Лоис Крайслер - Тропами карибу

Палатка Криса. Снижаясь к озеру для посадки, мы прошли над стоянкой, и мне стало приятно, когда Томми сказал: «У Криса хороший лагерь».

Томми послал в эфир радиограмму о нашей высадке. С Коцебу связи уже не было. «Все равно. Может, кто-нибудь и услышит, — сказал Томми. — Иногда это бывает».

Крис, темнолицый, встопорщенный, в капюшоне, весело выбежал нам навстречу и, только мы вылезли из самолета, даже не дав себе труда поздороваться, начал:

— Вчера прошло шестьсот оленей. И все на восток!

Итак, мы на пути миграции, вблизи тех мест, где зашедшие далеко на запад животные поворачивают обратно, — мелькнуло у меня в голове, а Крис продолжал:

— Еще я видел двух волков и песца. Волки убежали, а вот песца удалось немножко поснимать.

— Мне здесь нравится! — сказала я.

Томми удивленно взглянул на меня.

Пока он укутывал мотор брезентом, я поднялась на берег к палатке и сварила ему кофе. Готовить было так просто, что я невольно улыбнулась про себя. В сине— белом снегу Крис вырубил полки, расставил на них мою кухонную утварь. Под чайником, набитым тающим снегом, гудело низкое синее пламя примуса.

Что-то смутно— тревожное шевельнулось у меня в душе, когда Томми вернул мне чашку: ее дно было усеяно кристалликами льда. Такое же чувство внушала мне низкая заснеженная горная гряда по ту сторону озера, в какой-нибудь миле от нас: она была затянута дымкой, хотя день был солнечный.

Томми улетел, мы остались одни в краю, где были животные, и Крис мог приступить к работе.

Никогда еще мы не забирались так далеко от обжитых человеком мест. Мы находились на северо-западной окраине хребта Брукса, у истоков реки Колвилл.

Последние отроги гор Де— Лонга переходят здесь в безжизненный арктический склон, понижающийся на север, к Ледовитому океану. Озеро было укрыто среди низких гор. Самая высокая из них, гора Нолук, стояла прямо к югу от нашего лагеря. Лагерь располагался на уступе косы, отходившей от восточного берега озера, на половине ее высоты. Рьяно и деловито, как суслики, мы перетаскивали с озера прибывший со мной багаж и поставили еще одну (шатровую) палатку рядом с горной, которую разбил Крис. Последнюю мы отвели под кладовую, а в более просторной, шатровой, устроились сами.

Ночью повалил снег. Я лежала в спальном мешке, в узком пространстве между полом и стеной. Восточный ветер, несший мельчайшую снежную пыль, сотрясал палатку и хлестал тугим брезентом мне в лицо.

Весь следующий день мы пролежали в мешках. Можно сказать, до этого мы и не нюхали по-настоящему Арктики. Наивно самонадеянные, упоенные собственным мелкотравчатым прожектерством, мы смотрели на Арктику преимущественно как на поле деятельности Криса.

Пурга не унималась. Если не шел снег, мела поземка. И кухонные полки, и уборную, отрытую Крисом в снегу, полностью замело. Крис пытался раскопать их, но в конце концов махнул рукой. Когда по личным делам приходилось выбираться из палатки, никакой защиты от ветра снаружи не было. Мы перенесли наши запасы из горной палатки в шатровую, а горную сняли, чтобы она не порвалась под тяжестью наметенного снега.

Шатровая палатка служила нам гостиной, столовой, кухней, спальней, кладовой, фотолабораторией, прачечной и ванной. Размерами она была восемь футов на восемь у пола, но не всю эту площадь можно было использовать.

Стенки палатки шли наклонно и сходились наверху; шест посредине и поперечные распорки мешали стоять во весь рост. Половину пола занимали спальные принадлежности — два спальных мешка, вложенных в один огромный, застегивающийся на молнию мешок, щедро утепленный шерстяными одеялами, которые закрывались у шеи так, что край одного заходил за край другого. Но мы все равно не могли ни вытянуться во всю длину мешка, ни раскинуться во всю его ширину: в головах и ногах у нас стояли всевозможные картонки и кули, сбоку мешал центральный шест.

Как ни роскошны спальные мешки сами по себе, они. не держат тепло, если бросить их прямо на брезентовый пол, лежащий на снегу. Поэтому под большой мешок мы подложили несколько пушистых оленьих шкур и надувные матрацы из пластика. Матрацы не прибавляли тепла, скорее наоборот, зато создавали удобство, особенно необходимое человеку, который спит на земле не только недели, но и многие месяцы подряд.

Вторая половина палатки была нашим жизненным пространством. На доске, укрепленной вдоль стенки в футе от пола, стояли примус и посуда. Между доской и изголовьем постели была втиснута картонная коробка с сушеными абрикосами, сахаром и мукой, которая со временем сплющилась в удобное сиденье, вот только сидеть приходилось, подавшись вперед от наклонной стенки палатки.

Остаток пола занимал предмет роскоши — еще один примус, безопасности ради поставленный в банку из-под горючего вместимостью в пять галлонов. Крис захватил его на случай кратковременных привалов в будущем. Примус зажигался на полчаса утром и вечером, создавая иллюзию тепла. Горючего для отопления у нас пока еще не было, оно должно было прибыть самолетом лишь через две недели.

Стенки палатки вскоре обросли изнутри темной коркой льда. В редкие тихие утра, проснувшись, я видела над самым лицом трехдюймовые сосульки, свисающие с наклонной брезентовой стенки. Моя плохонькая, взятая взаймы малица из шкуры олененка была стара и облезала. Шерсть летела от меня при малейшем движении. Пол скоро превратился в грязную подстилку из льда и свалявшейся шерсти.

Любое движение удавалось нам лишь наполовину. Даже находясь в палатке одна, я не могла распрямиться во весь рост, как бы ни протискивала голову между поперечинами, увешанными носками и полотенцами. В нашей прежней походной жизни, пусть мы знали лишенья, у нас всегда был простор, уединение, свобода и минимум безопасности. Приволье было как бы естественным продолжением брезентового навеса или палатки. Теперь же у нас были лишь грязь и неудобства.

— Наша стоянка к югу от Юкона прошлой весной, по пояс в снегу, была райской роскошью по сравнению с этим, — криво усмехаясь, заметил Крис.

День приносил мне одну радость — и на нее можно было твердо рассчитывать — завтрак. Его готовил Крис, причем отнюдь не из желания побаловать меня. «Я не люблю оладий из меха», — деликатно объяснял он.

У него была своя система. Мне предписывалось лежать в постели и не мешать. Перво— наперво он сушил свои носки и ботинки над примусом. Эту маленькую роскошь — просушивать обувь — он позволял себе в любом походе, и благоразумие не изменило ему и здесь. Что касается меня, то я поспешно совала ноги в ледяную обувь, и они нередко стыли у меня весь день. У меня были высокие ботинки на резине, годные лишь для той поры, что последует за ледоломом. У Криса были такие же ботинки и, кроме того, парусиновые муклуки.

Подходящей для Арктики одеждой мы обзавелись лишь несколько месяцев спустя.

Пока Крис одевался, я прятала глаза подальше от его локтей. Затем очень ловко и аккуратно он начинал готовить завтрак. Происходило это так.

Натопив льду, он мыл руки и подавал мне смоченное в горячей воде полотенце. Пока растапливалась следующая порция льда, он в сухом виде смешивал составные части муки для оладий.

Мы изобрели смесь с высоким содержанием протеина, позволяющую наиболее аппетитным образом использовать яичный порошок. Вот ее рецепт. Взять полчашки яичного порошка, столько же цельного порошкового молока, столько же зародышей пшеничных зерен и столько же цельной пшеничной муки. Щепотку кукурузной муки для пышности. Соль, сахар, пекарный порошок, топленое масло и вода. Эти оладьи никогда нас не подводили и казались нам превосходными.

Составив смесь, Крис приготовлял кварту горячего порошкового молока самой великой нашей роскоши. Тут я садилась, отклонясь от косой стенки палатки, и в пинтовой алюминиевой кружке получала свою долю божественного напитка.

Тем временем натаивала следующая порция воды, и можно было замешивать тесто. Крис жарил консервированный бекон, потом оладьи, бросал мне пластикатовый мешочек с сахарным песком и подавал завтрак — две большие, с тарелку, лепешки, увенчанные куском тающего масла и завитком поджаристого бекона. Потом он жарил оладьи для себя, а потом — наконец— то! — грел воду, чтобы сварить мне чашку порошкового кофе.

Мы уже заметили, что у нас маловато продовольствия, и стали нормировать некоторые продукты. В грузе, доставленном сюда двумя воздушными рейсами, каждый фунт был на счету, и приходилось строго ограничивать его вес. Но по крайней мере раз в день, за завтраком, мы ели сытно и вкусно. Я всегда предвкушала и ценила завтрак за эти маленькие излишества — бекон, масло и кофе.

Все это время Крис сидел на корточках или громоздился на краю постели, склонившись над примусом. Наконец он выходил из палатки, освобождая место, чтобы я могла встать. Я растапливала лед, мыла посуду, с минуту остужала миску с грязной водой и затем вынимала воду в виде куска льда, который клала у входа, чтобы выбросить, как только случится открыть дверь.