Таким образом мне кажется вероятным, что обрусение инородцев было не исключительно бытовым и государственным, а также кровным, антропологическим. Для тех племен, для коих представлялось больше легкости к такому способу обрусения, этот процесс кончился давно и они вошли мало-помалу в состав русских. А для коих это было по чему-либо не легко, для тех осталась возможность сохраниться и до наших дней в большей или меньшей антропологической чистоте. Новгородские и киевские колонизаторы, постоянно, в массе, берегли чистокровность своей семьи, влияя на инородческие. Как долго в антропологическом отношении может передаваться кровь пришельцев более устойчивого племени, показывают малороссы. Их расположение к полякам и их племенное и историческое соперничество известны, а, тем не менее, в чертах лица малороссов поляки оставили по себе значительное число явственных памятников своего прохождения и пребывания. Это объяснить себе можно тем, что малороссиянки шли скорее на случайные капитуляции перед поляками, отличающимися действительно теми свойствами, которые делают их привлекательными в обществе, в женском кругу. Такие же сувениры оставить должны были и новгородцы, и другие славянские пришельцы в Средней России в инородческих племенах. За трагедиями и драмами истории, за великими факторами жизни народов, скрывается много романов, имевших значительное влияние на ход всех событий, а особенно антропологических и физиогномических.
Подтверждение этому взгляду на ход обрусения можно найти и в народных песнях. Отчего красная девица всегда с русою косою, а добрый молодец с черными кудрями? Мне случилось просмотреть сборник песен Сахарова с этою чисто антропологической целью. Я давно уже обращался к некоторым собирателям русских песен и знатоков их с целью получить от них разрешение вопросов: как в песнях и народных сказаниях характеризуется физическая красота, физические признаки народонаселения той местности, или того племени, которое сложило песни? Не воспевает ли народ в своих песнях известный определенный тип, который можно явственно дознать, если сравнить песни различных племен? Если существуют народные сказания, выразившиеся в песнях и былинах, о пришельцах и чужеземцах, то так ли они характеризуются, как свои богатыри, как представители своего племени? К сожалению, на эти убедительные просьбы я не получил положительных ответов, т. е. никто, по-видимому, из тех, к кому я обращался, не считал возбужденных мною вопросов, стоящими того, чтобы потратить на них время, подыскивая материал, необходимый для их решения. Пришлось, хотя и с полным сознанием своего малого знакомства с литературой, приняться за это самому. Я сделал выписки из всех песен, помещенных у Сахарова, в коих указываются признаки антропологические; затем просмотрел изданные Этнографическим Отделом Общества Любителей Естествознания Латышские песни и старался на основании этого материала убедиться, хотя несколько, в возможности получить какие-либо антропологические данные о русском населении этим путем. Не много было у меня под рукою материала, а уже кое-что наметилось. Так, когда в былинах говорится о Чуди, то она называется белоглазою: «Вырублю чудь белоглазую, перекрошу сорочину долгополую». Латыш в своих песнях воспевает златовласых дев. Малорусе тоскует о черных очах: «Засыпано сырой земли на груди мои, склеилися черные очи на все ночи». У русского тип красоты выражался в том, чтобы была «молодая, разумная, без белил лицо белое, без румян щеки алые». «Ростом она повыше меня, краше ее в тереме нет, умнее и в городе нет». У девушек в песнях встречается только русая коса, которую по песням девушки так охотно расчесывают «и чрез поле идучи, русу косу плетучи» и дома: «под окном девица сидела, буйну голову чесала, свою русу косу заплетала». По народному идеалу красна девица должна быть «тонка, высока; тонешенька, белешенька», и, следовательно, толстота вовсе не в народном идеале красоты. Про старух говорится: «Ты старушка стара, не под силу молода, ты станом коротка, ты плечами широка». Впрочем, народ не отнимал своего рода прелести и у девушек небольшого роста; девица могла быть и «невеличка, круглоличка, румяное личко». Можно сомневаться только в постоянной естественности одного признака, воспеваемого песнями то черных бровей: «очи ясны, брови черны, личиком беленька», «лицом она и бела и румяна, бровью она почернее меня». В просмотренных нами песнях у женщин всегда воспевается русая коса, а у мужчин только иногда русые кудри. «Черны кудри за стол пошли, русу косу за собой повели». «Уж как мой милый идет, что ясен сокол летит, белыми руками помахивает, черными кудрями потряхивает». «Уж как ты ли, русая коса, иссушила меня молодца. Потускнели черны очи, позавял румянец на лице». Но если для черных кудрей всегда попадались русые косы в желаемом количестве и они исключительно водили только русых кос за стол, то наоборот этим косам приходилось воспевать и русые кудри мужчин, хотя в утешение себя они выбирали их с черными бровями, напоминающими хотя несколько заветный тип с черными кудрями: «Приглядывали красны девицы за румяным молодцем. Русы кудри по плечам лежат, брови черные, что у соболя». «Прилегали кудри русые к лицу белому, румяному». «Хорошо его матушка родная убирала, гребешком кудри русые чесала». Замечательно, что чернокудрявый молодец в песнях только чешет да встряхивает своими кудрями, а русые кудри завиваются: «Перед зеркалом хрустальным, чесал кудри черные, чесал, сам приговаривал: завивайтесь кудри, завивайтесь черные». Только раз из многих упоминаний песня говорит: «Не сами кудри завивалися, завивала ему красна девица, по единому черному волосу». Но то же самое встречаем и относительно русых: «Завивала красна девица по единому русому волосу», так что можно в первом случае принять слово «черные» за произвольную случайную вставку. Но русые кудри требуют завития, иначе поистреплются: «А к тебе-то посол пришел, буйная голова, нечесаная, русы кудри не завиты»; «Уж я встану скорешенько, причешу буйную голову, я завью кудри русые». Таким образом для антрополога песни дают указание на то, что женщины русые, а молодцы их чернокудрые или русоволосые, причем черным кудрям как-то просвечивает больше сочувствия. Не объясняется ли это тем, что туземным красавицам часто попадались и попригляделись-таки свои туземные кудри и для них черные кудри пришельцев представляли больше новизны и привлекательности. У северных женщин южный тип красоты мужчин имеет большую привлекательную силу: стоит только для убеждения в этом вспомнить овации, делаемые приезжим итальянцам, благосклонность какою пользовались гувернеры-французы, даже победы восточных человеков и овации туркам, чтобы, по крайней мере, счесть за возможное существование предпочтения у первобытных обитательниц русской земли к новгородским колонистам или пришлым людям, переданного ими по наследству и многим современным женщинам. Нужно обратить внимание также на то, что обрядовые песни поются обыкновенно женщинами, складываются ими, сохраняются в их памяти от забвения и потому почти исключительно могут служить выражением женского народного взгляда на физическую красоту мужчин.
Но принадлежат ли воспеваемые черные кудри исключительно славянским пришельцам, и русые туземным красавцам? Положительно об этом сказать трудно, так как существуют свидетельства, что и между первобытными славянскими племенами были и люди с более светлыми волосами. В этом отношении исследования могил, несомненно, принадлежащих древним славянским племенам России, и нахождение в них останков, по коим можно бы было судить о физическом типе их, помогут лучше всего узнать о цвете волос, основываясь на положительных данных. Их черепа, их волосы дадут возможность, хотя с некоторою достоверностью, судить о физиогномических особенностях тех исчезнувших племен, кои влияли на инородческое население, и о том влиянии на изменение физических признаков, которое они могли оказать.
Кроме песен существуют еще и другие источники для составления себе понятия о русском типе; это древние исторические изображения и сказания иностранцев. Не имея опять-таки возможности лично заняться этим по недостатку специальных сведений, требуемых для этого, я обратился к знакомым специалистам этого дела, кои дали мне некоторые указания. Особенно благодарен я в этом отношении Е. В. Барсову, который доставил мне несколько древних изображений русских. При отыскивании подобных материалов физиогномики русских, я руководился следующей мыслью. Обыкновенно люди, находящиеся в соприкосновении с каким-либо явлением ежедневно и ежечасно, теряют способность подмечать его характеристические черты. Кто не знает, что иногда приезжий, коему показывают какую-либо местность или предмет, обратит внимание и наметит такое его свойство, которое до того ускользало от внимания, хотя предмет или местность по видимому знакомы как пять пальцев. Зоологу часто случается, особенно при осмотре зоологических садов, от простого охотника или неученого посетителя выслушать такое замечание о свойстве животного или о впечатлении, производимом им, которого у него ускользало, так как он невольно привыкает смотреть на предмет только с известных рубрик своей системы. То же бывает с антропологом и с местным жителем по отношению к окружающему его народонаселению. Эккер справедливо заметил в одной своей статье, что мы менее всего обращаем внимание на анализ того, что нас ежедневно окружает. За границей иностранцы легче отличают русского в толпе, чем сами русские. Мне казалось, что иностранные путешественники могли подметить такие физиогномические особенности, кои могли от нас ускользать. Отсюда значительный интерес, возбуждаемый описанием иностранцами русских с физиогномической стороны, конечно только в том случае, когда они не являются в Россию подмечать только одно отрицательное, карикатурное, в чем впрочем, нельзя греха таить, с особенным каким-то наслаждением помогают и многие русские, служащие им чичероне. Конечно, здесь нужно принимать во внимание не мнения таких обруселых иностранцев, какие иногда появляются только у нас в России. Не могу не привести в пример одного замечательного факта характеристики физиогномий русских, сделанной сравнительно недавно в Москве одним из таких иностранцев. Показывали сонму чиновных иностранных по происхождению, русских по чинам и служебному величию, посетителей одну из московских больниц еще в то время, когда русских персонал допускался в больницы только в качестве второстепенных деятелей. Один из таких цивилизованных и ученых посетителей удостоил обратить внимание и на антропологическую физиогномику больных. «Как легко отличить русских больных, — сказал он, обращаясь к предстоящим. — Посмотрите, если глупое лицо, то непременно русский». К чести иностранцев нужно сказать, что не все они так скоро и легко решают вопросы антропологической физиогномики русских, и многие из них старались собрать данные для серьезной характеристики ее, насколько она была доступна им. Мне казалось, что в подобных описаниях можно найти указания на многие частности физиогномики русских, не говоря уже о том, что всегда интересно сделать поверку собственных воззрений наблюдением свежих, посторонних людей, если только они не предубеждены какою-либо предвзятою идеей. В числе материалов, доставленных мне Е. В. Барсовым, была серия портретов русского посольства, посланного к «Римскому Императору» в 1626 году, отпечатанная в Праге у Михаила Петерле. На одной стороне картины изображено русское богослужение и здесь представлены весьма приличные русские лица, в которых нет ничего ни туранского, ни финского. Лица эти не особенно типичны, но зато и не представляют никакой предвзятой идеи. На другой стороне нарисовано самое посольство, в котором татарщина преобладает. Можно, впрочем, между фигурами отличить и такие, коим художник старался придать русский и польский тип лица. Но все подобные изображения в древних рисунках и древних сказаниях могут только тогда служить надежным материалом для антропологических выводов, когда они будут собраны систематично и полно, когда они будут представлены сравнительно и критически. Этого можно ожидать как результата готовящейся антропологической выставки в Москве, благодаря подготовляемому труду Е. В. Барсова и В. Е. Румянцева.
