Ознакомительная версия.
принцип безжалостной жестокости, обращение со страной [Украиной] согласно… мнениям и методам, применявшимся в прошлом к “цветным” порабощенным народам; и факт, противоречащий всякой разумной политике: презрение к этому народу проявлялось при каждом удобном и неудобном случае, и не только в действиях по отношению к его представителям, но и на словах… Все это свидетельствует о полном отсутствии инстинкта обращения с иностранцами, которое ввиду его последствий можно назвать лишь… катастрофическим[488].
То был, как выразился чиновник из Министерства оккупированных восточных территорий, “шедевр ошибочной политики… – за год загнать в леса и болота, сделать партизанами людей, настроенных абсолютно прогермански, торжественно приветствовавших нас как освободителей!”[489]
К высокомерию, грубости и жестокости немцев добавилась некомпетентность. Уже в 1938 году офицер вермахта указал на “полнейшую неспособность рейха управлять” только что аннексированной Судетской областью. Министерство оккупированных восточных территорий (Ost-Ministerium) Альфреда Розенберга очень скоро прозвали “министерством хаоса” (Cha-Ost-Ministerium). СС надеялось достичь некоторой централизации наподобие имперской, однако Гиммлер и его подручные загубили даже проект переселения 800 тысяч этнических немцев. Отто Олендорф (командир айнзатцгруппы, который несет ответственность за убийство десятков тысяч советских евреев) жаловался, что основным занятием Гиммлера было “установление беспорядка”[490]. Однако окончательная ответственность за неэффективность нацистской империи лежит не на Розенберге или Гиммлере, а на их хозяине. В конце концов, Гитлер был главным в Третьем рейхе (578 из 650 важнейших правовых актов военного времени были опубликованы от имени Гитлера). Вскоре после вторжения в СССР он утверждал, что “ввиду огромного размера покоренных восточных территорий имеющихся сил окажется достаточно для поддержания безопасности в этих областях, лишь если вместо судебной кары за сопротивление оккупационные силы развяжут такой террор, что воля населения к сопротивлению будет совершенно сломлена”. Это Гитлер для замирения оккупированных территорий советовал “расстреливать любого, кто выглядит сколько-нибудь подозрительно”. В глазах Вернера Беста (одного из редких в Третьем рейхе людей, имевших относительно разумные представления о имперском правлении) Гитлер выглядел современным Чингисханом, разрушителем, у варварской империи которого не было никаких шансов на долгое существование[491].
Таким образом, во многих отношениях нацистская империя была последним, отвратительным воплощением концепции, которая к 1945 году себя изжила. Мысль, будто путь к богатству лежит через эксплуатацию чужих народов и их земель, столетиями казалась убедительной. Задолго до изобретения термина Lebensraum [“жизненное пространство”], как мы видели, европейские империи стремились приобрести земли, которые следовало освоить, и население, которое следовало обложить налогами, – а еще раньше то же самое делали азиатские, американские и африканские империи. В XX веке стало очевидно, что индустриальная экономика может прекрасно обойтись и без колоний: они становились бесполезным бременем. Экономист Гельмут Шуберт в 1942 году писал, что будущая Германия – на самом деле “большая промышленная зона”, зависящая от “постоянного… притока иностранных рабочих”. Германизация Востока была невозможна. Гораздо вероятнее была ориентализация Германии, поскольку отток рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность продолжался. Потребности военной экономики подтвердили этот взгляд: к концу 1944 года на фабрики и шахты рейха было мобилизовано около 5 миллионов иностранцев. Заметим, что мечта о расово чистой империи превратила саму Германию в полиэтническое, пусть и рабовладельческое, государство. Замена восточноевропейских рабов турецкими и югославскими “гастарбайтерами” после войны не повлияла на экономический принцип. Современной Германии ни к чему “жизненное пространство”. Ей нужны жизнелюбивые иммигранты.
Французская колониальная империя не была столь вопиюще варварской, как нацистская, иначе было бы невозможно во многом возродить ее после Второй мировой войны и даже попробовать осуществить давний ассимиляционный проект в виде Французского Союза. Отпущенное ей время – десятилетие между Браззавильской конференцией 1944 года и двойным ударом: поражением при Дьенбьенфу и началом войны в Алжире (1954) – превысило продолжительность жизни гитлеровской империи. Мировые войны явились возмездием за гордыню “цивилизаторской миссии”: европейские империи применяли друг к другу те же методы, которые они использовали (пусть и в другой степени) к африканцам. Медицина, казавшаяся универсальным спасителем в войне с болезнями, уступив расовым предрассудкам и влиянию евгеники, превратила некоторых врачей в убийц. К 1945 году понятие “западная цивилизация” действительно было внутренне противоречивым, на что и указывал Ганди. Быстрый распад европейских империй после войны оказался лишь справедливым возмездием, независимо от того, было ли большинство прежних колоний готово к самоуправлению[492].
Загадка состоит в том, каким образом в ту жестокую эпоху сумел зародиться новый тип цивилизации, основанной не на колонизации, а на потреблении. В 1945 году для Запада пришло время сложить оружие и снять мундир, надеть джинсы и отправиться за покупками.
Следует преобразовать нашу империю и народ, сделать империю похожей на страны Европы, а людей – похожими на европейцев.
Иноуэ Каору
Выступит ли Запад, который с виду верит больше в демократию, в свои собственные достижения, нежели в слова Бога, против этого военного переворота в Карсе?.. Или же важна не демократия, свобода и права человека, а то, чтобы остальной мир, как обезьяны, подражали Западу? Может ли Запад смириться с демократией, которой добились его враги, совершенно непохожие на него?
Орхан Памук[493]
Рождение общества потребления
В 1909 году вдохновленный посещением Японии Альбер Кан[494], французский банкир и филантроп еврейского происхождения, решил собрать альбом цветных фотографий, изображающих людей из всех уголков мира. Кан стремился к “фотоинвентаризации земной поверхности, населенной и освоенной человеком в начале XX века”. Полученные при помощи только что изобретенного автохромного процесса 72 тысячи фотографий и более 100 часов киносъемки из “Архивов планеты” Кана отражают великолепное разнообразие костюмов и мод более чем 50 стран: убогие крестьяне из Гэлтахта[495], растрепанные новобранцы из Болгарии, грозные аравийские вожди, абсолютно голые воины Дагомеи, индийские махараджи в цветочных гирляндах, манящие жрицы из Индокитая и внешне бесстрастные ковбои с Дикого Запада[496]. Люди до такой степени были тем, что они носили, что нам это кажется удивительным.
Сейчас, век спустя, проект Кана кажется почти бессмыслицей, поскольку большинство населения планеты одевается одинаково: джинсы, футболки, кроссовки. Осталось совсем немного мест, где люди противостоят гигантской швейной машине. Один из таких уголков – сельские районы Перу. В Андах женщины кечуа еще носят цветастые платья, накидки и фетровые шляпы, кокетливо сдвинутые набок и украшенные племенными знаками. Правда, это не традиционный костюм кечуа. Эти платья, накидки и шляпы на самом деле имеют андалусийское происхождение и появились в Перу благодаря испанскому вице-королю Франсиско де Толедо в 1572 году, после поражения Тупака Амару. Подлинно же традиционное андское женское одеяние состоит из блузы анаку, пояса чумпи, оплечья льиклья, застегнутого булавкой тупу. То, что носят женщины кечуа сейчас, – сочетание традиционного индейского костюма с одеждой, которую приказали носить испанцы. А шляпы-котелки привезли англичане, приехавшие строить железные дороги[497]. Таким образом, распространившаяся сейчас среди андских мужчин мода на американскую повседневную одежду – просто последняя глава в длинной истории портновской вестернизации.
Что можно сказать о нашей одежде, перед которой, кажется, другие неспособны устоять? Одеваются ли эти люди так, как мы, из-за желания быть как мы? Конечно, речь идет не только об одежде, но и обо всей массовой культуре, включающей музыку и кино, безалкогольные напитки и фаст-фуд. Эта массовая культура несет неявное послание. Это послание о свободе – о праве пить, есть или одеваться так, как вы желаете (даже если точно так же делают все остальные). И о демократии: производятся лишь те потребительские товары, которые действительно нравятся людям. И, конечно, о капитализме: корпорации должны получать прибыль. Но все же в основе вестернизации лежит одежда – по очень простой причине. Истоки грандиозных экономических преобразований – названных историками Промышленной революцией, этого качественного скачка в материальных стандартах жизни растущего числа людей, – берут свое начало в текстильной промышленности. Она стала частью чуда массового производства, вызванного лавиной технических усовершенствований во время научной революции (см. главу 2). Но Промышленная революция не началась бы в Англии и не распространилась бы на Западе без одновременного развития динамичного общества потребления с почти бесконечно эластичным спросом на дешевую одежду. Чудо индустриализации, которое почти все ее критики упустили из виду, состояло в том, что рабочий был одновременно и потребителем. “Раб заработной платы” тоже пошел по магазинам. Даже у самого жалкого пролетария было больше одной рубашки, и он стремился купить еще.
Ознакомительная версия.
