Людей с фамилиями на «-ич» можно теперь встретить во всех концах нашей страны; но интересно всё же: если вы станете интересоваться их прошлым, устанавливать жизненный путь семьи, — больше шансов, что он приведет вас куда-нибудь поближе к Белоруссии, к границам Литвы и Польши: «-ичи» распространены преимущественно в западной части СССР; почти исключена возможность встретить природного, кондового уральца или сибиряка, который именовался бы по фамилии Савич или Маркович. Зато там вы найдете сколько угодно людей, которые носят совершенно невозможные на западе страны фамилии: «Савиных», «Петровых» или «Марковых». «Как тебя звать?» — «Дмитрий». — «А по фамилии?»—«Савиных». «Александр Александрович Родных»,—звали известного историка воздушного флота; безусловно, он был сибиряком по происхождению. Известны чисто сибирские фамилии Лихих, Белых, Черных, Грязных, Щербатых, Новых.
Я раскрываю ленинградскую телефонную книжку и нахожу там под литерой «Ч» четыре фамилии, идущие почти подряд: Черненко Р. И., Чернов А. С., Чернулич Н. У. и Черных В. Н. Можно сказать, что все они имеют одно и то же значение: «сын (или дочь) черного, черноволосого, смуглого человека». Но, несомненно, гражданин Черненко происходит с Украины, Чернов, судя по фамилии,—настоящий русак, Чернулич—выходец из Белоруссии (или из Югославии, с Балкан), а Черных должен считать родиной своих предков северо-восток Европейской части Советского Союза или, еще вероятнее, Зауралье, Сибирь.
Смотрите, как любопытно: оказывается, такая, казалось бы, случайная, такая не связанная с личностью своего носителя вещь, как фамилия, может определять в какой-то степени его принадлежность к обитателям той или другой части нашей огромной страны! А ведь ни для кого не секрет, что от этой принадлежности легко может зависеть кое-что и в характере человека, и в его внешности. Сибиряка Василия Черных легче представить себе высоким, несколько хмурым блондином, с могучими мускулами, со слегка скуластым лицом; полтавец Роман Черненко рисуется «гарным хлопцем» в вышитой рубахе, с черными южными глазами; Андрей Чернов — настоящий туляк или рязанец, всем известный русский человек… Не кажется ли вам, что писатели правы, когда долго размышляют над именами и фамилиями героев; поселите вашего Черных среди вишневых садочков Миргородского района, расскажите про потомственного помора или уральского штейгера Чернулича, — и вам не поверят: нет и не может быть таких!
Да, но откуда могли взяться областные варианты таких близких между собою имен? В частности, почему именно в самой России русские люди называли себя по именам отцов просто и прямо— Петров, Белов, а переселясь на восток, переходили на совсем другую манеру— Петровых, Беловых…
Я не хочу выдавать свои домыслы за бесспорную истину, но мне кажется, что это зависело от очень глубоких и существенных — и хозяйственных и бытовых — условий. На самой Руси люди к тому времени, когда стали тут складываться патронимические фамилии, жили уже очень тесно, густо — двор ко двору, прижавшись друг к другу, но жили сравнительно небольшими семьями. В такой семье бесспорным главой был отец, реже — дед. По имени отцов знали и называли их детей.
В Сибири же — широкой, просторной, таежной — те же русские люди расселялись вольно и свободно. В трудном подсечном хозяйстве, среди дремучих лесов, далеко одна от другой разрастались огромные семьи. Родством приходилось считаться только до детей — до внуков и правнуков. Часто целые деревни получали название по одному родоначальнику; скажем, стояла деревня Кривошеево, и все ее жители принадлежали к одному крепкому роду: Кривошеевых. И если туляк или калужанин на вопрос «ты чей?», естественно, отвечал «Власов» или «Афонин», то где-нибудь на Северном Урале или за полноводной Обью на такой же вопрос следовал не менее естественный ответ: «Петровых» или «Савиных».
Тут живее ощущались семейные связи, семья дольше казалась нерушимым целым. Так и выросли там, на востоке, своеобразные фамилии на «-ых, -их».
Прекрасно, а как же с нашими «Живаго» и «Мертвого»?
Заглянем в старые справочники; вот что там говорится о происхождении фамильного имени Дурново.
Жил во время оно в Москве боярин по прозванию Толстой. Толстых было много, но этого в глаза звали Василием Юрьевичем, а за глаза Дурным. Кто теперь скажет, что было тому причиной: может быть, он и впрямь был не крепок умом или чрезмерно причудлив нравом… А возможно, и просто родители с первых дней наградили его этаким безжалостным «мирским именем» (мы-то знаем, как это бывало).
У Федора Васильева, сына Дурного, был, в свою очередь, сын Викула. Когда сторонние люди, видя Викулу, спрашивали у соседей: «Чей есть сей честной вьюнош?»—соседи отвечали не просто: «Федоров», а «Федора Дурного, батюшка…»
Прозванье звучало «не больно по-честному», однако оно не помешало Викуле спокойно прожить жизнь и оставить в мире шесть сынов, от которых пошел затем на Москве многовековой род бояр Дурнаго — Дурново. А рядом с ним, такими же или другими, похожими, путями завелись там «и Живаго, и Мертваго, и Петраго-Соловаго».
В самом деле, если жили в каком-нибудь тысяча пятисотом году, при Иване Третьем, бок о бок смерд Олексашка Сухой и боярин Александр Сухой да было у каждого из них по сыну Ивану, то спустя несколько десятков лет мужицкий сын так и оставался Иваном Алексашкиным или Сашкиным, а боярский — превращался в Ивана Александровича Суховт. Это не моя выдумка: и на самом деле был в 1500 году некий Иван Суховт, вторым именем—Кобыла; именно его потомок, Александр Васильевич Суховт-Кобылин написал, спустя триста пятьдесят лет, знаменитые пьесы «Свадьба Кречинского» и «Дело», которые и сегодня идут в наших театрах.
Очень любопытна эта разница: мужики бывали Хитровы или Дурневы, Бологаевы или Мертвяковы, а вот, скажем, Лизавета Михайловна Кутузова, дочка светлейшего князя Смоленского, вышла замуж не за какого-нибудь Хитрова, а за Хитрово, помещика, дворянина и вельможу. Велико было число простолюдинов Петровых, разбросанных по всему пространству России, но дворян Петрово-Соловово было считанное количество; еще не так давно в Москве на Большой Грузинской над воротами дома у Георгиевского переулка можно было прочесть полустертую надпись: «Дом Петрово-Соловово». И в роду Дурново, из которого едва ли не в каждом поколении выходили в мир сенаторы и кригскомиссары, министры и генерал-адъютанты, уж, конечно, ни единого «мужичка», бондаря, сбитенщика или скотницы не было.
И если А. П. Чехов в повести «Моя жизнь» назвал одну из действующих там девушек Анютой Благово, то он имел все основания для этого: Анюта ведь была дочерью товарища председателя суда и, несомненно, дворянкой по рождению. А вот другая чеховская Анна, героиня рассказа «Бабье царство», хотя и стала ко времени своего девичества богачкой, владелицей огромной фабрики, но родилась-то она в бедной рабочей семье; долго, почти всё детство, звалась просто Анюткой, и Чехову никак не вздумалось наградить ее какой-нибудь фамилией на «-во» или «-аго»; нет, она осталась Анной Глаголевой.
По-видимому, и впрямь человеческая фамилия в руках искусного писателя может характеризовать своего владельца не только по месту его рождения: сибиряк он или украинец; нет, в ней заложено и другое указание — богат он или беден, дворянин или мещанин по происхождению, или вышел в большие люди из поповичей…
Словом, «…как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во всё свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица». (Гоголь. Мертвые души, гл. V.)
Однако не следует думать, что только о фамилиях, оканчивающихся на редкостное «-ово», можно сказать всё это. Другие не отстают от них.
Ишь, как храбрится немецкий фон,
Как горячится наш герр-барон
Д. Давыдов
У Мопассана в романе «Милый друг» есть такая поучительная сцена.
Два газетных работника, мужчина и женщина, люди отнюдь не знатные, решили пожениться. Его зовут Дю-руа, то есть «Королёв», ее — Форестье, что соответствует нашему «Лесникова». Невеста давно мечтала стать аристократкой. «Я хотела бы,—признаётся она, — носить дворянскую фамилию. Не можете ли вы, раз уж мы женимся, сделаться… ну, сделаться дворянином?»
Простодушный жених, выходец из крестьянской семьи, несколько удивлен. Но, оказывается, всё обстоит проще, чем он думает. Он должен только разбить свою настоящую фамилию надвое, писать ее не «Дюруа», а «дю Руа». Жалкая деревушка, откуда он родом, зовется довольно некрасиво: Кантлэ. Но если это имя чуть-чуть изменить, превратив его в «Кантель», да прибавить к новой фамилии, получится «дю Руа де Кантель». Это уже лучше!
« — Смотрите, смотрите, готово! — неожиданно воскликнула Мадлен и протянула ему лист бумаги, на котором стояло: „Госпожа дю Руа де Кантель“.
