Делай всякое дело, будто последнее в жизни [384].
Упражняясь в предвидении бедствий и смерти, незаметно переходят от применяемой на практике физики к практической этике. Ведь такое предвидение непосредственно связано с практическими действиями философа-стоика. Действуя, он предусматривает возможные препятствия, ничто не совершается против его ожиданий. Даже если возникают препятствия, нравственное намерение его остается неизменным [385].
Как мы убедились, в философской доктрине, воплощаемой в жизнь, границы между различными частями философии стираются. Упражнение в определении является одновременно логическим и физическим, размышление о смерти или упражнение в предвидении трудностей — одновременно физическим и этическим. Смешивая подобным образом части философии, стоики, вероятно, опровергали Аристона Хиосского, стоика первого поколения, который отбрасывал физическое и логическое учение, оставляя одну только этику [386]. Аристон, полагали они, справедливо рассматривает философию как некоторую практику, но ведь ни логический, ни физический разделы философии не относятся к чистой теории, они тоже в полной мере соответствуют жизненной философии. Философия для стоиков едина, и заниматься ею надлежит беспрерывно, обращая неусыпное внимание (prosoche) на себя самого и на происходящее вокруг. Суть позиции стоика как раз в этом неусыпном внимании — постоянном напряжении, обостренном сознании, ни на миг не ослабевающей бдительности. Благодаря такому вниманию философ вседневно и всечасно отдает себе отчет не только в делах своих, но и в мыслях — это составляет жизненную логику, — и всегда помнит о том, что он есть, каково его место в мире, — это жизненная физика. Такое самосознание есть, в первую очередь, нравственное сознание; оно неустанно стремится к очищению и исправлению намерения, оно зорко следит за тем, чтобы не допустить никакого другого мотива действия, помимо воли творить добро. Но стоическое самосознание есть не только нравственное сознание — это сознание космическое и рациональное: человек, постоянно внемлющий имманентному всеобщему Разуму космоса, взирает на все с точки зрения мирового Разума и радостно приемлет его волю.
Этой практической философии, этому упражнению в мудрости, одновременно единому и сложному, стоики противопоставляют теоретический философский дискурс, состоящий из взаимосвязанных положений и распадающийся на три части — логику, физику и этику. Тем самым они признают, что, преподавая философию и призывая следовать ей на практике, невозможно обойтись без рассуждений и речей, представляющих физическую, логическую и этическую теории в ряде положений. Но когда дело идет о том, чтобы упражняться в мудрости, т. е. жить, как подобает философу, все, что в процессе преподавания было изложено по отдельности, должно быть пережито и применено на практике как нечто единое [387].
Ведь для стоиков в природе (и в физике), в человеческом сообществе (и в этике), в мышлении индивидуума (и в логике) являет себя один и тот же разум. Единый духовный акт философа, упражняющегося в мудрости, совпадает с единым актом всеобщего Разума, присутствующего во всем и пребывающего в согласии с самим собой.
Аристотелизм
Аристотелики [388] эллинистической эпохи — это преимущественно ученые. Только Феофраст, первый преемник Аристотеля, судя по всему, был, как и его учитель, и теоретиком, и организатором исследований, особенно в области естественной истории. В дальнейшем школа, видимо, занималась главным образом энциклопедическими исследованиями — в частности, историческими и литературными (жизнеописания, этнология, характерология), — физическими изысканиями, разработкой логики и риторическими упражнениями. Результаты этого громадного труда, к сожалению, известны нам лишь из скудных фрагментов. Астроном Аристарх Самосский [389] (III в. до н. э.) выдвинул гипотезу, согласно которой Солнце и звезды неподвижны, а планеты и Земля обращаются вокруг Солнца, вращаясь при этом вокруг своей оси. Стратон из Лампсака, развивавший материалистическое учение о природе, сделал некоторые шаги в направлении экспериментальной физики, в особенности в своих опытах относительно пустоты. Мы располагаем лишь весьма малочисленными свидетельствами, касающимися этики обуздания страстей, проповедуемой аристотеликами этого периода, и их жизненных принципов [390].
Платоновская Академия
К середине III в. до н. э., когда главой школы становится Аркесилай, платоновская Академия в определенном смысле возвращается к сократическому жизненному выбору [391]. Философский дискурс вновь принимает в основном критическую, вопросительную и апоретическую форму. Не случайно Аркесилай не пишет никаких сочинений. Его метод преподавания состоит в опровержении с помощью соответствующей аргументации тех тезисов, которые предлагается выдвигать слушателям [392]. Каков бы ни был выставленный тезис, он берется продемонстрировать, что с не меньшим успехом может быть доказано обратное, из чего явствует, что ни одно утверждение не достигает достоверности и абсолютной истины. А потому, согласно Аркесилаю, следует воздерживаться от всякого суждения, хотя это не означает, что надо воздерживаться от всякого исследования и от всякой критической активности. Таким образом, Аркесилай возвращается к позиции Сократа: ведь Сократ говорил в «Апологии», что для него величайшее благо — все подвергать исследованию и что без такого исследования не стоит и жить, ибо счастье только в этом беспрестанном поиске [393]. Но это в конечном счете и возврат к платоновскому определению философии как осмысления собственного незнания и недостижимости мудрости, доступной одним богам [394]. Платон, полагает Аркесилай, ясно понимал, что людям не дано достичь абсолютного знания. Поэтому, по примеру Сократа, Аркесилай ничему не учит, но, как и Сократ, он будоражит и зачаровывает своих слушателей, он их воспитывает, помогает избавляться от предрассудков, развивая в них критическое чувство и вслед за Сократом призывая их поставить себя под сомнение [395].
Однако между критицизмом Аркесилая и Сократа можно обнаружить различие. И Сократ, и Аркесилай разоблачают мнимое знание, мнимую достоверность. Но Сократ порицал мнения и предрассудки как «философов» — в данном случае софистов, — так и всех прочих людей. У Аркесилая же критика направлена, прежде всего, против мнимого знания философов-догматиков, против мнимой достоверности их теорий. По его убеждению, задача философии — показывать противоречия философского дискурса (например, дискурса стоиков или эпикурейцев), притязающего на достоверность во всем, что касается богов и человека. Нравственная жизнь не нуждается в том, чтобы ее обосновывали исходя из каких-либо принципов и оправдывали посредством философского дискурса. Так же как Сократ и Платон, Аркесилай признает, что в человеке изначально заложено влечение к благу и естественное стремление поступать добродетельно [396]. Стало быть, изгоняя из своего ума всякое мнение, полностью воздерживаясь от суждения, философ вернется к спонтанным естественным стремлениям, предшествующим всякому умозрению: если человек следует этим стремлениям, которым целесообразно повиноваться [397], его моральное действие будет оправданным. Кстати сказать, античные авторы отмечали редкостную доброту Аркесилая и скромность, с какой он делал благодеяния [398].
