Ознакомительная версия.
Сказала я это, кажется, с излишней резкостью, может, и не надо было так говорить. А Костя взял палку, помешал ею горящий костер, подкинул в него несколько веток. В какое-то мгновение мне показалось, что он хочет еще что-то сказать. Но Костя промолчал. Он постоял еще немного, затем быстро попрощался и ушел. Я его не остановила. А после только подумала: для чего он рассказал мне эту историю? Непонятно.
На следующий день ребята с утра ушли в дальний поход заготовлять кормовые шишки и хворост – вблизи мы уже все обчистили. А я отправилась в ближнюю низинку, плотно обросшую густым жестким кустарником. В который раз уж я надеялась найти какие-нибудь съедобные травы (может быть, что-то вроде нашего шпината или щавеля).
Я медленно пробиралась сквозь густые заросли, раздвигая руками длинные ветки кустов и внимательно глядя себе под ноги. И вдруг я вздрогнула от неожиданности: передо мной в траве блеснуло что-то матово-желтое. Контейнер пищевых мясных капсул! Да это же целое богатство! Не веря своим глазам, я нагнулась и подняла эту большую банку, от одного вида которой пробуждался зверский аппетит и начинало сосать под ложечкой.
Но, увы, банка оказалась совершенно пустой. Я хотела было поддать ее ногой, но вдруг задумалась. Что за чудо, откуда здесь пустой пищевой контейнер? Когда мы выходили с базы, у нас было четыре таких банки. Я хорошо помнила (ведь я же – повар), что они давно опорожнены. А эта откуда? Я более внимательно заглянула внутрь – ба, да она совсем свежая, чистая, даже крышка с обеих сторон не потемнела, не поржавела. Сомнений быть не могло – контейнер опорожнен совсем недавно, в траве он пролежал не больше одного-двух дней.
Я схватила банку и поспешила к лагерю. Пробежав немного, запыхалась и остановилась. Присела на траву передохнуть и вдруг задумалась. Во-первых, чего это я тороплюсь, ведь ребята еще не вернулись. Во-вторых, с таким делом вообще вряд ли стоит спешить. Если я предъявлю эту улику, я должна буду кого-то обвинить. Но кого? Раз уж этот «кто-то» мог скрыть от всех пищевой контейнер с едой и съесть в одиночку все его содержимое, то он сам в этом ни за что не признается. Значит, я поставлю под сомнение порядочность всех и каждого в отдельности. И эта проклятая банка навсегда встанет между нами, стыдно будет смотреть в глаза друг другу. Начнутся подозрения, недоверие, неприязнь, потом и до ссор может дойти. Прощай тогда дружба, добрые товарищеские отношения и вообще все, все. Имею ли я право доводить до этого, имею ли я право так поступать? Ведь банку нашла я, никто пока больше о ней ничего не знает. Да, нам трудно, мы голодны, у нас даже маргарин, и тот уже почти кончился. Но мы верим, что нас ищут, мы знаем, что нас найдут, мы держимся все вместе, и у нас хорошие добрые отношения. Нет, нет, они не должны быть испорчены. Я обязана все выяснить сама, узнать всю правду, а пока никого к этому не привлекать.
Подумав так и решив ничего ребятам не говорить, я бросила банку обратно в траву, заметила место и ушла.
Вечером, как обычно, мы сидели у костра, жевали шишки, болтали. А я все думала, гадала. Вот нас пятеро, пятеро, попавших в беду, пятеро, оторванных от всего света. Кто-то один оказался подлецом. Кто он?
Ребята вели себя обыкновенно. Эдик мурлыкал песенку и выстругивал что-то ножом из палки. Б. М. с Лехой чистили шишки и обсуждали завтрашний поход за дровами. Только Костя, казалось мне, был чем-то озабочен, молчал, много курил. Неужели он? Не хотелось в это верить: ведь Костя о еде всегда думает меньше всех, ему, если не напомнить, он и не оторвется от своих тектонических проблем, от своего молибденита. Но для чего все-таки он рассказывал мне вчера ту военную историю? Может быть, хотел оправдаться, узнать на всякий случай мое отношение к таким вещам? Но, откровенно говоря, мне очень не хотелось, чтобы владельцем пищевого контейнера оказался Костя и, наверно, именно поэтому тут же у меня появилась другая мысль.
А что, если Костя еще раньше меня нашел эту банку и все знал? Разве этого не могло быть? Почему не предположить, что он, как и я, решил все выяснить сам и пока ничего никому не говорить? А меня он тогда просто-напросто проверял, думал вызвать на откровенность или хотел поделиться со мной своей находкой, хотел, чтобы я помогла ему разобраться во всем. А я тогда ничего не поняла и вела себя с ним, как дурочка. Может быть, он и с другими беседовал подобным же образом, и тоже ничего ни от кого не добился. И еще я подумала, что совсем ведь не знаю ни Костю, ни других ребят, и вообще не умею разбираться в людях.
Почему, Мариша, вообще так получается? Вот работаем мы все вместе, живем вместе, терпим горести и лишения, радуемся общим удачам и победам, а все-таки знаем друг друга плохо. Что у кого на душе, о чем кто мечтает, что переживает – ничего не знаем и часто даже не интересуемся. Откуда у нас невнимание к своим же товарищам? Наверно, думаю я, оттого, что для нас дела часто бывают важнее, чем люди, которые их делают. Поэтому в вихре забот, когда все надо быстрее и быстрее, больше и больше, мы и не успеваем ни узнать своих товарищей, ни даже присмотреться к ним. Но человек ведь не какая-то там живопись, не портрет в картинной галерее – его надо разглядывать вблизи, а не на расстоянии.
Да ладно, чего это я расфилософствовалась?
Пока прерываюсь, пойду отдыхать.
Продолжаю, Марина, тебе свое послание. Кажется, в той истории все начинает проясняться, только, увы, в очень неприятном для меня духе. Вот послушай, что было дальше.
Вчера была моя очередь дежурить у костра (так уж у нас тут заведено – каждую ночь мы по очереди бодрствуем – мало ли что может случиться в этом чужом неприветливом мире).
Когда все ушли спать, я надела свитер, накинула на плечи штормовку и уселась поближе к огню. Огненные зайчики прыгали у моих ног, веселые и беззаботные. А мои мысли-заботы скреблись, как кошки, не давали покоя…
Ночь уже поднялась вверх на нашу мульду, тьма совсем сгустилась. Звезд не было видно, небо затянули облака. И вдруг мне показалось, что кто-то стоит у меня за спиной. Я быстро обернулась – никого. Через некоторое время мне снова почудилось: я не одна. Что такое? Встала, отошла немного от костра, чтобы отвыкнуть от света (после огня глаза ничего в темноте не различали).
И тут неожиданно другой, яркий и сильный свет ослепил меня, я отскочила в сторону. Луч фонаря снова нашел мое лицо, медленно ощупал грудь, живот, ноги. Наконец он оставил меня в покое, пробежал по темным пятнам палаток, соскользнул вниз, уперся в траву и погас. Я узнала Б. М. «Ну и шуточки, – подумала я, – кретин какой-то!» Вернулась к костру. Он подсел ко мне.
– Валечка, не обижайтесь, – сказал он, – не спится что-то, можно я посижу тут возле вас?
Б. М. придвинулся поближе, мне показалось, что от него пахло чем-то, может быть, алкогольным. Мы все знали, что у геохимика была фляга, он даже ребятам предлагал как-то хлебнуть, но как это можно: ни с того ни с сего, да еще на голодный желудок! Я отодвинулась от него.
И вдруг он крепко, всем телом прижался ко мне, обхватил руками за талию. Я услышала его горячий сдавленный шепот:
– Валечка, мне так тоскливо, так одиноко, а вы добрая, красивая. Вы так мне нравитесь. Давайте дружить, а? Может быть, хотите, я угощю вас кое-чем вкусненьким. Из личных, так сказать, запасов. А?
У меня потемнело в глазах. Негодяй! Я вырвалась, резко, что было силы, оттолкнула его от себя и вскочила на ноги. Он, видно, испугался, что я закричу, потому что отшатнулся от меня, потом медленно поднялся, попятился назад, повернулся и ушел.
Я сидела у костра и почти что плакала. Мне виделись его длинные змеиные пальцы и толстая шея с вздувшимися жилами. В три часа ночи меня сменил Леха. Я ему ничего не сказала.
Как жаль, Маришенька, что тебя нет со мною рядом, ты ведь у нас такая рассудительная, такая умница. А я слабохарактерная нюня. Вот уже скоро 12 часов дня, а я до сих пор ничего никому не рассказала, все хочу собраться с мыслями и хоть как-то оценить все, что произошло. Сижу в своей палатке, плачу, настукиваю тебе письмо (это помогает мне немного сосредоточиться и постараться взглянуть на все как бы со стороны). Утром собиралась поговорить с Костей, но он все время куда-то исчезает, избегает меня, что ли? Эдик слишком много шутит, и, кроме того, возле него все утро торчит Леха. А «этот» до сих пор из палатки не вылезал. Боится. О, как я его ненавижу! Куда смотрели космодромные персонолитики, когда принимали его на работу? Я не знаю, какие там есть статьи в Галактическом кодексе чести, но ведь за такое должны судить. Правда?
Здравствуй, Маришечка! У нас тут случилось событие, на высокую планку поднявшее наш совсем уж упавший было дух. Вернее, тело, усохшее и посиневшее от постоянного недоедания. Перелом в наш тусклый голодный быт внес Леша, пришедший вчера из леса с поникшей головой, мрачный и расстроенный.
«Что такое? Что случилось?» – кинулись мы к нему.
Ознакомительная версия.
