Представления Дарвина об эволюционных корнях человечества имело колоссальные общественные, политические, этические и религиозные последствия, из-за чего многие перестали понимать, как осмыслить этот странный новый мир, в котором человек, похоже, занял принципиально другое место.
Самые подробные и познавательные описания этих сомнений мы находим даже не в научной литературе, а скорее в романах и поэзии конца викторианской эпохи[203]. Альфред Теннисон в поэме «Lucretius» («Лукреций», 1868) дает достаточно мрачную картину последствий дарвинизма: Лукреций у него – материалист, он постепенно осознает свои животные устремления, и это в конце концов подталкивает его к самоубийству. Джордж Мередит (1828–1909) в своей «Ode to the Spirit of Earth in Autumn» («Осенняя ода духу Земли», 1862) подходит к этому вопросу совершенно с другой стороны – приветствует появление нового язычества, в рамках которого люди смогут принять свое положение эфемерной составной части природы и полностью реализовать свою биологическую натуру.
В учении Дарвина есть три главные темы, представляющие определенные трудности для традиционных религиозных представлений, в том числе христианских. Вкратце рассмотрим эти темы – не столько с точки зрения исторических дебатов викторианской эпохи, сколько с точки зрения современности.
1. Дарвинизм предлагает материалистическое понимание человеческой природы
По всему «Происхождению человека» Дарвина красной нитью проходит идея, что «человек… представляет потомка какого-либо древнего, низшего угасшего типа»[204]. То есть следует понимать, что люди – вовсе не сторонние наблюдатели, а полноправные участники эволюционного процесса. Дарвин полагал, что это вселяет надежду на будущее – возможно, под влиянием идеологии прогресса, характерной для его времени:
Человеку можно простить, если он чувствует некоторую гордость при мысли, что он поднялся, хотя и не собственными усилиями, на высшую ступень органической лестницы; и то, что он на нее поднялся, вместо того, чтобы быть поставленным здесь с самого начала, может внушать ему надежду на еще более высокую участь в отдаленном будущем… Человек… все-таки носит в своем физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения[205].
Подобное признание эволюционной связи между человеком и царством животных заставляет видеть в человеке больше животных черт, а в животном – больше человеческих. В рамках теории Дарвина, в отличие от Ламарка, людей ни в коей мере нельзя считать ни «целью», ни «венцом» эволюции. С религиозной точки зрения это вызывало много вопросов, в особенности из-за традиционного представления о том, что бессмертная душа есть только у людей. Об этом мы подробнее поговорим в следующей главе.
Однако это представление выходит далеко за рамки религии. Большинство дарвинистов настаивает, что неизбежное следствие любого эволюционистского мировоззрения – требование признать, что мы животные, участники эволюционного процесса. Таким образом дарвинизм критикует абсолютистские предрассудки, касающиеся места человека в природе и стоящие за видовой дискриминацией – этот несколько неуклюжий термин ввел в обращение Ричард Райдер и популяризировал Питер Сингер, который сейчас работает в Принстонском университете. Это заставило задать неприятные вопросы, выходящие далеко за рамки традиционной религии, поскольку многие политические и этические теории построены на предпосылке о привилегированном положении человека в природе на основании как религиозных, так и нерелигиозных соображений.
Некоторые эти темы мы исследуем в следующей главе, где подробнее разбирается отношение научных и религиозных представлений о человеческой природе. А сейчас рассмотрим специфически религиозную проблему, которую поднимает теория Дарвина.
2. В мире не остается места Богу
Главной проблемой теории Дарвина с религиозной точки зрения был вопрос о том, не лишается ли Бог своей роли в мироздании. Чтобы имела место эволюция, не нужно вмешательство свыше, а случайная природа вариаций не соответствует идее божественного провидения, связанной с представлениями о разумном замысле, цели и намерении. Поэтому Ричард Докинз утверждает, что теория Дарвина делает веру в Бога излишней. С ним согласны многие консервативные протестантские авторы, которые утверждают, что роль, отведенная у Дарвина случайным событиям, не соответствует библейским материалам. Авторы-креационисты зачастую считают это главнейшим доводом против дарвинизма.
Однако сила этого довода вызывает сомнения. Б. Б. Уарфилд (1851–1921), едва ли не самый влиятельный протестантский теолог конца XIX века, указывал, что эволюция случайна лишь на первый взгляд и на самом деле управляется свыше. Он утверждал, что божественное провидение можно усматривать в направлении эволюционного процесса к назначенной цели.
Уарфилда иногда считают основателем течения сторонников непогрешимости и безошибочности Библии; он также подчеркивал, что если тот или иной способ толкования Библии противоречит научным данным, вероятно, дело в том, что текст был неправильно понят и его интерпретация требует пересмотра[206]. Кто-то, возможно, усмотрит в этом слабость и «приспособленчество», однако сам Уарфилд лишь стремился объяснить, что толкование Писания должно учитывать и научные данные.
Некоторые англиканские авторы конца викторианской эпохи избрали принципиально иной обход. Они считали, что Дарвин освободил христианство от холодной и бесплодной деистической идеи «Бога-часовщика», которую популяризировали Уильям Пэйли и его единомышленники. Известно, что англиканский теолог XIX века Обри Мур (1848–1890) утверждал, что Дарвин сослужил христианству дружескую услугу, прикинувшись его врагом. Каким образом? Он освободил христианство от этого ущербного представления о Боге.
Однако чаще всего христианские авторы считают признаком участия Бога в эволюционном процессе классическую вторичную обусловленность – тем более что о ней писал еще в XIII веке Фома Аквинский[207]. По мысли Фомы Аквинского, Бог обуславливает события самыми разными способами. Хотя следует считать, что Бог способен воздействовать на вещи и прямо, причинно-следственные процессы он делегирует тварному порядку. Идея вторичной обусловленности для Фомы Аквинского – это не альтернатива первичной обусловленности Божьей волей, а ее обобщение. Божественная обусловленность, по его мысли, действует многосторонне. События в пределах тварного порядка обусловлены сложными причинно-следственными отношениями, но это никоим образом не отменяет, что в конечном итоге они зависят от Бога как от первопричины. Таким образом, тварный порядок демонстрирует причинно-следственные отношения, подлежащие исследованию в рамках естественных наук. Причинно-следственные отношения можно изучать, находить их взаимосвязь, в частности, в виде «законов природы», и атеистическое мировоззрение тут ни при чем – оно отсюда не следует, тем более с необходимостью. Бог создает мир, обладающий собственным порядком и предполагающий собственные процессы. В сущности, Фома Аквинский лишь задает более строгие рамки для мысли, которую высказал Чарльз Кингсли: Бог «смог заставить все сущее создать само себя».
3. Неканоническое толкование книги Бытия
Эволюционные теории Дарвина имели непосредственное отношение к религиозному вопросу, который особенно важен для иудеев и христиан – к толкованию первых глав книги Бытия, где говорится о сотворении мира и человека[208]. Некоторые популярные христианские авторы XVII века толковали этот текст так: Господь создал мир и человека около шести тысяч лет назад (частенько приводили и точную дату – 4004 год до н. э.[209]). В сущности, библейские нарративы не дают никаких хронологических ориентиров для датировки сотворения мира, так что подобные оценки опираются на крайне спекулятивную арифметику и весьма вольное толкование библейских текстов[210]. К середине XVIII века геологические данные ясно показали, что Земля гораздо старше нескольких тысяч лет. В некотором смысле беда состояла в том, что христиане викторианской эпохи зачастую понимали Библию буквально, будто учебник, не сознавая ни всей сложности ее языка, ни богословских намерений ее авторов, ни текстологических договоренностей, в результате которых она возникла[211]. Раннехристианские авторы IV–V веков гораздо лучше чувствовали всю многослойность текста и читали книгу Бытия как литературное произведение с богословским посылом. В число основных составляющих этого посыла входили идеи, что существует единый Бог-Творец, создавший все сущее, что материальный тварный мир – «это хорошо», то есть это добро, а не зло, и что у человека особое место в этом тварном мире, предполагающее в том числе и обязанность заботиться о нем.
