267
Погоревших возведен к киникам, но кинический жест Диогена Синопского («Ищу человека!») повторяет Юрий Живаго (правда, не при свете дня, а в темноте):
«Тогда Юрий Андреевич зажег спичку, чтобы посмотреть, что с его соседом, не вышел ли он из купе в такое короткое мгновение и не спит ли он, что было бы еще невероятнее. Но нет, тот сидел с открытыми глазами на своем месте и улыбался свесившемуся сверху доктору. Спичка потухла. Юрий Андреевич зажег новую [= повтор действия героем как знак ритуального воспроизведения культурно значимого события. — И. С.] и при ее свете в третий раз повторил, что ему желательно было выяснить».
(3, 159)
Сказанное не означает, что апофатическая установка отсутствует и в других произведениях Достоевского, — ср.: Aage A. Hansen-Löve, Finale Diskurse und Null-Referenz bei Gogol' und Dostoevskij (in press). Под сугубо апофатическим углом зрения «Братья Карамазовы» интерпретированы в: Т. Зверева. Мир реальности и реальность рассказа в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (к вопросу о повествовании). — В: Метод и результат новые подходы к изучению текста. Тезисы докладов, Москва, 1995, 15–17. Главный аргумент в этой статье — безмолвие Христа, которое якобы отражает собой проведенную в «Братьях Карамазовых» общую для них девальвацию слова. Но ведь Христос молчит на допросе у Великого инквизитора! Он не отвечает на искушение.
Ср. об антириторических установках уже раннего русского реализма: Renate Lachmann, Die Zerstörung der schönen Rede. Rhetorische Tradition und Konzepte des Poetischen, München, 1994, 284 ff. О нелитературности «Бесов» мы писали в: И. П. Смирнов, Психодиахронологика…, 120 и след.
Исключением из этого ряда является Г. Лукач, который заявил, что Достоевский не писал романов (Georg Lukács, Die Theorie des Romans. Ein geschichtsphilosophischer Versuch über die Formen der großen Epik (1914/15), Neuwied und Berlin, 1965, 158). Г. Лукач рассматривал творчество Достоевского как результат выхода писателя из романного жанра. Мы пытаемся понять «Братьев Карамазовых» как текст, конфронтирующий с литературой в ее целом, с любым ее жанром, не обязательно романным. Мы благодарны покойному Г. М. Фридлендеру за то, что он напомнил нам о подходе Г. Лукача к Достоевскому.
Вяч. Иванов, Достоевский и роман-трагедия. — В: В. И., Борозды и межи, Москва, 1916, 5 и след.
Ср. о суде в «Братьях Карамазовых»: Я. О. Зунделович, Романы Достоевского. Статьи, Ташкент, 1963, 180 и след.
Ср. выступление Л. В. Пумпянского против Вяч. Иванова (Л. В. Пумпянский, Достоевский и античность, Петроград, 1922, 33), которое во многом предвосхитило представление М. М. Бахтина о «карнавальном» характере творчества Достоевского.
Цит. по: Н. К. Михайловский, Литературная критика и воспоминания, Москва, 1995, 71, 78.
Там же, 53.
О скандалах у Достоевского см., например: P. Л. Джексон, Вынесение приговора Федору Павловичу Карамазову. — В: Достоевский. Материалы и исследования, 3, Ленинград 1978, 173 и след.; Renate Lachmann, Gedächtnis und Literatur. lntertextualität inderrussischen Moderne, Frankfurt am Main, 1990, 254 ff.; Maxim D. Shrayer, Metamorphoses of «Bezobrazie» in Dostoevskij's The Brothers Karamazov: Maksimov — von Sohn — Karamazov. — Russian Literature, 1995, XXXVII, 93–108.
М. М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского (1929), 4-е изд., Москва, 1979,116 и след.
Леонид Гроссман, Поэтика Достоевского, Москва, 1925, 5.
В. Е. Ветловская, Поэтика романа «Братья Карамазовы», 8 и след.
Эта излишне строгая дифференциация восходит к В. В. Розанову (1894): «И как в Алеше выделилась в очищенном виде мощь утверждения и жизни, так и в Иване в очищенном же виде сосредоточилась мощь отрицания и смерти, мощь зла» (В. Розанов, Легенда о Великом инквизиторе Достоевского. Опыт критического комментария. С приложением двух этюдов о Гоголе, изд. 3-е, С.-Петербург, 1906, 63).
В. Е. Ветловская, цит. соч., 98–99.
Митя угрожает Смердякову «обе ноги сломать» (14, 247), но как раз убийца и не входит в число персонажей, страдающих болезнью ног. О хромоте в мифе см. подробно: Вяч. Вс. Иванов, Структура индоевропейских загадок-кеннингов и их роль в мифопоэтической традиции. — В: Исследования в области балто-славянской культуры. Загадка как текст. 1, 118 и след.
Ср.: Susan Rubin Suleiman, Authoritarian Fictions. The Ideological Novel As a Literary Genre, New York, 1983, passim.
«Wenn wir in Zeiten, wo die Religion heilig war, die Ehe, das Eigentum, die Staatsgesetze respektiert finden, so hat dies nicht in der Religion seinen Grnnd, sondern in dem ursprünglich, natürlich sittlichen und rechtlichen Bewußtsein, dem die rechtlichen und sittlichen Verhältnisse als solche für heilig gelten […] Wo es Ernst mit dem Recht ist, bedürfen wir keiner Anfeuerung und Unterstützung von Oben her. Wir brauchen kein christliches Staatsrecht; wir brauchen nur ein vemünftiges, ein rechtliches, ein menschliches Staatsrecht. Das Richtige, Wahre, Gute hat überall seinen Heiligungsgrund in sich selbst, in seiner Qualität» [подчеркнуто (курсив — прим. верст.) автором. — И. C.] (Ludwig Feuerbach, Das Wesen des Christentums (1843), Stuttgart, 1969, 404–406). Впрочем, Миусов подразумевает не одного Фейербаха, но также последователей Сен-Симона, религиозных социалистов; он говорит о статье Ивана, повторяя некоего французского стража порядка, следящего за радикалами:
«Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника».
(14, 62)
В. Е. Ветловская несправедливо обвиняет Ивана в том, что он в своей статье играет на руку сразу и католикам, и православным (цит. соч., 102–104). Это не так. Иван выступает против католицизма, но не проводит размежевания между атеистическим учением Фейербаха и православной идеологией (как понимает ее Достоевский). Католицизм, по отцу Паисию, стремится заместить церковь государством. Между тем Иван стоит на противоположной точке зрения:
«…не церковь должна искать себе определенного места в государстве […] а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне…»
(14, 58)
К проблеме церковного суда ср.: Richard Peace, Dostoevsky. An Examination of the Major Novels, Cambridge University Press, 1971, 265 ff. О восприятии Достоевским католицизма ср. прежде всего: Л. Карсавин, Достоевский и католичество. — В.: Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы, под ред. А. С. Долинина, Петербург, 1922, 33–64.
Ludwig Wittgenstein, Philosophische Unlersuchungen, Frankfurt am Main, 1967, 24 ff.
Ср. о «безмерности» Федора Павловича: В. В. Зеньковский, Федор Павлович Карамазов. — В сб.: О Достоевском, II. Сборник статей под ред. A. Л. Бема, Прага, 1933, 93–144.
Franz von Assisi, Legenden und Laude, Zürich, 1975, 520. См. подробно: В. E. Ветловская, Pater Seraphicus. — В: Достоевский. Материалы и исследования, вып 5, Ленинград, 1983, 163 и след.
К идее теократии склонялся и Вл. Соловьев в его «Чтениях о богочеловечестве» (1878–1880), которые были известны Достоевскому. Однако влияние Гоббса на Достоевского прослеживается, начиная уже с «Крокодила» (1865), где чудовище ассоциировано — в силу намека на заключение Чернышевского в Петропавловскую крепость — с царской властью, и с «Преступления и наказания» (1865–1866): в эпилоге этого романа Раскольникову снится сон о bellum omnium contra omnes. Насколько нам известно, литературоведение не обратило внимания на зависимость Достоевского от политической философии Гоббса. Однако литература, пусть лишь имплицитно, указала нам на идейное родство этих двух авторов. П. Остер (Paul Auster) назвал свой недавний роман, переносящий действие «Преступления и наказания» в Северную Америку 1960–1990-х гг., именем книги Гоббса о государстве («Leviathan», London, 1992). Главный герой этого произведения, антигосударственник Бенжамин Закс (Sachs), пишет роман, в котором Раскольников после каторги становится американским гражданином (текст-в-тексте контаминирует, таким образом, сюжеты «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых»). По ходу развертывания романного действия Закс влюбляется в проститутку (сопоставимую с Соней Мармеладовой) и в конце концов бросает литературу, чтобы взрывать копии статуи Свободы, расставленные в американских городах (повторяя на свой, американский, лад убийство старухи-процентщицы).
В этом аспекте прямое возведение «Братьев Карамазовых» к философии Н. Ф. Федорова нуждается в оговорках. Из обширной научной литературы о Достоевском и Н. Ф. Федорове назовем только несколько работ: Robert Lord, Dostoevsky. Essays and Perspectives, University of California Press, 1970, Ch. X; Sven Linnér, Starets Zosima in The Brothers Karamazov. A Study in the Mimesis of Virtue, Stockholm, 1973, 200 ff; Robert L. Belknap, The Genesis of The Brothers Karamazov. The Aesthetics, Ideology, and Psychology of Making a Text, Evanston, Illinois 1990, 84 ff). Достоевский, в противовес H. Ф. Федорову (подхватившему культ отцов из философии О. Конта, из его позднего сочинения «Système de politique positive» (1851–1854)), требует сохранять память о детях (заключительное слово Алеши), а не об отцах. Вместе с тем те и другие сходны между собой. Об эквивалентности отцов и детей в «Братьях Карамазовых» см. точные суждения В. Е. Ветловской в ее «Поэтике…» (138 и след). О теме памяти в «Братьях Карамазовых» см. подробно: Diane Oenning Thompson, The Brothers Karamazov and the Poetics of Memory, Cambridge e. a., 1991, passim. Ср. еще о детях у Достоевского: William Woodin Rowe, Dostoevsky: Child and Man in His Works, New York, London 1968, passim. Пастернак безоговорочно выступил в «Докторе Живаго» против философии Н. Ф. Федорова; процитируем слова Юрия Андреевича, обращенные к его теще:
