Жизнь организма, начиная не с рождения, а с оплодотворенной яйцеклетки, называется онтогенезом. В процессе эволюции меняется все, вернее – может меняться все, в том числе и онтогенез. С одной стороны, человек рождается раньше оптимального срока, потому что надо успеть родиться, пока голова еще может пройти через тазовое отверстие матери. «Успех – это успеть», как сказала Марина Цветаева. С другой стороны, если сравнивать с нашими ближайшими родственниками шимпанзе, то продолжительность внутриутробного развития человека больше – 280 суток против 225. В глобальном смысле более длительный внутриутробный период – это приспособительное преимущество, поскольку чем дольше плод находится в организме матери, тем более подготовленным к жизни он рождается. Впрочем, иногда природа идет на ухищрения. Так, например, представители семейства кенгуровых, у которых беременность длится от 27 до 40 дней, донашивают своих детенышей в выводковых сумках – специальных кожных приспособлениях, в которые открываются протоки молочных желез. В сумках матерей детеныши проводят в 6–8 раз больше времени, чем в материнской утробе.
Другой особенностью человеческого онтогенеза является удлинение продолжительности детства и связанная с этим отсрочка времени полового созревания.
«Незаметно детство уплывает лодочкой с тетрадного листа…» [55] – поется в одной старой песне. Незаметно? Как бы не так! Это взрослые грустят о том, как быстро пролетело их детство, а сами дети считают, что детство длится бесконечно долго. И надо сказать, что детям виднее. Известно же, что устами младенца глаголет истина.
Детство, то есть период от рождения до подросткового возраста, длится примерно 11 лет. 11 лет! Примерно столько живут карликовые игрунки, одни из самых маленьких приматов. У них в этот срок умещается вся жизнь, а человек за 11 лет всего лишь превращается из ребенка в подростка, которого взрослым тоже не назвать. Впрочем, у горилл, шимпанзе и орангутанов детство тоже длинное. Например, у орангутанов оно длится до 8 лет. Такое длинное детство, сопоставимое с человеческим, обусловлено одиночным образом жизни этих приматов. Взрослый орангутан может надеяться только на себя и ни на кого больше. Поэтому детеныши покидают мать лишь после того, как становятся полностью готовыми к самостоятельной жизни.
У человека, как уже было сказано выше, есть особый период жизни после угасания функции половой системы. Наличие этого периода, а также удлинение других обуславливают увеличение общей продолжительности жизни человека по сравнению с другими приматами, в том числе и с человекообразными обезьянами.
Мы не только живем дольше наших младших собратьев, но и растем дольше, чем они. Если у человекообразных обезьян рост завершается к 11 годам, то человек может расти до 18 лет, а то и до 20! Причем растем мы на свой особый манер. Наиболее интенсивные темпы роста наблюдаются после рождения, но постепенно они замедляются, а в период полового созревания (пубертатный период) происходит скачкообразное ускорение роста, называемое пубертатным спуртом. У мальчиков спурт наблюдается в 13–15 лет, а у девочек – в 11–13 лет. В период спурта абсолютная скорость роста непостоянна и постепенно снижается – от 12 до 7 см в год у мальчиков, и от 11 до 6 см в год у девочек. Впрочем, для близких нам шимпанзе тоже характерен неравномерный рост, но не с такими высокими пиками, как у человека.
Мы вообще растем неравномерно, не только если смотреть по годам, но даже и по месяцам. Две недели (в среднем) интенсивного роста сменяются двумя неделями относительного «застоя».
Как, по-вашему, чем обусловлена такая скачкообразная нелинейность роста у детей и подростков?
Рост – это удлинение костей, за которыми должны успевать все прочие органы и в первую очередь скелетная мускулатура. Немного удлинившись, кости «притормаживают», давая возможность другим органам догнать их в развитии, а затем наступает новый рывок.
Для человека характерно значительное индивидуальное и популяционное ростовое разнообразие. Рост взрослых мужчин-пигмеев, живущих в экваториальных африканских лесах, в среднем составляет около полутора метров, а средний рост взрослого голландца равен 185 сантиметрам. Следом за голландцами идут бельгийцы, а за ними – эстонцы, латыши и датчане. Получается, что все «великаны» являются представителями народов, населяющих северную часть Западной Европы.
Почему так произошло? Зачем голландцам или датчанам понадобился высокий рост как приспособительный признак?
Согласно самой распространенной версии, в суровых северных условиях могли выживать только физически сильные, крупные люди, потому-то северяне в ходе эволюции вымахали выше южан.
Но сразу же напрашивается вопрос – а почему все народы Крайнего Севера не отличаются высоким ростом?
На это тоже есть готовый ответ – низкий рост и массивное тело с относительно короткими конечностями обусловлены эволюционным стремлением к уменьшению площади поверхности тела ради понижения теплоотдачи. В не просто суровых, а очень-очень суровых условиях Крайнего Севера понижение теплоотдачи имеет бо́льшее значение, чем физическая сила. Опять же, физическая сила в холодных условиях нужна прежде всего для того, чтобы валить лес и строить из него теплые жилища, а также отапливать их дровами. А на Крайнем Севере, в условиях вечной мерзлоты, деревья практически не растут, так что эскимосу, эвенку или чукче большая физическая сила особо не нужна.
Но вполне возможно, что высокий рост голландцев и прочих северян был обусловлен половым отбором. Женщинам нравились высокие сильные мужчины, вот и двинула «селекция» в сторону увеличения роста. А вот у пигмеев половой отбор так «набедокурить» не мог при всем своем желании. Ему бы не позволил это сделать старший брат – естественный отбор. Жителю экваториального леса высокий рост осложняет жизнь. Во-первых, он мешает пробираться через заросли, мешает охотиться и воевать, а, во-вторых, большому человеку нужно больше еды. Пигмей-«акселерат» будет добывать меньше еды, чем его более мелкие сородичи, но будет нуждаться в гораздо бо́льшем количестве пищи… Ну, вы понимаете. К тому же у пигмеев эволюционное приспособление к обитанию в жарком климате происходило по пути уменьшения размеров тела, а не за счет увеличения его поверхности (об этом мы поговорим в свое время).
Вы, наверное, не поверите, но до сих пор не существует единого и общепризнанного деления онтогенеза на периоды. Первым, насколько нам известно, эту проблему попытался решить знаменитый древнегреческий философ и математик Пифагор, который сравнивал периоды человеческой жизни с временами года. От рождения до 20 лет человек переживает весну, от 20 до 40 лет находится в поре лета, затем наступает осень, длящаяся до 60 лет, а после приходит зима.
Периодизация Пифагора, созданная в VI веке до нашей эры, была поэтичной, но неудобной. Знаменитый врач Гиппократ, живший примерно на столетие позже Пифагора, делил жизнь человека, средняя продолжительность которой в то время составляла около 70 лет, на 10 семилетних периодов. А уже знакомый вам Виктор Бунак пошел дальше и разделил жизнь после рождения аж на 24 периода. Правда позже он свою периодизацию сократил, и получился вариант, с которым вы сможете ознакомиться чуть ниже. Но были и такие ученые, которые предлагали не мудрствовать лукаво, а делить человеческую жизнь на три периода: период роста, период зрелости и период старости.
Казалось бы – чем проще, тем лучше, и вообще незачем без толку множить сущности. Сначала человек растет, достигнув расцвета сил, он пребывает некоторое время в таком состоянии, а затем начинает стареть. Рост, зрелость и старость – это «золотой» эталон периодизации. Но на самом деле ученые делят целое на части не для того, чтобы печатать в учебниках и руководствах красивые таблицы, и не потому, что «так положено», а для удобства изучения. Когда человеческая жизнь правильно разделена на периоды, отличающиеся друг от друга по ряду признаков, ее удобнее изучать. Объединять 20 первых лет жизни в один период роста или в условную весну неправильно, потому что такой период получается очень уж разнородным.
