Наши предки, зависящие от возможностей своей памяти, тренировали память, чтобы стать не «живой книгой», а скорее «живым конкордансом» [21], ходячим алфавитным указателем по отношению ко всему, что они когда-либо прочитали и узнали. То есть хотелось не просто иметь в голове архив фактов, цитат и идей, а, скорее, выстроить организационную схему для доступа к ним. Обратимся, например, к Петру Равенскому, ведущему итальянскому правоведу XV в. (и, судя по всему, одному из лучших в XV столетии специалистов по саморекламе), чья книга по тренировке памяти вошла в число наиболее успешных в ту эпоху книг, посвященных памяти. Озаглавленная «Феникс», эта книга была переведена на несколько языков и перепечатывалась по всей Европе. Это самый известный труд о памяти из созданных в период с XIII в. по наши дни. Благодаря ему техники запоминания, долгое время применяемые только учеными и монахами, стали доступны широкой аудитории — от докторов, адвокатов и торговцев до простых людей, желающих улучшить свою память. Разделы книги касались всего многообразия ситуаций, подходящих для применения мнемоники. Рассказывалось, как использовать искусство запоминания, чтобы выигрывать в азартных играх и помнить сумму долгов, содержание корабельных грузов, имена знакомых и последовательность игральных карг [22]. Сам Петр хвастался тем, что помнил 20000 положений из юридических документов, 1000 текстов Овидия, 200 речей и высказываний Цицерона, 300 изречений философов, 7000 текстов из Писания, помимо массы других классических работ.
В свободное время он перечитывал книги, хранившиеся в его многочисленных дворцах памяти. «Когда я покинул свою родину, чтобы совершить странствие по городам Италии, я мог с уверенностью сказать, что нес все, что имею, с собой», — писал он. Для хранения этих образов Петр сначала имел сотни тысяч loci, но он создавал все новые дворцы памяти в своих путешествиях по Европе. В его голове образовалось хранилище источников и цитат по всем важным темам, упорядоченным по алфавиту. Он хвастался, например, что в его мозгу под буквой А находятся знания о «de alimentis, de alienanone, de absentia, de arbitris, de appel-lationibus, et de similibus quae jure nostro habentur incipientibus in dicta littera А» — «о снабжении, об иностранной собственности, об отсутствии, о судьях, об апелляциях, а также о других юридических вопросах, начинающихся на букву “А”» [23]. Каждому сообщению присваивался специфический адрес. Когда он хотел порассуждать на предложенную ему тему, он просто обращался к нужной комнате в нужном дворце памяти и доставал оттуда нужную информацию.
Когда смысл чтения — в запоминании (как это было в случае Петра из Равенны), формируется совершенно иной подход к тексту, нежели тот, которого придерживается большинство из нас сегодня. Сегодня мы ставим во главу угла умение читать быстро и много, что делает поверхностным и наше чтение, и то, что мы пытаемся получить от книг. Невозможно читать по странице в минуту — скорость, с которой вы, скорее всего, читаете эту книгу, — и ожидать, что вы будете помнить прочитанное в течение значительного времени. Если что-то должно быть запомнено, на нем надо останавливаться, повторять.
В своем эссе «Введение в историю чтения» Роберт Дарнтон говорит, что с началом распространения книг чтение изменило свой характер, из «интенсивного» превратившись в «экстенсивное» [24]. До недавнего времени люди читали «интенсивно», считает Дарнтон. «У них было не так много книг — Библия, календарь с предсказаниями, одна-две религиозные книги, — и они перечитывали их раз за разом, часто вслух и в компаниях. Таким образом, однообразное содержание немногих традиционных книг глубоко впечатывалось в их сознание».
Но после появления в 1440 г. печатного станка, изобретенного Гутенбергом, все постепенно начинает меняться. За последующие сто лет количество существующих книг увеличилось в 14 раз. Впервые люди без значительных доходов получили возможность обращаться к легкодоступной внешней памяти.
Сегодня мы читаем книги «экстенсивно», не стараясь слишком уж концентрироваться на тексте и (за редким исключением) не перечитывая ничего дважды. Мы ценим количество прочитанного выше качества. У нас нет выбора, если мы хотим успевать за мировой культурой. Это касается даже наиболее узкоспециализированных областей знаний: попытки удержаться на вершине постоянно растущий горы слов, которые ежедневно наводняют мир, могут стать сизифовым трудом.
Мало кто из нас прилагает серьезные усилия для запоминания всего, что читает. Когда я читаю книгу, что, по моим представлениям, останется в памяти через год? Если это произведение нехудожественной литературы—я запомню основную идею, если, конечно, она была в книге. Несколько необычных деталей, возможно. Если речь идет о художественной литературе — основные сюжетные линии, что-нибудь о главных героях (хотя бы имя) и общее впечатление от книги. Хотя и это, скорее всего, поблекнет. Мои полки, книги, на которые я когда-то потратил столько бессонных часов, — всегда очень угнетающее зрелище. «Сто лет одиночества»: я помню мистический реализм и то, что книга мне понравилась. И все. Я даже не могу сказать, когда прочел ее. Насчет «Грозового перевала» я помню всего две вещи: что я читал это на уроках английского в старшей школе и что там был герой по имени Хитклиф, Я даже не могу сказать, понравилась она мне или нет.
Я не думаю, что я такой уж плохой читатель. Я подозреваю, что множество людей, может быть, даже большинство, в этом похожи на меня. Мы читаем, читаем, читаем и забываем, забываем, забываем. Так чего же тогда волноваться? Мишель де Монтень описал дилемму экстенсивного чтения еще в XVI столетии. «Я просматриваю книги, а не изучаю их, — написал он. — То, что я беру из них, я более не признаю ни за кем другим. Это только те сведения, которые полезны для моих суждений, вдохновляющие меня мысли и идеи; имя же автора, место действия, слова и прочие обстоятельства я моментально забываю». «Чтобы немного восполнить потери, связанные с коварством и слабостью памяти», объясняет философ, он приобрел привычку делать на задней стороне обложки каждой книги короткие записи, чтобы иметь хотя бы общие представление, о чем данный том и какие мысли он вызвал.
Вы можете решить, что наступление эры книгопечатания и появление возможности с легкостью перенести воспоминания из головы ка бумагу сразу же Сделает старые техники запоминания неуместными. Но этого не случилось, а если и случилось, то по крайней мере не сразу. Наоборот, парадоксально, но в тот момент, когда исходя из традиционной трактовки исторического процесса можно было бы предположить, что искусство запоминания находится на грани исчезновения, оно пережило свой величайший расцвет.
Начиная со времен Симонида, искусство запоминания представляло собой создание архитектурных пространств в воображении. Но в XVI в. итальянский философ и алхимик по имени Джулио Камилло — известный как Святой Джулио среди своих почитателей и как Шарлатан среди своих клеветников — выдвинул мудрую идею, делавшую реальным то, что на протяжении предыдущих двух тысячелетий считалось эфемерным. Он решил, что система будет работать намного лучше, если кто-то преобразует метафору о дворце памяти в настоящее деревянное строение. Он задумался о создании Театра памяти, который будет служить универсальной библиотекой, хранящей в себе все знания человечества. Звучит как вступление к рассказу Борхеса, но это был реальный проект со вполне реальными покровителями, и он сделал Камилло одним из известнейших людей в Европе [25]. Король Франции Франциск I обещал алхимику, что секреты его театра никогда не будут открыты никому, кроме него, и вложил в строительство 500 дукатов.
Деревянный дворец памяти Камилло бьи задуман как римский амфитеатр, но амфитеатр, где не было зрителей, сидящих на местах и смотрящих вниз на сцену. Он, Камилло, сам стоял в центре и смотрел вверх на круглое семиярусное сооружение [26]. Вдоль всех стен театра висели картины с изображениями каббалистических и мифологически фигур, и тут же находились бесконечные ряды ящиков и коробок, заполненных карточками, на которых было напечатано все известное человеку и — как было заявлено — все познаваемое, включая высказывания всех прославленных авторов, сгруппированные по теме высказывания. Единственное, что от вас требовалось, это погрузиться в раздумья о символическом образе, и все знания, хранившиеся в данной части театра, сразу же должны появиться у вас в голове, позволяя «рассуждать о любом вопросе не менее складно, чем это делал Цицерон». Камилло обещал, что «с помощью теории мест и образов мы сможем держать в памяти и усваивать все человеческие идеи и любые вещи в целом мире» [27].
Это было громкое заявление, и в ретроспективе это звучит как некий фокус-покус. Но Камилло бьи убежден, что существует ряд магических символов, которые могут органично представлять все мироздание. Он верил, что существуют образы, способные вместить в себя огромные и мощные идеи о вселенной (подобно тому, как she-mail представлял концепцию e-mail в первом моем дворце памяти, построенном для списка дел Эда), и просто запомнив эти образы, человек сможет понимать скрытые связи между всеми явлениями.
