В последние габсбургские полвека, несмотря на отдельные трения и столкновения, чешская и немецкая жизни обычно текли в Праге параллельно. Образно говоря, городские пути Франца Кафки и Ярослава Гашека пересекались лишь изредка, поскольку они проводили время в разных местах. Создатель Швейка облюбовал пивные на Виноградах, а автор “Процесса” и “Замка” предпочитал элегантные заведения Нового города. Там собирались почтенные Herren: в кафе Louvre на проспекте Фердинанда (Национальный проспект, кафе открыто и сейчас, а с 1902 года в нем проходили заседания немецкого философского кружка, в котором участвовали Кафка и Макс Брод); в Deutsche Casino и Немецком доме (после Второй мировой его заменил Славянский дом) на улице На Пршикопе[54]; в Corso и Continental. Популярностью у пражских немцев пользовалась и Kaisrova kavárna на углу Вацлавской площади и Водичковой улицы; ее хозяин-немец Иоганн Кайзр был широко известен как Папа Кайзер, но на стене красовался портрет другого императора, Старого Прохазки. Любимым местечком Франца Кафки считался столик у окна на втором этаже кафе Edison, владелец которого Юлиус Турновский гордился личным знакомством с изобретателем электрической лампы накаливания. Отсюда открывался отличный вид на Вацлавскую площадь, который сейчас уже не оценить: и кафе, и здание существуют только в фотографиях и воспоминаниях.
Чешские pánové активно учреждали шутливые обеденные компании. Участники Общества длинного стола ежевечерне собирались в разных трактирах и ресторанах на протяжении 35 (!) лет. “Флековской академией” в пивной U Fleků целое десятилетие руководил художник Ладислав Новак. В трактире U zlatého litru на Балбиновой улице Ярослав Гашек сформировал из друзей-анархистов сатирическую Партию умеренного прогресса в рамках закона, которая в 1911 году приняла (неудачно) участие в местных выборах. Чешские студенты-социалисты кучковались у Франты Миховского в пивной Demínka, а публика поутонченнее собиралась в Arco на углу Гибернской (Ирландской) и Длажденой (Мощеной) в пролетарского вида кафе Union (“место встреч пражских интеллектуалов”) и, конечно, в популярном и сегодня кафе Slavia напротив Национального театра.
Листаем мемуары Карла Ладислава Куклы: “Тут собирается весь творческий свет: поболтать с приятелями, поиграть в бильярд, шахматы или карты; притвориться обычным смертным, чтобы потом полюбоваться собой; влезть в чужой разговор в качестве всезнающего репортера; завязать знакомство с каким-нибудь художником или скульптором, которые, как мотыльки, слетаются из своих пыльных мастерских и ателье – в эту свободную республику без монархов, богов и властителей. У сей республики есть только одно гордое название: богема”. Символом кафе Slavia – и символом той творческой жизни, которую в последние десятилетия габсбургской монархии вела в Богемии и чешская, и немецкая богема, – стала написанная в 1901 году картина Виктора Оливы “Любитель абсента”: поздний посетитель пригорюнился над рюмкой, а на краешек стола уселась прекрасная, прозрачная, зеленая, нагая, порочная муза… Чехия, кстати, остается единственной страной Европейского cоюза, где полынный абсент – в свободной продаже.
В 1908 году в Праге насчитывалось 395 пивных и трактиров, 42 винных погреба, 26 кафе и 40 бильярдных. Главной, помимо крепкого кофе или свежего пива, традицией этих общественных заведений являлось непременное наличие свежей прессы. Вот газетные объявления той поры: “Рекомендую высокочтимому обществу свое современно обставленное кафе Bellevue. Широкий выбор всех журналов. Образцовое обслуживание. Хозяин кафе Антонин Уржидил”; “Венское кафе, улица На Пршикопе – заведение первого класса. Элегантные помещения. Большой выбор всех видов местных и иностранных газет. Открыто до двух часов ночи. Любимое место общения пражских евреев. Франтишка Бондиова”.
Золотой пражской молодежи предлагались заведения пофривольнее. Главное из них – открытое в 1911 году ночное кафе Montmartre на Ржетезовой (Цепной) улице, со статуей обнаженной Евы, с танцевальным залом “Преисподняя”, на стенах которого изображались аллегорические фигуры смертных грехов. Тут, конечно, не танцевали чинную “беседу”. Montmartre, считавшийся первым настоящим пражским баром, все еще жив, но уже очень давно это совсем другой “Монмартр”, двери которого закрываются строго в одиннадцать вечера. Кончину славного кабаре предрек еще в 1920-е годы литератор Густав Опоченский: “Веселое поколение, которому Montmartre обязан своей славой, состарилось, и состарилось не от времени. Это война разучила нас смеяться”.
Война, ворвавшись в кафе Montmartre, покончила с императорской Богемией, но Прага еще и сейчас отчасти сохраняет провинциальную буржуазность и старомодность габсбургских времен. Городу снова удалось соблюсти баланс между прошлым и настоящим, он так и не стал полностью современным. Чехи не любят резких движений, ведь для этого народа перемены редко оказывались к лучшему. Поэтому и Прагу почти всегда переделывали постепенно и бережно, только однажды применив взрывчатку: в 1961 году, когда сносили колоссальный памятник Сталину, самый большой за пределами Советского Союза. Теперь на его месте в Летенском парке стоит огромный метроном, отсчитывающий секунды CET, Central European Time.
Центральноевропейское время – чуть более размеренное, чем на Западе и Востоке. Ну а что касается своего монархического прошлого, то Чехия вспоминает его со смешанными чувствами, хотя верх в массовом сознании чаще берет идиллическое восприятие. Этот миф точно охарактеризовал пражский историк архитектуры Рихард Бигель: “Для многих сейчас Австро-Венгрия – словно умильная черно-белая фотография, на которой солидный мужчина в цилиндре держит под руку изящную даму с зонтиком. Однако империя Габсбургов последних ее десятилетий – это вовсе не остров стабильности. Эта страна была похожей на зыбучий песок”.
– Ах, вы уже капрал, – сказал император. – А давно служите?
– Полгода, ваше величество!
– Так-так! И уже капрал? В мое время, – тоном ветерана произнес Франц Иосиф, – так быстро дело не делалось! Но вы молодцеватый солдат. Хотите остаться в армии?
У Гартенштейна были жена, ребенок и прибыльное дело в Ольмюце, и он не раз пытался симулировать суставной ревматизм, чтобы поскорей демобилизоваться. Но императору не говорят “нет”.
– Так точно, ваше величество, – ответил он, зная, что в этот момент
проворонил всю свою жизнь.
– Отлично. В таком случае вы фельдфебель!
Йозеф Рот. Марш Радецкого
Гениальный критик способен уничтожить самую блестящую репутацию. Вооруженным силам Австро-Венгерской империи сильно не повезло – у них такой критик нашелся. Ярослав Гашек опубликовал “Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны” через несколько лет после краха дунайской монархии. С тех пор каждый, кто прочитал этот выдающийся роман, при упоминании о габсбургской армии не может сдержать улыбки – как же, помним это сборище впавших в маразм престарелых генералов во главе с государем-императором, который от дряхлости якобы “загадил весь Шёнбрунн”, идиотов-офицеров и солдат, едущих на фронт под, мягко говоря, небоевым лозунгом: “На войну мы не пойдем, на нее мы все нас…ем!”
Серьезным историкам волей-неволей приходится бороться с трагикомической репутацией, которую создал этой армии талантливый чешский писатель. Гашек, придерживавшийся радикальных левых убеждений, никак не мог симпатизировать “штыкам империи” (до того как добровольно сдаться осенью 1915 года в плен русским войскам, он несколько месяцев провел на фронте в Галиции). Между тем среди персонажей романа Гашека, носящих военную форму, есть вполне симпатичные и толковые люди. К примеру, поручик Индржих Лукаш, у которого служит денщиком Швейк, несмотря на некоторые комичные черты характера, – старательный и при этом лояльный к имперской власти офицер. При всей критичности к монархии Габсбургов и ее армии Гашек не мог отрицать очевидного – и такие люди служили императору.
Франц Целлер фон Целлерберг. “Выезд уланов лейб-гвардии из казармы” (фрагмент). 1868 год.
Юлиуш Коссак. “Битва у Ваграма”. 1867 год.
Более того, если смотреть на Австро-Венгрию через призму не гашековской сатиры, а исторических свидетельств и документов, станет ясно, что толковые, преданные родине и престолу военные в императорской и королевской армии и на флоте преобладали. В противном случае во время своей последней войны эта армия не продержалась бы, ведя бои сразу на трех (а с 1916 года – на четырех) фронтах, до горького конца. Распад австро-венгерских войск начался лишь трагической для Австро-Венгрии осенью 1918 года, а значительная часть подразделений сохраняла верность режиму и перед самой капитуляцией. Для сравнения: русская армия после Февральской революции в течение полугода разложилась практически полностью, еще до фактического распада страны и большевистского переворота.
