соблазнительный. Стивену казалось, что он нашел способ обойти проблему сингулярности и тем самым разгадал великую тайну существования.
В отличие от Леметра, он не стал воздерживаться от обсуждения роли теологии в своей космогонии. «Вселенная должна быть полностью самодостаточна и не подвержена какому-либо влиянию извне самой себя, – писал он в “Краткой истории времени”. – Она не может быть ни создана, ни разрушена. Она просто должна быть… Где же в ней тогда место для Творца?» Теория отсутствия границы, утверждал Стивен, сняла необходимость primum movens – первотолчка, запустившего историю Вселенной, так как она показала, что Вселенная могла быть создана «из ничего». Конечно, «Бог пробелов», к которому взывал Стивен в «Краткой истории времени», – совсем не то, что Deus Absconditus – «скрытый Господь» Леметра, который остается сокрытым даже в начале творения.
Поясним – так говорил ранний Хокинг, приверженец метафизической позиции Эйнштейна. Подобно Эйнштейну, ранний Хокинг полагал, что математические законы физики обладают некоторой формой существования, более важной, чем физическая реальность, которой они управляют. Эйнштейн не мог принять идею Большого взрыва в значительной степени именно потому, что она, казалось, подрывает этот идеал. Но в то время как теорема Стивена о сингулярности, казалось, подтверждала подозрения Эйнштейна, идея не имеющей границы «чаши», заменившей сингулярность в квантовой космологии, позволяла внести ясность в проблему начала Вселенной и в то же самое время сохраняла в неприкосновенности эйнштейновский идеализм. Это было, конечно, великолепным достижением.
Но так же как для Эйнштейна оказалась неожиданностью его собственная теория относительности, гипотеза об отсутствии границы преподнесла Стивену сюрприз. Оказалось, что ранняя версия предложения об отсутствии границы недостаточно радикальна!
Рис. 26. Стивен Хокинг и его ученики отмечают шестидесятилетие Стивена в King’s College в Кембридже.
Глава 4
Пепел и дым
Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен… в каком-то из них существуете вы, а я – нет; в другом есть я, но нет вас… в третьем – я произношу эти же слова, но сам я – мираж, призрак.
Хорхе Луис Борхес, «Сад расходящихся тропок»
Кембриджская школа теории относительности Стивена Хокинга была похожа на рок-группу: неформальная, не имеющая связи с ежедневной реальностью и радикальная в своих планах изменить мир.
Ее штаб-квартира, DAMTP, Факультет прикладной математики и теоретической физики, был основан в 1959 году Джорджем Батчелором, специалистом по прикладной математике. Сначала DAMTP размещался в крыле здания прославленной Кэвендишской физической лаборатории, где в 1897 году Дж. Дж. Томсон открыл электрон, а в 1953 году Уотсон и Крик расшифровали спиральную структуру ДНК [113]. Позже, в 1964 году, DAMTP переехал в здание Old Press Site напротив булочной Фицбиллис, между Силвер-стрит и Милл Лейн, – там-то я и познакомился со Стивеном. Здание в викторианском стиле, ничем не примечательное снаружи, внутри отличалось крайне нелогичной планировкой: лабиринт тускло освещенных коридоров вел в лекционные залы, пыльные кабинеты или заводил в тупики. Но нам это место очень нравилось.
Живым бьющимся сердцем DAMTP был его холл. Высокие потолки, поддерживаемые колоннами, взирающие с портретов на стенах суровые лица бывших лукасовских профессоров, виниловые кресла и доска объявлений, увешанная постерами, извещающими о студенческих вечеринках или научных конференциях. В середине 1960-х Денис Сиама учредил здесь почти обязательный для посещения ежедневный чайный ритуал. Ровно в четыре пополудни зажигалось освещение, на столе рядами, как полки оловянных солдатиков, выстраивались чашки, разливался чай. Спустя мгновение в холле уже было не протолкнуться. Теоретическая физика, что ни говори, глубоко общественное занятие.
Стивен появлялся из-за оливково-зеленой двери своего кабинета; в правой руке он держал пульт, левой обхватывал рычаг рулевого управления. Он присоединялся к разговорам, лавируя в толпе на своем кресле и то и дело наезжая кому-нибудь на ногу. Вокруг низких столиков с белыми моющимися столешницами, идеально приспособленными для того, чтобы чертить на них уравнения, подбрасывая соседям по столику новые идеи, шли непрерывные споры. Чай был, правду сказать, неважный, но, собирая всех, он способствовал рождению новейших теорий. Роберт Оппенгеймер, знаменитый «отец атомной бомбы» и бывший директор Института перспективных исследований в Принстоне, как-то сказал: «Чай – это где мы объясняем друг другу, чего мы не понимаем». Много лет чай в DAMTP служил именно этой цели, превращая холл в международный центр обсуждения последних достижений теоретической физики.
Для меня участие в ежедневном чайном ритуале со Стивеном имело огромное значение: за чаем устанавливалась связь, гораздо более глубокая, чем обычные отношения между преподавателем и студентом. Наши споры часто тянулись еще долго после того, как холл снова пустел; они продолжались вечерами в «Мельнице», пабе у реки Кем, в котором сотрудники и студенты DAMTP постоянно сиживали после работы, или за ужином в доме Стивена в Вордсворт Гроув [114]. Работа со Стивеном поглощала все время без остатка. Он не разделял профессиональную и личную жизнь и во многих отношениях воспринимал круг своих близких сотрудников как вторую семью.
Джон Уилер как-то сказал, что есть три способа делать большую науку: путь крота, путь дворняжки и путь картографа. Крот начинает рыть с какой-то точки и планомерно роет, неуклонно продвигаясь вперед. Нюх дворняги ведет ее от одной находки к другой. Наконец, картограф представляет всю картину в целом, интуитивно догадывается, как сложить все воедино, и таким образом находит новую истину. Хокинг, думаю, был картографом.
Если Сиама был силен в объединении людей вокруг принципиально важных открытых проблем теоретической физики, то Стивен извлекал из своей «карты» собственный ясный план действий. Мы же были нужны Хокингу, чтобы заполнять на этой карте белые пятна. С самого начала Стивен рассчитывал, что мы будем работать с ним над превращением широкого интуитивного полотна, существовавшего в его мозгу, в полноценные исследовательские проекты и претворять эти проекты в жизнь. В итоге он подпускал нас к себе гораздо ближе, чем это делает большинство научных руководителей.
Общение со Стивеном посредством его речевого синтезатора было по необходимости ограниченным – и не только в отношении словарного запаса, но особенно, когда речь заходила о манипуляциях с уравнениями. Поэтому он, конечно, не мог обеспечивать полноценного руководства в ходе детальных вычислений. Зато он указывал общие направления работ и корректировал их по мере нашего продвижения. Правда, построенная Стивеном «карта», снабженная лишь его краткими, как будто зашифрованными указаниями, часто оказывалась очень трудной для навигации и могла завести в обескураживающий тупик. Но даже сами эти трудности стимулировали, заставляя нас, его студентов, мыслить творчески и независимо. И он доверял нам. Стивен излучал непобедимую уверенность в том, что мы способны решить эти головоломки космического масштаба. Та же стальная решимость, что позволяла ему добиваться своего, несмотря на изнурительную болезнь, в
