Сняв несколько фонетических эффектов, хорошо известных уже к середине XIX в. (например, переход мягкого индоевропейского ǵ в корне 'соединять' в j или k в зависимости от последующего согласного, переход ai в ē и au в ō и так далее), а также обозначив звуки v и y как u̯ и i̯, чтобы показать, что это неслоговые варианты u и i, получаем те же формы в таком виде:
Видно, что в VII классе корень в каждом случае состоит из трех звуков, но может разрываться грамматическими показателями – так же, как мы уже видели в иврите: i̯u̯g- 'соединять', u̯rg– 'скручивать', bhi̯d– 'расщеплять'[12]. Если обозначить корневые звуки цифрами 1, 2 и 3, то модели образования форм выглядят так:
IX класс выглядит очень похоже, но все же эти правила к нему применимы плохо; в частности, там не выделяются три корневых согласных. Идея Соссюра состояла в том, что раз их там нет, а они должны быть, надо постулировать их на более глубоком историческом уровне. Предположим, что корень 'чистить' выглядел как pu̯H-, а корень 'петь' – как grH-. Тогда мы получаем такие формы:
Из форм с H более новые формы без H выводятся при помощи двух простых правил:
1) между гласным и согласным H выпадает, а гласный удлиняется: punaHmi > punāmi, gr̥Hta- > gr̥̄ta-;
2) когда H стоит между согласными, после него появляется вставной гласный i, а затем H выпадает: garHtum > garHitum > garitum.
Таким образом, на основании чисто логических соображений Соссюру удалось восстановить древнее индоевропейское состояние. Спустя полвека, в 1927 г., польский лингвист Ежи Курилович (1895–1978) обнаружил звук, соответствующий восстановленному в нашем примере H, в хеттском языке, и это окончательно сделало такие звуки (так называемые ларингальные) полноправными элементами реконструируемой праиндоевропейской фонетической системы.
Вообще говоря, реконструкция праязыка не так уж далека от апостерирорного лингвоконструирования, с той только разницей, что перед лингвистом, занимающимся реконструкцией, стоит куда больше методологических ограничений. За долгие годы кропотливой работы индоевропеисты сумели реконструировать фонетическую систему праиндоевропейского языка и понять, как из нее развились системы языков-потомков. Похожими методами восстановили и его морфологию, и синтаксис, и словарь. Для каждого уровня языка, как для фонетики, надо было получить модель, убедительную саму по себе и позволяющую сформулировать правила перехода к языкам-потомкам. Такие модели и были построены, и сейчас мы довольно хорошо понимаем, какие падежи и склонения были у праиндоевропейцев, сколько у них было глагольных времен, в каком порядке ставились члены предложения и какими словами они называли самые разные предметы и действия. Не будет преувеличением сказать, что о праиндоевропейском языке известно больше, чем о некоторых языках, на которых говорят на Земле в наши дни. И только одного у нас нет от праиндоевропейского языка – текстов.
И, может быть, не случайно почти в то же время, когда начали массово появляться искусственные языки для международного общения – во второй половине XIX в., в индоевропеистике появился первый (и тоже искусственный) текст на праиндоевропейском языке. Немецкий лингвист Август Шлейхер (1821–1868) решил доказать: реконструкция праиндоевропейского языка продвинулось так далеко, что на нем уже можно сочинять тексты. Вот он и написал басню на праиндоевропейском языке, которая приводится ниже с пословным и литературным переводом:
'Овца, у которой не было шерсти (стриженая овца), увидела коней: один вез тяжелую повозку, другой – большой груз, а третий быстро нес человека. Овца сказала коням: «Сердце мое сжимается, когда я вижу, как человек погоняет коней». Кони сказали: «Послушай, овца, это у нас сердце сжимается, когда мы видим, что человек-господин делает из овечьей шерсти теплую одежду для себя, а у овец шерсти не остается». Услышав это, овца убежала в поле'.
За те 150 лет, что прошли со времен Шлейхера, индоевропеистика сильно изменилась – например, появилось и закрепилось соссюровское открытие ларингальных согласных. Чтобы оценить масштаб изменений, приведем ту же самую басню, переведенную в 2008 г. немецкой исследовательницей Роземари Люр на праиндоевропейский язык в том виде, в каком его принято реконструировать сейчас{97}. Легко заметить, что наука не стояла на месте, а продвинулась за полтора века очень далеко вперед:
h2ówis, (H) yésmin h2wlh2néh2 ne éh1est, dedork̑e (h1) ék̑wons, tóm, wóg̑hom gwérh2um wég̑hontm, tóm, bhórom még̑oh2m, tóm, dhg̑hémonm h2oHk̑ú bhérontm. h2ówis (h1) ék̑wobhos ewewkwe (t): k̑ḗrd h2ghnutoy moy widntéy dhg̑hmónm (h1) ék̑wons h2ég̑ontm. (h1) ék̑wōs ewewkwent: k̑ludhí, h2ówi! k̑ḗrd h2ghnutoy widntbhós: dhg̑hémō (n), pótis, h2wlnéh2m h2ówyom kwnewti sébhoy gwhérmom wéstrom; h2éwibhoskwe h2wlh2néh2 né h1esti. Tód k̑ek̑luwṓs h2ówis h2ég̑rom ebhuge (t).
Более того, теперь басню Шлейхера можно даже послушать: американский индоевропеист Эндрю Берд в 2013 г. не только предложил свою версию реконструкции (h2áu̯ei̯ h1i̯osméi̯ h2u̯l̥h1náh2 né h1ést, só h1éḱu̯oms derḱt…), но и сделал ее аудиозапись{98}. Конечно, в его праиндоевропейском языке явно слышится английский акцент, но это лучшее приближение к звучанию 6000-летней давности, которое у нас есть сегодня.
Таким образом, 200 лет лингвисты шли (и продолжают идти) к языку, на котором говорили индоевропейцы 6000 лет назад. Неудивительно, что реконструкция нигде не засвидетельствованного языка в конце концов нашла и более тесную связь с лингвоконструированием. Так появился проект современного индоевропейского языка Карлоса Килеса и Фернандо Лопеса-Менчеро{99}.
В 2012 г. вышло третье, последнее на сегодняшний день издание грамматики этого языка. Она основывается на научной реконструкции праиндоевропейского языка, при этом несколько приспособляя ее к современности. Разумеется, этот язык не предназначен для того, чтобы стать международным вспомогательным языком: для этого он слишком сложен. Вот как выглядят парадигмы единственного числа слов 'ночь' и 'нога' в этом языке:
Уже по этим 14 формам видно, что предлагать такой язык в качестве международного было бы наивно: в нем мы находим и непростые чередования (основы pod– и ped– в разных падежах), и противопоставление слов с ударением (типа nóqtejei) словам без ударения, примыкающим к соседнему ударному слову (типа noqtim), и контраст долгих и кратких дифтонгов (noqtei ≠ noqtēi). Килес и Менчеро, правда, пишут на обложке своей книги, что она пригодится широкому кругу читателей, интересующихся историей языков и желающих говорить на языке-предке самой крупной языковой семьи в мире, но едва ли человек, не потративший годы на изучение индоевропеистики как науки, захочет разбираться во всех тонкостях склонения, спряжения и фонетики. Авторы полагают, что их язык мог бы играть ту роль, которую играл санскрит в Индии середины I тысячелетия н. э.: на этом языке уже никто не говорил как на родном, но тем не менее образованные люди пользовались им как в устной, так и в письменной речи. Похожей была и роль латыни в Средние века.
В качестве примера текста на современном индоевропейском языке возьмем молитву «Отче наш»{100}; к ней дается русский и латинский текст, чтобы было легче искать общие слова, например nōmṇ и латинское nomen 'имя', woljā, воля и voluntas и так далее:
Впрочем, замысел современного индоевропейского языка пока не увенчался успехом и вряд ли им увенчается. Этому есть несколько причин. Во-первых, как сказано выше, получившийся язык сложен: даже несмотря на то, что некоторые исключения при переходе на уровень индоевропейской реконструкции удается устранить, все равно его грамматика, а особенно морфология очень непроста. Во всяком случае, мы не смогли бы так же легко разобраться в индоевропейской грамматике, посмотрев на один короткий текст «Отче наш», как сделали это с эсперанто на примере «Паруса» Лермонтова. Во-вторых, ясно, что в современном мире не существует индоевропейской национальной самоидентификации: никто не осознает себя как представителя индоевропейского народа вместе с французами, бенгальцами, таджиками, датчанами, осетинами и так далее. Таким образом, в отличие от литературного немецкого языка, нюнорска и иврита, современный индоевропейский язык так и остается не более чем игрой ума.
