науки, а именно науки и жизни. Пусть читатель не пугается: для нас достаточно будет самых простых и самых очевидных фактов. Мы рассмотрим сначала общие условия индивидуальной жизни, затем общие условия жизни социальной. Мы найдем, что и те и другие ведут к одному и тому же выводу.
Животная жизнь влечет за собой потерю силы; всякая потеря требует возмещения; для возмещения же необходимо питание. Питание, в свою очередь, предполагает приобретение пищи; пища не может быть приобретена без способностей захвата и, обыкновенно, передвижения; а чтобы эти способности могли развиваться, необходима свобода движения. Заключите млекопитающее животное в тесное пространство, или свяжите ему члены, или отнимите у него пищу, которую оно добыло себе, вы причините ему смерть, если какой-либо из таких экспериментов будет продолжительным. За известным пределом невозможность удовлетворить свои потребности становится пагубной. То, что мы говорим о высших животных, относится, конечно, и к человеку.
Если мы станем на сторону пессимистов и разделим их вывод, что жизнь есть зло, которому следует положить конец, то всякая нравственная основа действий, поддерживающих жизнь, исчезает, и весь вопрос рушится.
Если же мы примем доктрину оптимизма или доктрину прогресса, если мы скажем, что в общем жизнь приносит больше радостей, чем страданий, или что она находится на пути к тому, чтобы доставлять более удовольствий, нежели горя, тогда действия, поддерживающие жизнь, получают оправдание и свобода выполнять их имеет свое разумное обоснование. Если мы сознаем цену жизни, то само собой разумеется, что не следует мешать людям выполнять действия, необходимые для поддержания жизни. Другими словами: если признается справедливым не препятствовать этим действиям, то, следовательно, признается и право совершать их. «Понятие о естественных правах», очевидно, берет свое начало из признания той истины, что если жизнь имеет свое оправдание, то должны быть оправдания и для действий, необходимых в целях ее сохранения, а следовательно, и оправдание свобод и прав, обеспечивающих возможность этих действий.
Но это предложение, будучи верным не только по отношению к человеку, но и к другим существам, не имеет нравственного характера. Последний возникает лишь с появлением различия между тем, что позволено индивиду делать, развивая деятельность, поддерживающую его жизнь, и тем, что ему не позволено. Различие это, очевидно, рождается только при наличности группы индивидов. Если индивиды находятся в непосредственном соприкосновении или даже несколько отделены друг от друга, действия одного могут влиять на другого, и если невозможно доказать, что некоторые из них имеют неограниченную власть делать все, что они хотят, тогда как другие этой власти не имеют, то следует допустить естественное ограничение. Понятие права на преследование известных целей из неэтической формы перейдет в этическую, когда признано будет различие между такими действиями, которые могут быть выполнены, не переходя границ нравственности, и такими, которые не могут быть выполнены при этом условии.
Это заключение, сделанное a priori, получается также a posteriori при изучении действий нецивилизованных народов. В наиболее неопределенной своей форме взаимное разграничение сферы действий проявляется во взаимных отношениях групп между собой, порождая соответствующие мысли и чувства. Обыкновенно в конце концов устанавливаются известные границы территорий, на протяжении которых каждое племя находит то, что ему нужно для жизни, и всякий, кто переходит за эти границы, получает отпор. У племени лесных ведда, не имеющих никакой политической организации, маленькие кланы владеют каждый своим участком леса, и «условия такого раздела всегда соблюдаются». Относительно не имеющих правительства племен Тасмании передают, что «их охотничьи участки разграничены и переходящие за эти границы подвергаются нападениям». Очевидно, что споры между племенами, возникающие вследствие вторжения на чужую территорию, в конце концов приводят к установлению границ, в некотором роде к принудительному соблюдению их. Что верно по отношению к территориям, то верно и по отношению к различным группам. Убийство в одной из них, приписываемое, справедливо или нет, одному из жителей соседней территории, требует осуществления «священного права возмездия», и хотя враждебные действия делаются таким образом хроническими, новые нападения предупреждаются. Сходные же причины обусловили сходные же следствия на этих первых ступенях, когда семья или клан более, чем индивид, составляли политическую единицу и когда каждой семье или клану приходилось защищать себя и свое имущество от других подобных групп. Эти взаимные ограничения, которые одна община предписывает другой, в каждой общине равным образом предписываются одним индивидом другому; понятия же и обычаи, свойственные группе, применяются более или менее и к сношениям между лицами. Хотя в каждой группе есть стремление со стороны сильного напасть на более слабого, однако в большинстве случаев сознание бед, вытекающих из агрессивного поведения, обуздывает это стремление. Всюду у первобытных народов на обиды отвечают обидами. Тернер говорит о таннесах: «Прелюбодеяние и некоторые другие преступления предупреждаются страхом перед законом палки». Фицрой говорит, что, если патагонец не наносит вреда или обиды своему соседу, на него никто не нападает – и что каждый мстит лично тому, кто его обидел. Относительно наупесов мы читаем, что «они выработали себе очень мало законов; но то, что у них есть в этом отношении, представляет в чистом виде закон возмездия: око за око, зуб за зуб». Очевидно, что так называемый lex talionis стремится установить различие между тем, что каждый член общины может безопасно делать, и тем, чего не может, и затем уже применяются меры принуждения до известного предела, но не далее. «Хотя, – говорит Скулькрафт о чипавеях, – у них и нет правильно организованного правительства, так как каждый человек является господином в собственной семье, они более или менее испытывают на себе влияние известных принципов, способствующих общему благу», и между этими принципами называет признание частной собственности.
Каким образом взаимное ограничение сферы деятельности создает понятия и чувства, подразумевающиеся под термином «естественные права», мы видим очень ясно на примере нескольких мирных племен, имеющих правительства лишь по имени или не имеющих никакого правительства. Кроме фактов, свидетельствующих о том, что тоды, санталы, лепхасы, бодосы, чакмасы, такуны, арафуры и т. д. до щепетильности уважают права друг друга, что вполне дикое племя лесных веддов, не имеющее никакой социальной организации, «считает совершенно непонятным, чтобы кто-нибудь мог взять то, что ему не принадлежит, ударить товарища или сказать какую-нибудь ложь». Таким образом, становится ясным и из анализа причин, и из наблюдения фактов, что в то время, как положительный элемент права выполнять действия, способствующие поддержанию жизни, зарождается в законах жизни, отрицательный элемент, дающий праву его этический характер, происходит от условий, создаваемых социальным сплочением.
И действительно, мнение, приписывающее правительству создание прав, настолько далеко от истины, что мы
