Фред Хойл — выдающийся английский ученый, профессор астрономии Кембриджского университета. На основании своих вычислений количества информации, заключенной в простейших живых организмах, он заключает: «Вероятность образования жизни из неодушевленной материи равна отношению единицы к числу с 40000 нулей после нее… Оно достаточно велико, чтобы похоронить Дарвина и всю теорию эволюции. Никакого первичного бульона не существовало ни на нашей, на какой—либо другой планете, а если происхождение жизни было не случайным, то, следовательно, оно было продуктом преднамеренного акта, направляемого разумом» [27, с. 148].
Биохимики эволюционисты Дэвид Грин и Роберт Гольдбергер открыто признали: «Тем не менее, переход от макромолекулы к клетке является скачком фантастических масштабов, который лежит за пределами поддающейся проверке гипотезы. В этой области все является предположением. Доступные факты не дают основания постулировать, что на этой планете возникли клетки… Мы просто хотим подчеркнуть тот факт, что отсутствуют научные доказательства» (курсив наш. — Д.К.) [28].
Есть еще одна проблема с теорией эволюции — а именно, как, на основании каких фактов ее сторонники предположили, что эволюционные процессы действительно происходили? В самом деле, как один тип организмов эволюционировал в другой, существенно отличающийся от него? Эволюционисты утверждают, что причина этого — мутации. Мутации — внезапные изменения наследственности — как предполагается, дают «сырье» для эволюции. Но существует проблема, связанная с мутагенезом, с чем согласились бы даже эволюционисты—ортодоксы. А именно, большинство мутаций вредно. Доктор K.П. Мартин, профессор генетики из университета Мак—Гилл в Квебеке (Канада) утверждает: «… кажется, что все мутации по своей природе являются повреждениями, которые до некоторой степени нарушают плодовитость и жизнеспособность пораженных ими организмов. Я сомневаюсь, что среди многих тысяч известных типов мутантов может быть обнаружен один, который превосходит дикий тип в его нормальной среде. Только очень немногие из них могут быть названы превосходящими дикий тип, но в экспериментальной, необычной среде… Масса данных показывает, что все, или почти все известные мутации являются, несомненно, патологическими, а немногие остальные — очень подозрительными» [29, с. 100, 103].
Американская энциклопедия признает: «Тот факт, что большинство мутаций разрушительно для организма, кажется, трудно примирить со взглядом, что мутации — источник сырья для эволюции. В самом деле, мутанты приводятся в биологических учебниках как примеры коллекции уродов и чудовищ, и кажется, что мутация является скорее разрушительным, чем созидательным процессом» [30, т. 10, с. 742].
Выдающийся французский ученый—эволюционист доктор Пьер—Поль Грассе, бывший президент Французской Академии наук, который также возглавлял кафедру эволюции в Сорбонне в течение двадцати лет, решительно заявляет: «Независимо от своей многочисленности, мутации не могут быть причиной эволюции» (курсив наш. — Д.К.) [31, с. 88].
Далее ученый развивает эту мысль: «Своевременное появление полезных мутаций, позволяющих животным и растениям лучше удовлетворять свои нужды — это кажется мне тем, чему трудно поверить. Тем не менее, теория Дарвина очень и очень требовательна: каждое отдельное растение, отдельное животное потребовало бы тысяч и тысяч благоприятных и своевременных соответствующих событий для своей эволюции. Таким образом, чудеса стали бы правилом: события с бесконечно малой вероятностью могли бы происходить… Нет закона против сновидений наяву, но наука не должна их себе позволять» [Там ж е, с. 103].
Воздействуя на генетическую основу жизни через, в частности, считающиеся благоприятными мутации, естественный отбор представлялся основным механизмом эволюционного изменения. Но как мог естественный отбор быть причиной какого—либо, типа эволюционного изменения, когда мутации, которые он требует как генетическое сырье, неизменно вредны? Как заметил Грассе, «мутации не вызывают никакого вида эволюции» [Там же].
Пример пяденицы березовой в Англии и другие подобные случаи часто цитируются в учебниках биологии как доказательства, подтверждающие эволюцию. Но хотя такие явления являются отличными примерами естественного отбора, это, конечно, не примеры эволюции. Об этом говорит английский биолог доктор Харрисон Л, Мэтьюс: «Опыты показывают, как влияет хищничество на выживание темной и нормальной форм пяденицы березовой в чистой окружающей среде и в среде, загрязненной промышленным дымом. Эти опыты прекрасно показывают естественный отбор — или выживание наиболее приспособленных — в действии, но они не показывают ход эволюции, так как хотя эти популяции и могут изменяться по содержанию в них светлой, промежуточной, либо темной форм, все пяденицы остаются от начала до конца Biston Betularia» [32, с. XI].
Другими словами, пяденицы не изменялись в качественно иную форму насекомых. Они оставались пяденицами с начала до конца. Усложнения их информационной структуры не произошло. Описание Дарвином вьюрков на Галапагосе — это также пример естественного отбора, но, конечно, не эволюции. Как и в примере с пяденицей березовой, вьюрки оставались вьюрками. Итак, хотя естественный отбор может играть роль в появлении новых разновидностей, т..е. в нарастании «горизонтального многообразия» форм живого, никогда не наблюдалось, чтобы он создавал организм «нового сорта».
Суммируя эту ситуацию, доктор Джон Моур заключает: «При тщательном исследовании и анализе любое догматическое утверждение… что мутации генов — это сырье для любого Эволюционного процесса, включающего естественный отбор, — миф» [33, с. 111].
Естественным отбором также нельзя объяснить замечательные и сложные приспособления, которыми обладают живые организмы для связи их со средой обитания и друг с другом. Абсолютно нет доказательств, что естественный отбор может создать эти сложные приспособления. Как заявляет доктор Пьер—Поль Грассе, «роль, приписанная естественному отбору в создании приспособлений, хотя кажется вероятной, не основана ни на одном достоверном факте» (курсив наш. — Д.К.) [31, с. 103].
Эволюционист доктор Ричард Даукинс также признает: «… отбор на уровне вида не может объяснить эволюцию приспособлений: глаз, ушей, коленных суставов, паутины пауков, моделей поведения, ничего, кратко говоря, такого, что, как многие из нас хотят, объясняла бы теория эволюции. Видовой отбор может происходить, но не кажется, чтобы он делал много» [34, с. 683–684].
Фактически естественный отбор является скорее не созидающей силой, как полагали многие, включая Дарвина, а служит преимущественно для уничтожения неприспособленных к условиям жизни, как признает профессор Майкл Питман из Кембриджского университета (Великобритания): «… естественный отбор может скорее только уменьшать, чем увеличивать генетическую изменчивость… В самом деле, это сила, противодействующая тенденции к тому, чтобы мутация вызывала качественное вырождение живых организмов — но она не может быть созидательной» [35, с. 76].
Библейские креационисты считают сложные приспособления убедительным доказательством созидательного замысла, а не результатом ряда генетических случайностей (мутаций). Это признавал даже Чарльз Дарвин: «Предполагать, что глаз, со всеми своими неподражаемыми сложными приспособлениями для корректировки фокуса на различные расстояния, для пропускания различного количества света и для коррекции сферической и хроматической аберрации, мог бы быть образован естественным отбором, кажется, как я откровенно признаю, в высшей степени абсурдным» [36, с. 167].
Сейчас нам известно, что глаз даже еще более сложен, чем полагал Дарвин. Астрофизик доктор Роберт Джастроу, директор Института космических исследований НА—СА (США), признает: «Кажется, что глаз был изобретен: ни один изобретатель телескопов не мог бы сделать лучше» (курсив наш. — Д.К.) [37, с. 18].
Еще более сложно, чем глаз, устроен и человеческий мозг. Доктор Айзек Азимов, известный писатель—фантаст и биохимик—эволюционист, утверждал: «У человека — трехфунтовый[4] мозг, который, насколько нам известно, является наиболее сложным и древним образованием вещества во Вселенной» [38, с. 10]. Кора головного мозга, имеет толщину менее 0,5 см. Если ее растянуть, то площадь поверхности коры будет около одного квадратного метра и, как было вычислено, она содержит около пятнадцати тысяч километров соединительных волокон на кубический сантиметр [39, с. 172]. Ученые, изучающие мозг, полагают, что «миллиарды миллиардов нервных клеток в головном мозге человека, возможно, содержат целый квадриллион связей» [40, с. 37; 39, с. 172].
