Империя Хань возникла на два века раньше Римской империи и на четыре века раньше, чем держава Сасанидов, на столько же веков она опережает их в своей гибели. Однако судьбы имперского наследия оказываются разными в Риме, Китае и Иране. Римская держава продолжает жить даже в отрыве от создавшего ее этноса, солдатские императоры III века легко находят опору в массах легионеров, вчерашних варваров, готовых принять и поддерживать имперский порядок, столь отличный от надоевших им бесплодных племенных усобиц. Это непрочная опора для великой державы, но ее хватит до тех пор, пока не созреет новый этнос "ромеев", который подхватит своими крепкими руками имперское здание, очистит его от многих косных традиций и институтов и на десять веков утвердит в Восточном Средиземноморье новую державу, которую мы именуем Византией, хотя основатели искренне считали ее Восточной Римской империей, прямой наследницей державы Цезаря и Октавиана. Совсем иной оказывается судьба ханьского наследия в Китае, хотя здешние "солдатские императоры" - Цао Цао, Лю Бэй, Сунь Цюань, Сыма II - не так уж сильно отличаются от своих западных современников Деция, Постума, Галлиена и Аврелиана. Каковы же причины различия судеб китайского мира и средиземноморской ойкумены? Их две. Во-первых, традиционная глубокая неприязнь китайцев к любым соседним варварам (в Риме, чьи основатели сами были очень пестрым сбродом, такие предубеждения не имели под собой почвы). Во-вторых, это высокая степень однородности китайской национальной культуры, достигнутая за четыре века существования Ханьской державы, по сравнению с редкостным идейным разбродом в поздней Римской империи.
Оба эти феномена имеют ясные корни. Экономический уклад соседей Китая, будь то приморские рыбаки, степные скотоводы или охотники лесов юга, так резко отличался от поливного земледелия коренных китайцев, что способ существования "варваров" казался среднему китайцу "нечеловеческим", и потому ханьской администрации нетрудно было убедить своих подданных, что варвары не люди. Оттого варварам был закрыт путь в имперскую армию, и когда (во втором веке) боевые качества ханьских солдат-рекрутов упали так же низко, как боеспособность их западных современников - италиков, то набрать и вырастить новую армию оказалось не из кого, офицеров хватает, но солдаты ничего не могут и ничего не хотят уметь. Так что солдатская империя Цзинь, основанная талантливым и честным полководцем Сыма II на месте царства Вэй,это колосс на глиняных ногах, только свалить его пока некому, потому что варвары Великой Степи - тюркоязычные хунны и монголоязычные сяньби погрязли в усобицах и еще не заметили, как вдруг ослабел прежде грозный Китай.
Другой причиной гибели ханьского наследия стал трагический исход восстания "Желтых повязок". Это был не простой крестьянский бунт, а широкое народное движение с продуманной, древней идеологией, возглавляемое монашеской сектой даосов, во многом подобных ранним христианам. В иных условиях такое сходство идеологий могло бы развиться и дальше: руководимые даосами крестьянские общины могли стать центрами кристаллизации нового китайского этноса на послеимперском пепелище. Однако преждевременная вспышка восстания и его разгром вызвали геноцид всех вожаков и идеологов народного движения. Немногие уцелевшие бежали на окраины страны, и пограничное а в сущности заграничное по отношению к коренному Китаю - царство Шу в Сычуани оказалось единственной зоной, где даосы сумели договориться с имперским воеводой Лю Бэем и вместе с ним построили государство нового типа, приемлемое как для бывших имперских подданных, так и для местных "варваров". Тут бы и сложиться китайской Византии! Об этом мечтал фактический создатель, Шу - Чжуга Лян, и действовал он без ошибок.
Но волею исторических судеб даосы в Шу оказались оторваны от своих народных корней, оставшихся в долине Хуанхэ. Население Сычуани было чуждо ханьской традиции, учение даосов было непонятно здешним крестьянам, и эксперимент Чжуга Ляна кончился такой же неудачей, как позднейший эксперимент Сиагрия в Галлии, где последние римляне пытались возродить свою державу среди чужого народа после того, как Рим стал добычей варваров.
Итак, ханьский социум не сумел произвести в момент своей гибели жизнеспособное потомство, поэтому наследниками ханьских земель и дел станут варвары Севера, Запада и Юга, веками притесняемые ханьскими чиновниками и укрощаемые имперскими войсками, но не приобщенные к китайской цивилизации хотя бы так, как иберы и галлы, германцы и даки были приобщены к эллинско-римской цивилизации Средиземноморья. Пожалуй, одни лишь хунны могли бы сказать, что "тень Китая их усыновила". Ведь они основали свою аристократическую державу одновременно с рождением империи Хань и сразу вступили с ней в боевой и культурный контакт. Обе стороны потерпели в трехвековой борьбе немало горьких поражений, одержали немало бесплодных побед, и во втором веке борьба титанов завершилась вмешательством третьей силы: ревнуя к боевой славе хуннов и не испытав прелестей китайского просвещения, монголоязычные сяньби создали свою военно-демократическую орду, которая разгромила государство хуннов, потрясла основы ханьского Китая и вновь распалась на племена, выполнив свою оборонительную задачу.
Уцелевшие хунны бежали в Среднюю Азию и дальше на запад, а народ раздробленного Китая остался лицом к лицу с новыми грозными варварами, которых он уже не способен включить в свою культурную орбиту, поздно! Это было возможно раньше, во времена Гао-цзу или У-ди, но знаменитые императоры думали лишь о военном подчинении хуннов, пренебрегая новым степным народом как будущим наследником культурных традиций единой дальневосточной ойкумены. Таково неизбежное ослепление имперской власти...
Народы Поднебесной дорого заплатят за близорукость своих прежних правителей: четырехвековая эпоха имперского величия сменяется четырехвековым этническим хаосом, который сметет и роскошь имперских столиц, и уверенность земледельца в плодах своего повседневного труда. Прежний китайский этнос "хань" исчезнет в этом хаосе вместе со многими степными народами. Их обломки сольются к началу VII века в новый синтетический этнос "тан", который в полной мере унаследует культуру ханьской ойкумены, но уже не будет ее единственным ведущим представителем. Рядом с ним - в Корее, Японии, Вьетнаме - формируются новые этносы, вступающие на путь создания самобытной государственности именно сейчас, в III веке, на развалинах Ханьской империи, которая была их общей повитухой.
Гибель сасанидской державы - последней представительницы античного образа жизни - произойдет гораздо позже и совсем в иной обстановке, чем гибель империй Рима и Хань. Это будет уже VII век; реликтовый имперский Иран будет окружен молодыми активными этносами, готовыми полностью взять и быстро освоить, переделав на свой лад, все его державное и культурное наследие. Именно так поступят арабы, включив земли Ирана в свой халифат, наподобие того, как македонцы прежде включили эти земли в эллинистическую ойкумену, вырвав их из рук последних Ахеменидов.
Можно сказать, что иранской державе дважды крупно везло: в момент ее гибели она целиком поглощалась новой великой империей. Это, несомненно, влекло за собой меньшие страдания для персидского народа, чем те, на которые обрек подданных Рима и Хань дележ имперских земель между племенами варваров и последующий "этнический хаос" в Европе и в Китае. Однако громадные страдания народов не бывают бесплодными. Великое переселение народов, перевернув в IV-VI веках весь Китай, сохранило здесь главное наследие античности - самобытную китайскую цивилизацию, которая и в средневековом мире оказывается столь же заметна и оригинальна, как в античную эпоху. Тоже произошло на Западе, даже в удвоенном размере: из руин Римской империи выросли две различные средневековые цивилизации - византийская, которая отсчитывает свой возраст с IV века, и западноевропейская, которая впервые заявила о себе в VIII веке. А вот отдельной иранской ойкумены нет, она не оформилась ни в античную эпоху, ни позже, поскольку обе персидские империи - Ахеменидов и Сасанидов - не стали, подобно Риму и Хань, повитухами и кузнецами многочисленных новых варварских этносов.
Гораздо менее понятна нам ситуация на Индийском субконтиненте, но и здесь третий век выглядит как промежуточная эпоха. Могучее царство кушан, долгое время объединявшее весь индийский север, уже распалось, а новая национальная держава гуптов еще только зарождается в извечной колыбели индийской государственности - по среднему течению Ганга. Здесь вновь выходят на передний план древние этносы, проявившие себя еще в эпоху Будды,- удалые воины личчахви, искусные ремесленники и купцы магадхи, которые долгое время скрывались в тени кушанской державы, как персы в тени Парфянского царства. Однако персы и парфяне были сравнительно близкими родичами по языку, различались они лишь возрастом своей государственности да религиозной традицией. Кушаны же были для Индии совсем не ведомым народом, пришельцами с дикого севера, из глубин Средней Азии; индийские наследники просвещенной империи маурьев могли бы смотреть на этих "варваров" с отвращением, как китайцы эпохи Хань смотрели на хуннов.
