Лев Успенский - Ты и твое имя

Этого мало. В то же самое время название «петрушка» было придано огородному растению «петроселинум», пришедшему к нам из Западной Европы; придано, по-видимому, просто по созвучию. «Петрушка», как каждый знает, не пищевой продукт, а только приправа, этакая мелочь, плавающая в супе. Кукольный театр «петрушки» тоже долго рассматривался как нечто не вызывающее серьезного к себе отношения, как баловство, ерундистика. И вот где-то на границе этих двух понятий, связанных с термином «петрушка», родилось еще одно, пока еще чисто разговорное, нелитературное значение этого слова: «всякая петрушка», то есть какая-то неразбериха, канитель, смешное нагромождение разных не стоящих внимания мелочей и даже собрание различных никому не нужных мелких предметов. В разговоре иногда можно услышать: «Ну, тут такая петрушка получилась!..» — что означает: началась нелепая история, и рядом: «А у него в сундуке всякая петрушка наложена». Можно думать, что в первом случае это слово в родстве с «петрушкой»-куклой, во втором — с «петрушкой»-растением. В то же время ясно, что оба значения в языке путаются, смешиваются; трудно даже иной раз размежевать их. Слово еще не родилось окончательно; оно, так сказать, еще вылупляется, как цыпленок из яйца. И какой будет его судьба, — не вполне известно.

Чтобы закончить эту главку, мне осталось указать еще на один разряд «отфамильных» слов.

Одно дело, когда само имя или фамилия того или иного человека в неизменном виде становится нарицательным именем, названием предмета: Френч и френч, Катюша и «катюша»; это нередко случается и в нашем языке, но особенно часто — в западноевропейских. Другое дело, если, прежде чем стать «просто словом», фамилия подвергается тем или иным видоизменениям. А такое положение тоже возникает сплошь и рядом, и особенно в русском языке, где всевозможные суффиксы, приставки и тому подобные формальные элементы слое имеют очень большое значение.

Когда англичанин от фамилии плантатора Чарльза Линча, известного своей изуверской жестокостью, производит глагол, означающий «убивать, казнить без суда», он просто говорит: «Ту линч». Мы же, русские, изменяем это слово, наращивая на него глагольный суффикс и окончание, и получаем слово «линчевать». Оно, точно так же, как и все те слова, о которых я рассказывал, есть слово-фамилия, слово, порожденное фамилией; но характер его совсем другой. Говорить: «Он — старый летчик, он еще на „муромцах“ летал» — одно; сказать: «Тимофеевка ничем не хуже клевера» — другое. И тут и там мы пользуемся нарицательными именами, возникшими из имен собственных, но пользуемся ими совсем по-разному; вернее, — мы двумя различными способами производим эти слова. И нашему русскому языку второй способ, связанный с изменением формы собственного имени, свойствен гораздо больше.

Бесчисленное множество наших слов построено таким образом. От фамилии величайшего нашего полководца А. В. Суворова родилось слово «суворовец», означающее теперь просто «ученик военного среднего учебного заведения»; фамилия Нахимов дала слово «нахимовец». Мы называем яблоко «антоновкой» или грушу «мичуринкой»; мы говорим «ленинец», «ленинизм», «марксизм», «дарвинизм», легко и свободно превращая фамилии людей в слова с тем или другим предметным значением, иногда совершенно «вещественным», иногда отвлеченным. Способов для этого в русском языке множество.

Чаще всего применяются различные, обладающие каждый своим особым значением, суффиксы: так, например, один суффикс «-щина» позволил превратить целый ряд человеческих фамилий в существительные, означающие резко отрицательные общественные явления: «аракчеевщина», «петлюровщина», «колчаковщина»… Никому не придет в голову присоединить этот суффикс к имени человека, заслужившего народное одобрение, уважение, восторг; о движении, связанном с именем Льва Толстого, мы говорим «толстовство», а не «толстовщина». Суффикс «-ец» чрезвычайно распространился со времени Октябрьской революции; при его помощи мы легко и свободно превращаем ту или другую фамилию в слово, означающее последователей, сторонников, помощников человека, ее носящего: «стахановец», «кривоносов-ец», «чапаев-ец»; особенно много таких слов возникло в дни Великой Отечественной войны.

Мы умеем теперь действовать и совершенно иначе, так, как никогда не действовали дореволюционные русские люди. Мы сокращаем фамилию до ее инициала, иной раз сочетаем этот инициал с первой буквой имени, иногда связываем с такой же частью другой фамилии и получаем сокращенное слово, означающее тот или другой предмет, причем фамилия присутствует в этом слове, так сказать, в «засекреченном» виде. Вспомним такие слова, как ТУ — самолет, построенный Туполевым, или АНТ — самолет конструкции Андрея Николаевича Туполева, как МИГ — машина, выполненная по проекту инженеров Микояна и Гуревича. Ведь это всё — тоже «слова-фамилии».

Но не отказываемся мы от превращения в слова и неизмененных фамилий, и даже имен; только особенно легко этому поддаются не наши русские личные имена, а иностранные, не имеющие на наш слух характерных для имени собственного признаков.

Давно вошли в русский язык такие слова, как «бойкот», а это — фамилия англичанина, некогда управлявшего имением в Ирландии, как «хулиган» (по розыскам языковедов, слово это происходит также от фамилии, и тоже ирландской). Мы бросаем врагам в лицо такие слова, как «квислинги» (предатели; по имени норвежского министра, сотрудничавшего во время войны с фашистами), «фрицы» (в смысле «немцы», от распространенного раньше в Германии имени Фридрих, Фриц); мы на каждом шагу превращаем даже в самом повседневном быту личные имена в имена нарицательные и часто не замечаем этого.

Учится в школе какой-нибудь мальчуган, допустим — Власов или Гавриков (заранее извиняюсь перед теми Власовыми и Гавриковыми, которые прочтут эту книжку), и учится неважно, и ведет себя плохо. И вот уже и директор, и завуч, и педагоги, и пионервожатые, а там и все ученики начинают говорить: «Нам Власовы не нужны!», «Ты — что, тоже в гавриковы решил записаться?» Фамилия Власов в пределах данной школы начинает звучать как «последний ученик», «бездельник», может быть — «хулиган». Но, разумеется, в соседнем учебном заведении в это же самое время портрет другого Власова может красоваться на Доске почета; там слово «власов» уже звучит как «отличник» или «герой». Поэтому, как только сойдутся вместе ученики и той и другой школ, слова снова превращаются в обыкновенные фамилии: Власовых-то много, и все они разные; в общерусский язык такие местные словечки проникнуть не могут.

Но если во всем мире есть один Наполеон Бонапарт, тиран и гениальный военачальник, предмет ужаса, ненависти одной части человечества и преклонения другой, — имя «Наполеон», так же как и фамилия Бонапарт, имеет все шансы превратиться в «слово». И вот уже А. С. Пушкин в «Онегине» пишет, указывая на общечеловеческие пороки:

Здесь, разумеется, имя Наполеон еще не имеет значения имени нарицательного, но все же сквозь его гордый звон уже прослушиваются первые признаки этого значения: «Наполеоны» хочется уже написать с маленькой буквы; ведь это «глядеть в Наполеоны» значит почти то же, что «норовить стать деспотом, тираном»; это уже почти существительное, со значением «завоеватель». Время идет, и уже легко встретить фразу, вроде: «Мир опасается нового наполеона», или: «Маленькие наполеоны стали появляться в разных концах вселенной».

А там, глядишь, фамилия Бонапарт, которая когда-то была сложным словом, итальянским словом, означавшим «лучшую часть», «доброю участь», окончательно утратила свое «фамильное значение», и в мире появилось не только слово «бонапарт», значащее «узурпатор, военный диктатор», но и производные от него слова — «бонапартист, бонапартизм». Подумайте сами: бонапартизм может возникнуть в любом конце мира, скажем, — в Южной Америке, Исландии или Японии, где никаких людей, носящих фамилию Бонапарта, нет и никогда не бывало. Значит, отношение у него к этой фамилии довольно отдаленное и косвенное. Опять фамилия родила слово, и слово это обошло весь мир. Это случилось, конечно, потому, что дела «последнего цезаря», в отличие от дел тех же Власова или Гаврикова, о которых мы говорили, затрагивали интересы всего мира.

Пожалуй, на этом можно поставить точку в данной главе и перейти к тому последнему, о чем мне хочется вам рассказать в связи с фамилиями (но далеко не к последнему изо всего, что о них можно сказать).

Мы видели в первой части этой книжки: имена издавна подвергались особым заботам законодателей, порою даже стеснительным заботам. Христианская церковь столетиями вела войну со всеми, кто хотел нарекать имена новорожденным по своему усмотрению, не считаясь с ее настойчивыми требованиями. Всюду и всегда существовали в мире различные «святцы», списки общепринятых, как бы узаконенных имен; следование им было в некоторых странах (скажем, в дореволюционной России) строго обязательным, в других — не таким уже безусловным; но все же даже там, где на имена не накладывал свою тяжелую лапу закон, в дело все равно вмешивались его предшественники и заместители — обычай, мода, привычка, традиция…