К вечеру, однако, Эля встала, и они снова допоздна бродили по набережной.
— А ведь я так и не побывал в «Волжских зорях», — как бы между прочим сказал Олег. — Но обязательно пойду.
— Конечно, — торопливо согласилась Эля. — Ты же знаешь, и я за то, чтобы ты объяснился с Мариной начистоту. Цивилизованные люди поступают именно так. А в том, что вы расстались, нет ничего необыкновенного, у вас разные пути, ты и сам знаешь об этом, она была бы балластом, голос к ней бы не вернулся. И даже то, что она так уехала, тоже глупо… Все-таки год в Москве прожила, имела возможность как-то изменить ситуацию.
— Перестань, — поморщился он. — Прошу тебя…
— Хорошо, не буду. А может быть, и не стоит сейчас говорить ей обо всем? — Она как бы размышляла вслух. — Зачем зря травмировать человека? В конце концов, можно письмо написать из Москвы, когда вернемся…
Только кажущийся таким огромным на маленьком теле Эли живот помешал ему ударить жену. Олег попытался закурить, но руки дрожали так, что даже сигарету из пачки достать не смог. «Уехать куда глаза глядят, — думал он, — уехать к чертовой матери».
— Олег, прости, — Эля осторожно потянула его за рукав. — Я, наверно, что-то не то сказала. Прости меня, ради Бога. И — делай как знаешь…
Он обнял ее, такую беззащитную, маленькую на фоне огромной, бесстрастно несущей куда-то свои тяжелые волны реки. Затем поглядел на часы. Большая стрелка стояла рядом с цифрой двенадцать. В «Волжские зори» идти было поздно…
А на следующий день Эле стало опять нехорошо, и Олег снова остался дома. Испытал ли он при этом чувство облегчения? Безусловно. Но продолжал уверять себя, что не хочет волновать Элю, потому что боится за ребенка. Не пошел он к Марине и на третий день — последний перед отъездом…
В полдень Эля задремала, и он услышал разговор отца с матерью в соседней комнате. Стены в их квартире были тонкими, голос разносился далеко.
— Не так уж ей и плохо, — сердилась Валентина Петровна, — по крайней мере, чашку за собой могла бы вымыть… Между прочим, у меня дежурства ночные, прихожу уставшая… Марина бы так не поступила.
Отец что-то лениво возражал, но чувствовалось, что в душе он на стороне жены.
Когда Эля проснулась, Олег завел с ней разговор о матери, намекнул, что та устает… Мгновенно сообразив, откуда ветер дует, Эля потащилась на кухню.
— Вам помочь чем-нибудь? — обратилась она к Валентине Петровне. — Мне врач велел не перенапрягаться, но если вам трудно…
— Да нет, сама справлюсь, — отказалась Валентина Петровна. В последние два дня Эля заходила на кухню лишь для того, чтобы поесть то, что уже разложено по тарелкам. При этом каждый раз вполне резонно объясняла Олегу:
— Две хозяйки в доме всегда трудно, а в таком маленьком доме просто невозможно. Не могу же я дать понять Валентине Петровне, что ее время ушло и началась наша жизнь, а ее закончилась. Мне просто совестно вытеснять ее с ее любимой кухни…
На второй день, поздно вечером, они уехали обратно в Москву.
И только вернувшись в Москву, Олег засел за письмо к Марине — длинное, пространное. Писал, вымарывая и перечеркивая написанное, с каждой строчкой проникаясь острым презрением к человеку по имени Олег Романов. Тогда он еще не знал, что это состояние — надолго и что ему уже никогда не удастся избавиться от мук совести. И это будет, пожалуй, самая главная и самая страшная кара ему за содеянное.
На составление прощального письма Марине ушло целых три дня, и он облегченно вздохнул, бросая конверт в почтовый ящик на стенке Элиного дома. Ответа не было, да он и не ждал его. С прошлым было покончено — навсегда, как ему хотелось думать…
Теперь у него оставалось только прошлое и будущее — в виде крошечного свертка, который он получил у дверей престижного роддома.
Роды выдались сложные, ребенок шел как-то не так, и бедная Эля ужасно с ним намучилась… Она так тряслась над Альбертиком (как и предполагали, родился мальчик, сын) что не позволила Олегу даже поднять уголок одеяла, закрывающий личико. Была ветреная погода, накрапывал дождь. Таким, полностью упакованным, они и привезли младенца домой.
Сначала мальчик показался Олегу очень некрасивым, с маленькими ручками и ножками, которыми он как-то судорожно тряс, в то время как покрытая темными волосиками головка с красным сморщенным личиком болталась в разные стороны… Но Олег, преодолевая страх, все-таки взял его на руки. Младенец запищал так, как будто находился при последнем издыхании, и Олег осторожно положил его на место.
Он послал еще одно письмо Марине, в котором извещал ее о рождении ребенка и снова умолял его простить. Второе письмо, в котором просил извинение за долгое молчание и сообщал о рождении Альбертика, отослал родителям. Марина снова не ответила, а недели две спустя он получил обратно свое письмо. Вверху письма стояла сделанная от руки пометка «Адресат выбыл».
Олег сначала разволновался, а потом успокоился — значит Марина уехала, а Елена Ивановна, наверно, отказалась получать письмо. В какой-то мере подтверждение своей версии он получил в отцовском послании — тот писал, что Марина после получения его письма, собрав свои вещи, ночью покинула поселок, после чего Елена Ивановна заболела и вскоре скончалась от сердечного приступа. В заключение отец в весьма сдержанных, сухих выражениях выражал надежду, что через какое-то время они с матерью смогут увидеть внука…
Все стало на места в жизни Олега — он обзавелся семьей, родил очаровательного малыша, окончил институт и теперь мог заниматься любимым делом. Вот только музыка почему-то не шла…
— Да вы не переживайте, голубчик, — утешал его старичок-профессор, который продолжал следить за его работами и после окончания института. — Творческий кризис для музыканта — нормальное состояние. Продолжайте искать себя, работать.
Но как найти то, что безвозвратно потерял? Тот болезненный хаос, который возник в душе после разрыва с Мариной и ее исчезновения, не проходил. В миниатюре с ним такое уже бывало, после той самой истории с Таней. Тогда его ухо потеряло способность улавливать гармонические созвучия, мир как бы утратил свою законченность и целесообразность. И клавиши под его пальцами рождали только резкие, диссонирующие аккорды. Будь Олег сторонник авангарда, он бы, возможно, и здесь мог бы добиться определенного успеха. Но это был бы уже не он, не Олег Романов.
И он продолжал сочинять, писать, уже не ища озарения и вдохновения, точно неподъемные каменные глыбы ворочал. И на выступлениях он играл теперь только прежнее, написанное при Марине. А выступать приходилось часто, Белоусовы имели своих людей не только в институте, но и в консерватории. Его имя стало появляться на афишах…
Однажды жена привела к ним в дом худенького пронырливого человека. Человек оказался менеджером одной начинающей эстрадной певицы.
— У меня есть хорошие стихи, просто замечательные, как раз в стиле современного репертуара, — важно сказал гость. — И я ищу композитора, который мог бы написать к ним хорошую музычку. — Он так и сказал — музычку. — Вы сами понимаете, Олег Сергеевич, я не обращаюсь к кому попало, мне нужен молодой талантливый композитор. Разумеется, если у нас с вами все получится, то мы заработаем хорошие деньги.
И он протянул Олегу листок с несколькими набранными на компьютере четверостишиями. Олег пробежал глазами стихи — от песенки на версту несло пошлостью и примитивом. Усмехнувшись, он хотел было вернуть стихи их владельцу, но неожиданно вмешалась Эля.
— Оставьте, он посмотрит, — быстро сказала жена. — У Олега Сергеевича, правда, сейчас много работы. Я думаю, однако, что он сможет выкроить пару часов. Но вы, конечно, понимаете, что все будет зависеть от его занятости… Ну и от размера гонорара, конечно.
Человек раскланялся, заверив на прощанье, что гонорар будет достойным. Когда дверь за шоуменом закрылась, Олег обратил негодующий взгляд на жену. Но Эля и глазом не моргнула.
— Ты сначала выслушай меня, — хладнокровно сказала она. — И тогда, может быть, не понадобится так грозно сверкать очами. Деньги, между прочим, он заплатит очень приличные. Допустим, нам с тобой пока хватает. Но у нас есть сын. Ему полтора года, он быстро растет, ему нужно покупать новую одежду. А ты знаешь, сколько сейчас стоят детские сапожки? Конечно, мои родители ничего не пожалеют для родного внука, но нельзя же всю жизнь сидеть на шее моего отца и твоих родителей.
Последний аргумент, как и рассчитывала Эля, возымел действие на самолюбивого Олега. Поколебавшись, он еще раз прочитал текст, подошел к фортепьяно… Перебирая пальцами клавиши, нащупал ритм, откорректировал. Незаметно, как-то сам собой образовался нехитрый мелодичный рисунок… Он прогнал его снова от начала до конца, снова поправил и… песенка получилась. Олег посмотрел на часы — на все сочинение ушло два часа пятнадцать минут. Из кухни, вытирая мокрые руки о фартук, вышла Эля.
