Так говорит Юрка. Когда он говорит так и стоит передо мной — широкоплечий, мужественный, — я начинаю сомневаться: а может, и правда все, что он говорит, может, самое правильное — это принять Юркину веру, раствориться в ней, служить Юрке и Юркиному делу до гроба и в этом найти счастье.
Когда же я остаюсь одна, когда меня обступают обыкновенные люди — Басманова, тетя Муза, Валя, Гоша, когда я подпускаю к себе их заботы, — Юрка начинает казаться ненастоящим, искусственно сконструированным.
Все мы живем под одним солнцем, но Юрка как будто повернулся к солнцу одной своей стороной. Другая — высохла, перестала существовать. Та самая сторона, которая делает людей людьми. Ведь нам не угрожает опасность превратиться в животных, но мы не избавлены от опасности превратиться в машины.
Об этом бесполезно говорить с Юркой. Он неизменно выйдет победителем из спора. Какой-то любитель афоризмов, из тех, кому нравится разнимать мир на части и укладывать его в формулы, сказал: «Будьте логичны, и вы будете непобедимы». Как будто логика — это не наука, выдуманная самими людьми.
— Ну, что ты молчишь? Что это ты стала молчаливая в последнее время? — спрашивает Юрка.
— Я не молчаливая.
— А что же? Как будто тебя рулоном ватмана по голове стукнули. Кстати, чуть не забыл! Зайди, будь другом, в этот магазин на Невском, знаешь, там на углу Мойки, спроси насчет ватмана. По сорок восемь копеек за лист. Всю Петроградскую облазил — нигде нет.
Мы расстаемся с Юркой, как всегда, на лестнице. Это не наши первые прощания — такие полные, свободные от посторонних мыслей, печальные от разлуки. Сейчас разговоры наши дробятся, вертятся то вокруг Юркиных дел, то вокруг Юркиного настроения. Дневная суета входит в наши прощания.
— И насчет доклада не забудь. Навязали, понимаешь, к юбилейным дням. Как будто у меня есть время на такие вещи. А тебе ведь не трудно сделать? Ты ведь в литературе сильна.
— Хорошо. Я схожу в Публичку.
— Вот-вот, в Публичку сходи. Ну, Аська…
— Пусти!
— Ну еще раз… Последний…
Юрка спускается вниз, когда я окликаю его:
— Юра!
— Да.
— Я забыла тебе сказать. Я уезжаю.
— Куда?
— В Выборг. Работать там буду и жить.
Юра поднимается наверх.
— Почему в Выборг? С какой стати?
— Там отделение открывается «Интуриста». Как раз люди нужны.
— А ты здесь при чем?
— А почему бы нет? Поживу там год, разберусь в себе, подумаю.
— Какого черта это нужно тебе — думать, разбираться… О чем тебе думать, в самом деле? Все так хорошо устраивалось.
— Ты мог бы тоже в Выборг. Там — большое строительство.
— С какой стати? Нет, я определенно не понимаю, чего ты хочешь. Ты как следует подумай, прежде чем решать. Слышишь? И оставь ты эту свою нервозность. Все, в сущности, очень просто. И доклад не забудь. И ватман. Я пошел.
Юрка обнял меня и побежал вниз по лестнице.
59
Выборг — остров Спокойствия. Выборг — обетованная земля. Выборг — это такое место, где распутываются все противоречия, где упрощаются все сложности, откуда истина яснее всего.
Тетя Муза всполошилась:
— Куда ты такая? Кому ты нужна? Господи, что же это такое? Ведь ты каши себе сварить не сумеешь. Какой из тебя там работник — в этом Выборге! Горе одно.
Тетя Муза переполошила всю квартиру. Каждый говорил свое.
Калерия:
— Едешь? Правильно делаешь. Нельзя киснуть на одном месте. Движение — основа жизни. Закон восстановления энергии. Сколько потратишь, столько восстановишь. Без этого — чепуха какая-то, бессмыслица. Я тоже уеду.
Басманова:
— Право, не знаю, что сказать. Я в растерянности необыкновенной. Все так неожиданно: перемещения, изменения… А почему? Не понимаю!
Сосед:
— На ту же работу? Переводчиком? Зря! Они ведь вас обворовывают.
— Кто?
— Туристы. Вы отдаете им силы, расходуете свой душевный потенциал — а что в результате? Пшик! Они уезжают, забывают вас, и приезжают другие. А за то время, что вы возитесь с ними, вы могли бы сделать что-нибудь вещественное.
Он потер большой палец об остальные, изображая этим то вещественное, что я могла сделать. Я подумала, что речь идет о деньгах. Но нет.
— Вы могли бы написать статью по филологии, могли бы готовиться в аспирантуру и — кто знает! — может быть, со временем и защититься. Ведь вы неглупый человек. — Он мотнул головой и дернул плечом. — Вместо того чтобы вложить свои возможности в какое-нибудь действительно реальное дело, вы растрачиваете себя на этой бессмысленной работе с туристами. А они вас попросту обворовывают.
Я удивилась.
— Да, да, обворовывают! — воскликнул сосед. — Будут идти годы, ведь не всю жизнь вы будете молодая, и вы почувствуете в один прекрасный момент, что вы обанкротились, что нет уже ни той силы, ни того задора — ничего нет, кроме усталости. А куда все делось? Ушло, как вода сквозь сито, в этой самой вашей работе.
Сосед помолчал, подумал и прибавил:
— Никогда я не вмешиваюсь в чужие дела, но вам симпатизирую.
Он двинулся к двери, потом остановился:
— Совершенно искренне!
Он дернул плечом, боднулся и вышел вон из комнаты.
— Вот видишь, — сказала тетя Муза. — И он то же говорит.
— Что он говорит? — спросила я.
— Что не надо ехать.
Тетя Муза не поняла ничего из проповедей соседа.
Я могла, наверное, возразить ему что-нибудь, могла, быть может, поспорить, но последнее время я как-то изменилась, во мне не было «того задора», как выразился сосед, и я решила подумать над его словами. «Они обворовывают вас». Смешно было предположить, что меня обворовывают солидные, благопристойные люди.
Но может быть, в словах моего соседа и была истина? Может быть, я действительно могла сейчас уже метить куда-нибудь в аспирантуру, волноваться, вновь сдавая экзамены, и добиваться в жизни успеха? Добиваться его так, как добивается Юрка. И может быть, если бы я поступила именно так, может быть, мне и не пришлось бы расстаться с Юркой? Я бы трудилась честно и добросовестно, и когда-нибудь на стол легла бы книжка в коленкоровом переплете — итог моих трудов. Я бы щупала ее, трогала и знала — вот куда они ушли, мои силы, моя страсть, мое воображение. А что сейчас я могу потрогать? Ничего. Маячат перед моими глазами лица туристов.
Я бы вышла замуж за Юрку, жила бы с ним, встречала его по вечерам в мягких домашних туфлях и шикала на соседей, которые мешают ему заниматься, мешают добиваться… Юрка выстроил бы свои дома, обобщил свой опыт в книжках, и они вместе с моими встали бы на полку в нашей комнате. Мы были бы уже старыми, а книжки стояли бы рядом на полке так близко, что рукой дотянуться. Хочешь вспомнить молодость, хочешь встретиться со своим былым задором — открой переплет книжки. Вот оно: ласкательные суффиксы. Вот он, твой молодой задор.
Нет, неправ мой сосед. Один-единственный раз решил он вмешаться в чужую жизнь, и то неудачно. А, может быть, потому и неудачно, что это случилось один-единственный раз. Пусть живет он за стеною, тихо, никому не мешая, пусть накапливает для книги, диссертации свой опыт, — я буду жить по-своему.
60
У Соколовой в бюро обслуживания.
— Я хочу уехать.
— Куда?
— В Выборг. Я слышала, там открывается отделение «Интуриста». Наверное, нужны люди.
— Люди очень нужны.
Соколова снимает пенсне и прикрывает глаза ладонью.
— Очень хорошо, что вы сами. Люди нам нужны, но еще нужней добровольцы.
Сощурив глаза, Соколова тщательно протирает стекла пенсне.
— А почему вы решили? Что вас натолкнуло?
— Так. «Привычка к перемене мест».
— Вот как!
Соколова улыбается и смотрит на меня через толстые стекла так, как будто мне не двадцать с лишним лет, а три года.
— Кстати, как ваше замужество?
— Замужество?.. Оно не состоялось, — говорю я и смотрю прямо в глаза Соколовой.
— Вот как? Тогда рассказывайте!
— Что?
— Все с самого начала.
А где оно было — начало? С чего началось? С блокады? Или, может, потом, с Юрки? Или все началось с «Интуриста»?
— Я не могу сначала. Я буду с середины.
…Бьют часы в кабинете управляющего. Вызванивают тоненько каминные часы в холле. Ночь прислоняется к окну. Замолкают в гостинице все разговоры, шумы, шорохи. Спит гостиница. Спит управляющий «Интуристом», спит Гоша, спят официанты ресторана и переводчики, спит швейцар.
Мы сидим с Соколовой друг против друга.
— Я понимаю, — говорит Соколова. — У каждого человека так бывает, наступает необходимость объяснить какие-то вещи самому себе, разобраться в накопленных впечатлениях. В одном только вы ошибаетесь. Нет обетованных земель, нет островов спасенья, нет медвежьих углов. Куда бы вы ни бежали — вас всюду обступит жизнь, вплотную — к горлу — и поставит перед вами десятки других вопросов. И не бояться этого надо, а радоваться этому.
