Хотя Нажма отлично говорит по-английски (и на суахили), ее родной язык – гуджарати, язык одного из штатов западной Индии. Ее дедушка и бабушка эмигрировали из Индии на танзанийский остров Занзибар, и следующие поколения семьи прочно обосновались в Восточной Африке, однако они не отказались от традиций гуджаров. Нажма была правоверной мусульманкой. Она никогда раньше не выезжала за границу, а Лондон в конце 1980-х годов был не столь космополитичен, как сегодня. Когда она приехала в британскую столицу с Зохрой на руках, она остро осознавала, насколько выделяется из толпы в своем хиджабе (Рисунок 10.1).
Врачи в Лондоне установили, что Зохра может слышать звуки не тише, чем 90 децибел. Она может услышать газонокосилку, работающую прямо над ее ухом, или другой звук аналогичной громкости, но ее слух был слишком слабым, чтобы разобрать обычную речь. Однако в чем-то Зохре повезло: ей диагностировали глухоту очень рано в отличие от многих других детей, которым в то время ставили диагноз иногда через несколько лет после рождения.
РИСУНОК 10.1. Нажма и Зохра в лондонском метро.
Зохре повезло еще и в другом отношении. Глухой ребенок, который растет вне сообщества глухих людей, владеющих жестовым языком, может чувствовать себя изолированным от слышащего мира. Однако у Зохры была Нажма: они всегда были вместе и постоянно общались. На основе их тесных крепких взаимоотношений Зохра выработала прочную связь с другими людьми и с миром в целом. Когда через двенадцать лет Зохра получит кохлеарный имплантат, она будет использовать его, чтобы сохранять и поддерживать эти связи.
Нажма оставалась в Лондоне в течение трех месяцев, и все это время они работали с логопедом. Зохра получила слуховой аппарат, и в первую очередь Нажме было нужно подтолкнуть ее к тому, чтобы она пользовалась тем слухом, который ей был доступен. Для этого Нажма выкладывала на стол несколько кубиков и громко говорила: «Давай!» Если Зохра слышала звук, она двигала кубик. Тогда Нажма хвалила ее, и игра повторялась, только в этот раз Нажма отходила подальше или говорила «Давай!» чуть тише. Никто не говорил ей о богатейших жестовых языках, которые позволяют передавать речь жестами, а не звуком. Нажма не знала никого, кто пользовался бы жестовым языком или же был частью сообщества глухих, поэтому Зохру учили устно.
Врачи сказали Нажме, что ей придется самой научить Зохру говорить, и по возвращении в Моши семья решила, что лучше всего оставить Зохру на попечении Нажмы, которая могла посвятить все свое время ее воспитанию. Нажма работала без устали и вела дневник, в котором отмечала успехи Зохры. Сначала она говорила с Зохрой по-английски и на гуджарати, но вскоре переключилась только на английский: она решила, что ребенку будет проще учить только один язык, а английским владеет много людей по всему миру. Когда Зохре было полтора года, она умела узнавать несколько слов – «ама» (мама), «нанима» (слово из гуджарати, обозначающее бабушку по материнской линии) и «пока-пока», и тогда же она произнесла свои первые слова – «ама» и «верх» – среди которых было и то слово, которое обозначаловшее самых важных людей в жизни Зохры. И тетю Нажму, и маму она звала «ама» и обеих их считала матерью.
С каждым новым словом Зохра, которая раньше была несколько заторможенной, становилась живее и активнее. Вскоре она уже начала узнавать слова, обозначающие части тела (ладонь, палец, стопа, глаз), бытовые предметы (часы, мыло, полотенце), еду (яблоко, банан, яйцо), животных (бабочка, слон, рыба), некоторые действия (налить, открыть) и простые фразы («закрой глаза», «дай мне»). Но издавать звуки Зохре было сложнее, хотя слово «нанима», которое обозначает бабушку в целом и ее бабушку в частности, она произносила отчетливо.
Сегодня нам кажется очевидным, что языком мы овладеваем. Мы неосознанно говорим с младенцами на «материнском языке» – медленно, выразительно, певуче, используя простые слова и фразы и часто их повторяя. Эти звуки помогают детям понять значения слов и со временем заговорить. Очевидно, что глухим детям сложно таким образом овладеть устной речью (хотя они легко осваивают жестовый язык), однако Дэвид Райт в своих воспоминаниях под названием «Глухота» (Deafness) писал, что первоначально, если глухие люди не могли овладеть речью, причину видели не в отсутствии слуха, а в их умственной неполноценности[151].
На протяжении многих веков глухие люди считались необучаемыми, и эта позиция начала смягчаться только в XVI веке, когда итальянский энциклопедист Джероламо Кардано прочел книгу Рудольфа Агриколы Гронингенского «О диалектическом методе определения» (De inventione dialectica), где была описана история от рождения глухого человека, который научился читать и писать. Вдохновившись этой историей, Джероламо Кардано предложил радикальную для своего времени идею – что язык можно отделить от производства звуков. Он предположил, что глухой человек может «слышать чтением» и «говорить письмом». (Он также предположил, что слепых можно научить чтению и письму посредством осязания.) До нас не дошло свидетельств о том, реализовал ли Джероламо Кардано свои идеи на практике, однако мы знаем, что это сделал монах-бенедиктинец Педро Понсе де Леон. В конце XVI века он учил глухонемых писать и говорить. Им двигали религиозные мотивы, поскольку человек должен уметь говорить, чтобы исповедаться, однако его ученики по большей части были детьми испанских аристократов, а для них были важнее материальные соображения: им нужно было, чтобы их глухие сыновья могли говорить, поскольку только владеющий речью человек мог унаследовать земли и имущество.
В феврале 1990 года Нажма начала возить Зохру в Найроби для дальнейших занятий. Поскольку это подразумевало шестичасовую поездку на автобусе и машине и пересечение границы с Кенией, они каждый раз оставались в Найроби на три недели. Их врач, миссис Элизабет Колдри, не бросала своих учеников. Ее метод частично перекликался с идеей Кардано о том, что глухой человек может научиться «слышать чтением»: она сказала Нажме сделать несколько альбомов с картинами предметов, с которыми Зохра часто сталкивается в повседневной жизни, и подписать рядом, как они называются. Например, в одном альбоме была фотография ботинка, рядом с которой было написано «ботинок». Нажма показывала на фотографию и на слово, потом говорила: «Ботинок», – и Зохра должна была повторить слово. В поисках подходящих картинок Нажма перерыла сотни журналов. Так Зохра узнала, что у всего есть свое имя.
Мы воспринимаем имена как нечто естественное, как будто почти все предметы в мире сразу появились со своими названиями – однако на самом деле мы придумали их сами. Даже само понятие имени нужно осваивать. Когда Нажма описывала мне свои альбомы, я вспомнила слепоглухую Хелен Келлер и ее откровение у колодца. Хелен было почти семь лет, и она совсем не владела языком, когда к ней приехала учительница Энн Салливан. Пальцами она побуквенно выстукивала слова на ладони Хелен, и скоро девочка научилась связывать слово «торт» на своей ладони и сладкую еду, однако она еще не поняла, что пальцы выстукивали конкретное название. Но через несколько дней у колодца Салливан выстукивала слово «вода» на одной ладони Хелен, пока на другую ее ладонь лилась вода, и тогда свершилось судьбоносное событие. В «Истории моей жизни» Хелен пишет: «Мне как-то вдруг открылась таинственная суть языка. Я поняла, что “вода” – это чудесная прохлада, льющаяся по моей ладони. Живой мир пробудил мою душу, дал ей свет… У всего на свете есть имя! Каждое новое имя рождало новую мысль! На обратном пути в каждом предмете, которого я касалась, пульсировала жизнь. Это происходило потому, что я видела все каким-то странным новым зрением, только что мною обретенным»[152]. В тот день Хелен выучила тридцать новых слов.
Опыт Хелен Келлер не уникален. В своей потрясающей книге «Человек без слов» (A Man Without Words) Сьюзен Шеллер описывает, как она учила жестовому языку двадцатисемилетнего глухого человека – Идельфонсо[153]. Прорыв произошел, когда Идельфонсо понял, что жесты Шеллер обозначают названия предметов; первым он выучил жест и слово «кошка». Когда на него снизошло это откровение, он сначала замер на стуле, а затем медленно оглядел комнату, совершенно по-другому воспринимая все предметы. Он хлопнул по столу, требуя показать его название, а затем начал указывать на разные предметы в комнате – книгу, дверь, часы, стул – и спрашивать, как они называются. После этого, в шоке от открывшегося ему знания, он сел и разрыдался. Майкл Хорост, родившийся глухим, выучил английский язык по картинкам – но только после того, как в три с половиной года ему диагностировали глухоту[154]. Как он пишет в книге «Восстановленный» (Rebuilt), слова превратили его из «немой пугливой зверюшки» в оживленного мальчика. Его мать вспоминала, что в нем словно зажглась лампочка.
