воздушных налетах на город. В августе началась маскировка их золотых куполов с помощью чехлов, маскировочных сетей и окраски в защитный цвет. До сих пор на окнах Николо-Богоявленского собора остались внутренние ставни, сделанные в начале войны. Тогда они плотно закрывались, чтобы даже огонек свечи или лампадки не просочился наружу и не стал ориентиром для фашистских бомбардировщиков.
Фронт стремительно приближался к Ленинграду. 15 июля в городе были введены продовольственные карточки. Немало ленинградцев, среди них и несколько священников, опасаясь за свои семьи, проводившие лето на даче, выехали за ними, но неожиданно сами оказались в оккупации [204]. 8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей духовной академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь св. Димитрия Солунского в ночь с 17 на 18 ноября 1941 г. подверглась бомбардировке. Один из ее прихожан – С.И. Каякин – был убит прямо в церковной сторожке. В сообщении приходского совета о последствиях ночного налета также говорилось о причиненных церкви повреждениях: «Входные двери с левой стороны храма повреждены и раскрыты силой воздуха, выбиты стекла с левой стороны здания, внутри здания повреждены четыре образа, разбиты в них стекла» [205]. Кроме того, была разрушена ограда и повреждена церковная сторожка.
Но богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно. Первоначально по сигналу тревоги верующие уходили в бомбоубежища, затем привыкли, и службы зачастую не прерывались, лишь дежурные МПВО поднимались на крыши храмов. «Всегда точно в 8 часов утра начиналось утреннее богослужение и в 4 часа дня вечернее, – вспоминал позднее прихожанин Князь-Владимирского собора, – иногда во время служб раздавались сигналы воздушной тревоги. Сначала молящиеся уходили в оборонные убежища, но потом уже настолько свыклись с шумной работой тяжелых зениток, с раскатистым гулом отдаленных фугасных разрывов, с дребезжанием стекол, что продолжали стоять, как ни в чем не бывало, только дежурные МПВО занимали свои места. Наши нервы оказались крепче, чем предполагали наши враги. На всякий случай у нас в соборе ввели дежурство двух медицинских сестер на праздничные и воскресные богослужения для оказания медицинской помощи. Особенно тяжело стало с наступлением зимних холодов. Стали трамваи, прекратилась подача электрического света, керосина не было… Иногда в соборе мы заставали с утра весьма неприятную картину. В соборе более 500 стекол, за ночь от упавшей вблизи бомбы воздушной волной выбито несколько стекол, по собору гуляет свежий ветер. Пока шла срочная зашивка фанерой окон, масло в лампадах замерзало, руки стыли» [206].
В сентябре были разрушены или оказались на оккупированной территории шесть действующих православных церквей в южных пригородах Ленинграда. В частности, полностью была уничтожена Троицкая кладбищенская церковь в Старом Петергофе (ныне г. Петродворец). В рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Николая Ломакина от 1 сентября 1943 г. подробно говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «23 сентября 1941 г. Новый Петергоф был оккупирован немецкими захватчиками, и положение храмов г. Старого Петергофа резко изменилось. Свои обстрелы и разрушение храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины, дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов… интенсивный обстрел Троицкого храма продолжался в течение недели до полного разрушения здания и гибели находящихся в нем людей… фашисты не давали возможности выйти на улицу находившимся под сводами Троицкой церкви и других храмов гражданам – старикам, женщинам и детям, открывая по ним минометный и пулеметный огонь. Отсюда среди находившихся в подвалах храмов и убежищах (под каменными зданиями) появились массовые эпидемические заболевания и поголовная вшивость… А малейшая попытка выйти на свежий воздух каралась бесчеловечными фашистами расстрелом больных» [207].
Лазаревская и Серафимовская церкви к 1941 г. не действовали и не имели своего причта, а в Троицкой церкви настоятелем служил семидесятидвухлетний протоиерей Василий Спиридонов, который чудом уцелел при обстреле и скончался от голодного истощения в Старом
