А.Г. Если позволите, я вас попытаюсь перенести из прошлого в будущее. Очень часто в этой студии шла речь о глобальном потеплении, о межледниковье, в котором оказались мы, и о том, что мы ещё даже не приблизились к пику температур, которые характеры для такого межледникового периода.
П.П. Вполне возможно.
А.Г. Не говоря уже о том, что действуют сейчас и другие факторы, и человек очень активно изменяет среду. Можете вы спрогнозировать – при достаточно резком и внезапном изменении климата – катастрофы, подобные этой? То есть вымирание целых видов, вымирание, может быть, территорий каких-то в обозримом будущем, 100–200 лет, 300 лет?
А.Т. Я думаю, что не будет ничего подобного. Во-первых, я всеми фибрами своей души сопротивляюсь этой точке зрения, что сейчас идёт какое-то очень сильное, глобальное потепление. Я думаю, что это вполне локальная вещь, просто человеческая жизнь так коротка, что вот на нашей памяти как бы вот казалось, что было два-три столетия в Европе немножко холоднее, мы помним картины голландских художников, на которых по Амстердаму катаются на коньках, а сейчас это практически как бы нереально. Но это такой краткий период исторический.
А.Г. Но как мне объясняли здесь, есть дендрохронология за несколько тысяч лет, которая показывает периоды этого глобального или там локального микропотепления и микропохолодания за обозримый период, 3–4 тысячи лет. И есть предположения о том, что максимум температуры, которая достигнута за последние 10–15 лет, это всё-таки не флуктуация, это какое-то движение в сторону увеличения средней температуры на планете, которая за последние буквально 50 лет увеличилась, если я не ошибаюсь, на полтора градуса.
П.П. Увеличилась.
А.Т. Но при этом будет повышение уровня океана, это будет, так сказать, ну что, затопление каких-то низменных участков. Безусловно, будет повышение влажности климата в определённых зонах. Но я не думаю, что это, во-первых, очень как-то негативно скажется на фауне экваториальной и тропической, вряд ли это скажется как-то очень на них заметно. И также я не уверен, что наша голарктическая фауна тоже как-то пострадает. Она уже настолько, так сказать окрепла в боях с человеком, небольшие потепления вряд ли для неё будет фатальны…
А.Г. У нас осталось время для того, чтобы подвести итоги вашей дискуссии.
П.П. Скорее взаимодополнения даже. Про вирусы… вирусные теории или ещё какие-то есть.
А.Т. Я могу вкратце сказать, в сравнительном аспекте. Где-то года три назад известный зоолог, специалист по вымираниям, доктор Рос Макфи предложил свой взгляд на вымирание плейстоценовых фаун. Не только мамонтовой фауны: североамериканской фауны и также южноамериканской фауны, что касается крайнего юга, Южной Америки. Там тоже была очень интересная патагонская фауна, центральным звеном которой был крупный наземный ленивец милодон. Проявляются очень интересные параллели, скажем, с сибирской фауной. И там, и там одновременно появляется человек. И там, и там есть центральные фигуры. И там, и там меняются климатические условия. Но господин Макфи предложил совершенно новый взгляд на вымирание этих фаун. По его мнению, всему виной вирусы. Правда, непонятно, какие вирусы. Потому что пока я так и не уловил, что же там, какие болезнетворные вирусы могли уничтожить фауну, разных животных.
П.П. И почему одни лишь вирусы? Почему не бактерии?
А.Т. Ну, это мы не будем в этом углубляться. Мы просто комментируем, что такая теория в последнее время получила очень широкое распространение за рубежом, активно муссируется. И центральным его звеном, этой теории, является человек, распространение которого и уже его домашних животных приносило в эти стерильные сообщества какие-то новые болезнетворные микробы и вирусы, которые уничтожали целые фауны. Такая теория есть.
А.Г. Подобно тому, как европейцы, которые привезли в Северную Америку элементарный грипп и какие-то другие заболевания, уничтожили поголовно население целых областей. Мы ещё не коснулись такой темы, как одомашнивание животных, в том числе и гигантов. Потому что опыт африканских и особенно индийских слонов и их хозяев, наверное, позволяет фантазировать на тему, что попытки одомашнивания мамонта могли быть предприняты древним человеком. Почему бы нет, если собака и лошадь попали в этот ряд, то почему же не мамонт?
П.П. Насчёт лошади – мы с Олегом Петровичем Журавлёвым предполагаем, что были факты приручения отдельных животных. Приручение и одомашнивание – это совершенно разные вещи. Одомашнивание – это популяция, существующая в домашних условиях.
А.Г. Мало того, это селекция определённая.
П.П. Да, селекция. А то, действительно, какие-то странные изображения во французских пещерах, в живописи и скульптурах, где как будто бы изображён недоуздок, как будто бы изображены уздечка без удил…
А.Т. А мамонт такой тоже как в деревянной загородке. Я уже не помню, в пещере Камбарель или где-то. Тоже можно расценивать как в загоне, мамонт в загоне.
П.П. То ли мамонт в загоне, то ли он провалился в какую-то конструкцию, ловушку. А один наш коллега считает, что это вообще изображение праотца мамонта, который-де совокупляется с богиней праматерью. Ну, так вот он увидел по-своему этот рисунок. Но эти изображения лошадей действительно очень реалистичны. Но если бы тогда была верховая езда и, в особенности, такая, как некоторые считают, всадники, охота верхоконная, то человечество, конечно же, въехало бы на лошадях в историю. Ибо это такое даёт преимущество. Трудно допустить, чтобы было одомашнивание лошади. Собачка… Я лично сторонник, что уже были домашние собаки или, по крайней мере, какие-то волки, жившие в симбиозе с человеком и помогавшие ему в его добром или не добром – как посмотреть – деле. Но остальные животные вряд ли в это время, это позже, это неолит.
А.Г. Спасибо огромное.
16.07.03 (хр.00:52:14)
Участники:
Александр Петрович Левич – доктор биологических наук
Александр Владимирович Коганов – кандидат физико-математических наук
Александр Гордон: 18 лет регулярных выступлений, которые являются итогом определённых размышлений, экспериментов, работы научной и творческой мысли. 18 лет – это только вашему семинару. А проблема времени стоит перед человечеством с самого начала осознания того, что есть ты, есть окружающий мир. И этот окружающий мир каким-то образом вокруг тебя движется, развивается, умирает – и умираешь ты. Так вот, в чём же феномен не времени даже самого, а феномен интереса человека ко времени?
Александр Левич: Наверное, один из главных – это наш собственный внутренний интерес, потому что мы бренны, потому что наши дни не бесконечны. И потому, что есть внутреннее неприятие этой бренности. Осознаём мы это или нет, мы хотим узнать, почему, зачем, и, может быть, как её избежать. Это интересно каждому из нас. Это интересно и науке, потому что, как мне кажется, при решении проблем естествознания, при решении фундаментальных вопросов, всегда приходилось изменять представления о времени. Получалось это, видимо, потому, что время так глубоко лежит в фундаменте наших представлений о мире, что мы не можем исключить его из рассмотрения при решении любых проблем. Для того чтобы сделать какой-то следующий шаг, приходится лучше разобраться в том, что такое время. Для меня самого есть чисто внутренняя причина, по которой я не могу не заниматься временем. Таковы мои образование и профессия теоретика, что мне кажется: нужно, чтобы в областях науки, где ещё нет фундаментальных уравнений, такие уравнения появились.
Каждое фундаментальное уравнение движения – это есть описание интересующей нас реальности с помощью некоторого эталона изменчивости. И оттого, каким мы себе представляем время и какова эта эталонная изменчивость, то есть часы, очень сильно зависит, сумеем ли мы угадать или вывести нужные уравнения. Это мой путь, по которому я пришёл к проблеме времени. Хотя я понимаю, что у каждого путь свой.
Александр Коганов: Свой, да. У меня по-другому, например, было. Я пришёл к этой проблеме, скорее, от противного. Я по образованию математик. Математиков учат таким образом, что время исключено из математической теории, даже в тех случаях, когда явно указывается последовательность процедур.
И вот этот момент очень сильно вошёл в противоречие с практикой, когда мне пришлось заниматься прикладными задачами. Там я увидел, что время, наоборот, является важнейшим фактором. И это отнюдь не параметр в уравнениях, а скорее – обстоятельство действия. Это важнейшее обстоятельство действия, внутри которого приходится существовать: надо успеть решить задачу, надо успеть получить данные для решения задачи.
