в художественную форму дает писателю власть над прошлым, памятью и читателями. С помощью отсылок к новеллам Готорна и легенде о смертоносной даме Набоков превращает Гуаданини в мифическое существо, чтобы объяснить свою страсть к ней, уменьшить свою вину и извиниться перед Верой. Слова В. о романах Себастьяна дают нам ключ к этому приему:
Но проблески его признаний о себе едва отличимы от мерцающих огоньков вымысла. А что еще более удивительно и непонятно: откуда у человека, пишущего о своих истинных чувствах, хватает сил одновременно лепить – из самого предмета своей печали – измышленный, слегка, может быть, даже комический образ? [Набоков 2014: 136].
Стейси Шифф пишет, что Гуаданини «имела репутацию коварной обольстительницы» [Шифф 2010: 133]. Доминик Десанти цитирует, как охарактеризовал отношения Набокова с Гуаданини М. Л. Слоним: «Ирина Гуаданини – дикое, ослепляющее чувственное увлечение» [Desantis 1994: 36]. М. А. Алданов упоминает о ней как о «femme fatale, разбивательнице сердец» [Шифф 2010: 134]. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» Пал Палыч Речной говорит о своей бывшей жене Нине: «…вы это все найдете в любом дешевом романчике: это же типаж, типаж» [Набоков 2014: 169]. «Мне, между прочим, часто думается, что ее просто никогда не было» [Набоков 2014: 170]. Пал Палыч изображает свою бывшую жену как реальную, обычную женщину, но роман Набокова преображает ее в магическое существо, способное на волшебные чары, которое таинственно связано со смертью Себастьяна.
То, что Себастьян станет жертвой такой колдуньи, предсказано его внезапным (временным) исчезновением в семнадцать лет – поездкой на восток с Алексеем Паном. Греческий бог Пан своей музыкой внушал внезапный страх одиноким путникам в пустынных местах, вызывал вдохновение, сексуальное влечение и панику; лучшим творением Алексея Пана был русский перевод стихотворения Китса «La Belle Dame sans Merci» («Прекрасная жестокосердная дама») [Набоков 2014: 48], в котором колдунья, Озерная дама, соблазняет рыцаря. Именно это Нина и проделывает с Найтом: после того как в 1935 году она наконец отвергает его, Себастьян превращается «в худую, скорбную, безмолвную фигуру» [Набоков 2014: 209], по словам Китса, в рыцаря, который «бродит бледен, одинок, печален, изможден», «навек порабощенный ее чарами» [Keats 1996] [122]. Нина, русская сирена, «речная женщина» [Набоков 2014: 181] [123], сама переводит Себастьяна, как Алексей Пан перевел стихотворение Китса, из Себастьянова английского мира обратно в его русский, который для него служит эквивалентом потустороннего.
Себастьян становится особенно податлив для колдовских чар после того, как ему диагностируют «болезнь Лемана». Альфред Георг Людвиг Леман (1858–1921) был датским психологом из Копенгагенского университета, автором трактата по оккультным наукам, озаглавленного «Aberglaube und Zauberei: von den ältesten Zeiten an bis die Gegenwart» («Суеверия и магия, от древних времен до наших дней»), в котором речь идет о магии, колдовстве, снах, спиритизме и цветном слухе [Lehmann 1898]. Таким образом, его фамилия намекает на сверхъестественный аспект болезни Себастьяна; только после постановки точного диагноза в его жизни начинают возникать намеки на присутствие волшебного народца из нескольких национальных традиций. Себастьян возвращается от берлинского врача, чтобы встретиться с Клер на немецком приморском курорте, где обоим, независимо друг от друга, приходит в голову, что в буковой роще можно встретить «немецкого гнома» – его представляет себе Клер [Набоков 2014: 109] – или «эльфов», которых воображает Себастьян [Набоков 2014: 110]. С этого момента Себастьян становится одержим «острым ощущением смертности» [Набоков 2014: 126]. В., твердо отрицая, что у беспокойства Себастьяна могла быть сексуальная подоплека, предполагает, что «не удовлетворенный всем на свете, он мог быть не удовлетворен и какими-то оттенками своей любви» [Набоков 2014: 127]. Врач Себастьяна отправляет его в Блауберг, где тот впервые встречает Нину. В сцене обеда с В. в русском ресторане в Париже у Себастьяна на шее сзади фурункул, заклеенный розовым пластырем [Набоков 2014: 129], что намекает на физическое проявление его неверности Клер, аналогичное псориазу, который поразил Набокова из-за стресса, вызванного романом с Ириной Гуаданини [Boyd 1990: 434].
Персидская царевна
Хотя Нина наделена атрибутами русалки – «речной» фамилией и холодными руками, – но сама она называет иной источник своего колдовского могущества. У себя в загородном доме Нина говорит: «…стоит мне дотронуться до каких-нибудь цветов, кроме гвоздик и нарциссов, как они вянут. <…> Была когда-то персидская царевна вроде меня. Она сгубила весь дворцовый сад» [Набоков 2014: 191]. Начиная с главы четвертой мы задавались вопросом, что делает на книжной полке Себастьяна англо-персидский словарь [Набоков 2014: 61]; спустя пять глав мы узнали, что Клер в пору встречи с Себастьяном «<изучала> – кто бы мог подумать – восточные языки» [Набоков 2014: 103], и поэтому решили, будто словарь принадлежит ей. Но словарь ведет от английского к персидскому, без пути в обратную сторону (персидско-английского словаря на полке нет). Возможно, он потребуется Себастьяну, чтобы прокладывать путь вперед, в неведомое – в прерванное путешествие с Алексеем Паном, которое наконец воплощается в погоне Себастьяна за персидской царевной.
Нина как персидская царевна отсылает к топосу смертоносной дамы. Востоковед Николас Пензер, чье эссе о смертоносных дамах было впервые опубликовано в 1952 году, прослеживает корни легенды вплоть до «Secretum Secretorum», сборника, призванного собрать послания Аристотеля Александру Македонскому, который был переведен с арабского на латынь и иврит в XII и XIII веках соответственно и широко известен в эпоху Средневековья [124]. В наиболее известном варианте истории Аристотель предупреждает Александра:
Помни, что случилось, когда царь индийский послал три богатых дара, и в их числе прекрасную деву, которую кормили ядом, пока она не сделалась подобием ядовитой змеи, и <…> если бы я не нашел достоверного доказательства, что она убьет тебя своими объятиями и пóтом, она бы неминуемо убила тебя [Penzer 2002: 20]. [125]
В некоторых версиях легенд о смертоносной ядовитой даме смертельно опасен даже единственный взгляд на нее; она способна убить поцелуем, укусом или дыханием. Пензер записывает персидский вариант легенды в «Бурцо-намех». В историях о смертоносном взгляде из-за ошибок в переводе возникает путаница между дамами, имевшими вместо глаз драгоценные камни («gemmam»), и теми, которые имели двойной зрачок («geminam») [Penzer 2002: 22, 29, 17 (note), 37–38].
Нина наделена обоими атрибутами дамы, способной причинить вред своим взглядом, – и опасным драгоценным камнем, и необычными зрачками. Поскольку Нина сознает, что она – смертоносная ядовитая дама, то постоянно смотрит на рот В. и никогда – ему в глаза: «У нее была странная манера пристально на вас глядеть, но не в глаза, а ниже» [Набоков 2014: 179]. У нее необычные глаза:
