Заполнять зеленую карточку я не рискнул, но как познакомиться? Пригласить на прием в посольство? Уже приглашал, но он не явился, — возможно, с Советами у него свои непростые счеты. Вычитать в парламентском справочнике домашний адрес, дождаться прихода домой и вручить приглашение лично? Но когда он возвращается домой? Вдруг у него юная любовница (ох уж эта профессура!) или просто он бултыхает в баре лед в скотче? Можно провертеться у дома целую вечность, и не глупо ли выглядит, что второй секретарь посольства великой державы вручает таким странным образом приглашение? А может, пойти на острую комбинацию? Задеть на улице плечом, извиниться и заговорить? Или уронить ему под ноги атташе-кейс? Или рухнуть самому на землю, словно куль с мукой, неужели он не поможет встать?[57]
Вот беда! Так что же делать? Об этом я напряженно думал в зале для посетителей «матери парламентов», и как раз в тот роковой момент, когда мыслительный процесс достиг апогея (возможно, создал сверхмощное поле притяжения, куда, как в паучью сеть, залетали жертвы), появился блистательный Дик Кроссман. Высокий, хорошо сложенный, с седоватыми волосами, то ли расчерченными посередине прямым пробором, то ли самостоятельно сложившимися в им одним известную конфигурацию. Вроде бы чуть наивные, кругловатые глаза, прикрытые очками в тонкой, почти невидимой, металлической оправе, белая улыбка на выразительных губах, облик чуть отстраненный, чуть удивленный, в Пензе назвали бы «профессорским», и не ошиблись бы.
Кто-то из великих учил, что размышление притупляет волю и мешает действию, но, к счастью, в голове у меня сработал какой-то винтик (или болтик), и, трепеща, я подошел к великому человеку.
— Здравствуйте, мистер Кроссман! Помните, мы недавно беседовали на приеме во французском посольстве? Мне хотелось бы пригласить вас на ланч.
Обмирая от страха (фыркнет и пройдет мимо?), я протянул визитную карточку. Вдруг начнет допрашивать, когда именно мы имели счастье обмениваться суждениями? Правда, я хорошо знал, что большие люди постоянно болтаются в иностранных посольствах и вряд ли обладают такой колоссальной зрительной памятью, чтобы фиксировать все физиономии, которые к ним подкатываются как колобки.
Кроссман протянул мне руку и лучезарно улыбнулся:
— Конечно, помню! Мы славно тогда поговорили (вот что значит воспитанный человек, а я — наглый врун и шпион!). Знаете что? У меня нет с собой записной книжки, позвоните моему секретарю, и он выберет для нас с вами удобное время…
Он послал мне еще одну светлую улыбку и быстро прошел к ожидавшему его посетителю. Окрыленный удачей, я вылетел из Вестминстерского дворца, ощущая себя Гераклом, только что совершившим все двенадцать подвигов: шуточка ли, заарканить «звезду», будущего министра по социальным вопросам лейбористского «теневого кабинета», близкого друга лидера партии Гарольда Вильсона! И вообще моему тщеславию льстило циркуляция в верхах, к тому же солидные политики меньше врали в приватных беседах, чем вечно перепуганные опоссумы из Форин-офиса, и иногда могли запросто выложить нечто секретное.
Набирая заветный номер секретаря, я нервничал, зная, как вежливо и красиво англичане умеют дать от ворот поворот, однако всё обошлось, и вскоре мы счастливо соединились за вполне пристойным ланчем в моем любимом «Кафе Ройал». Там пивали и едали все гении Англии и, наверное, все выдающиеся советские шпионы (о скромность, ты сестра таланта). Предварительно прочитал содержательную заметку о Платоне в энциклопедии «Британика». Между прочим, невежда, впервые в жизни услышавший о Платоне и прочитавший заметку, способен так огорошить профессора философии, что тот будет страдать от собственного невежества, и перечитывать философа в оригинале — так уж устроен мир: образованные люди вечно сомневаются, а разные малограмотные отморозки лепят трюизмы и чувствуют себя на коне.
Видный политик идет на контакт с мелкой сошкой из посольства не ради омарового супа в хорошем ресторане (точнее, не только ради него), а чтобы получить крохи информации о политике правительства дипломата. Тут я тоже подготовился и с глубокомысленным видом изложил некоторые нестандартные тезисы, почерпнутые из материалов АПН, они, по моему разумению, могли свидетельствовать о моей близости к высочайшим кругам, тем паче что иногда я прямо бухал «как говорил Никита Сергеевич», намекая, что чуть ли не парился вместе с ним в бане.
Не знаю, как оценил мою персону бывший шеф службы психологической войны, но вскоре через секретаря он пригласил меня в клуб «Атенеум» — редкость для парламентария, эта братия не бросает свои представительские денежки на ветер, уж лучше провести вечер с пикантной дамой, а ресторанный счет списать на высокопоставленный контакт. Но не будем лить бальзам на душу: в то время советские граждане были экзотической изюминкой и вызывали такой же интерес, как инопланетяне.
Английские клубы подавляют рестораны помпезным фасадом, но пасуют перед изысканной кухней, зато там бродит невидимый дух избранности (вступают туда по рекомендации), члены клуба, уминая скучные, как тоска вдовы, ростбифы, приветствуют друг друга из-за столов, изысканно помахивая пальчиками, перекидываются шутками, и всё это создает атмосферу чарующего интима.
У массивных, облезших дверей «Атенеума» торчал импозантный швейцар, отворявший дверцы у подлетавших лимузинов, содержащих сильных мира сего. В библиотеке, обложенной со всех сторон полками с фолиантами в сафьяновых переплетах и подшивками старых газет, в кожаных честерфилдовских креслах небрежно возлежали сэры и пэры, задумчиво потягивая из рюмок порт, закусывая сыром «Стилтон» и похрустывая коленками. Там мы приобщились к скотчу, а затем проследовали в общий зал, где я съел до умопомрачения вываренную рыбу с еще больше вымученной вареной картошкой.
Ответное приглашение в ресторан «Скоте», приют почитателей рыбы, жареная камбала (в СССР ее, одноглазую шлюшку, глубоко презирали, а в Англии высоко ценили) под бутылку шабли — в те юные годы меня еще не развратили тонкие вина, но о шабли я уже был наслышан благодаря приверженности к нему Чехова Антона Павловича.
Семейная идиллияРандеву стали ритуальными, не слишком плодотворными, но полезными и приятными для обеих высоких сторон. Однажды после очередного ланча Дик Кроссман неожиданно пригласил меня к себе домой (основная его резиденция была в городишке Бэнберри, в Лондоне находились апартаменты для работы). Обстановка в квартире укрепила меня в мысли, что талантливые люди в Англии и везде имеют сходные склонности создавать свой индивидуальный стиль, то бишь не набивать дом сверкающими белыми комодами, кроватями из красного дерева, пригодными для плац-парада, хрустальными горками, забитыми саксонскими и веджвудскими сервизами, и прочим богатством. Нет, талантливые медленно и любовно заполняют свою обитель тем, на что неприхотливо падал глаз в течение жизни: старый секретер, дагерротипы в рамках прошлого века, потертые, но весьма симпатичные подушки на кривоватом кожаном диване, ампирные канделябры, неожиданные кружева на китайском столике и, конечно, необъятные полки с книгами! Атмосфера не создавалась нарочито, словно по последнему журналу о домоустройстве, а тихо и незаметно, — так прорастает трава на прославленных газонах.
И Кроссмана задел коммунизм. Он рассказывал мне, как в разгар сталинских репрессий 30-х годов его возлюбленная — британская коммунистка — умоляла его уехать вместе с ней в коммунистический рай — Советскую Россию, и только здравый смысл удержал его от этого.
— Естественно, она исчезла навсегда, видимо, отправили в лагерь или расстреляли по подозрению в шпионаже… — заметил он грустно. — А ведь было время, когда я хотел вступить в компартию. Как писал Игнацио Силоне: «В конце концов в мире останутся лишь коммунисты и бывшие коммунисты» (Силоне зрел в корень: именно так и получилось в пореформенной России).
Иногда я с ужасом ловил себя на том, что согласен с его социал-демократическими ересями. Но одно дело, когда критика СССР исходила из уст врагов марксизма и коммунизма, вроде зловредных тори, верных слуг капитала, другое дело — суждения человека, самого прошедшего через печальные круги иллюзий и разочарований и отвергшего бога, на которого молился.
Однажды он принес на встречу четыре маленькие книжки сказок Беатрисы Поттер — в Англии она как у нас Корней Чуковский.
— Это для вашего сына. Книги моего детства.
Отметим, что птицы высокого полета обычно так поглощены собою, что пропускают мимо ушей такие банальные известия, как наличие ребенка у случайного знакомого.
— Майкл, — сказал однажды Кроссман, — а почему бы вам не приехать ко мне поужинать на уик-энд в субботу вечером? Доедете на поезде до Бэнберри, я встречу вас там на станции.
