Ситуация изменилась после 1900 года, когда двадцатичетырехлетний король Александр Обренович заключил оказавшийся катастрофическим брак с Драгой Машин, вдовой инженера, которая была на 15 лет старше своего нового мужа. Брак вызвал возмущение родителей молодого монарха (Милан I отрекся от престола еще в 1889 году, но сохранял политическое влияние). В ответ Александр выслал их из страны. Вскоре королевская чета восстановила против себя значительную часть сербской элиты, включая влиятельных военных. Возник заговор. Ночью 11 июня 1903 года офицеры ворвались в королевский дворец, застрелили Александра и Драгу, надругались над их телами и выбросили трупы из окон второго этажа. Парламент избрал новым королем Петра I Карагеоргиевича, сына одного из сербских князей. При нем курс белградской политики стал отчетливо прорусским и все более враждебным Австро-Венгрии.
Было бы неверным, однако, возлагать вину за это исключительно на сербскую сторону. Правящие круги в Белграде руководствовались далеко не только идеологическими и религиозными соображениями, притягивавшими их к православной России. Немалую роль играли и соображения экономические. До начала ХХ века Сербия находилась в хозяйственной зависимости от Австро-Венгрии, куда направлялось до 90 % сербского экспорта – скот, мясо, фрукты, ткани. Сербы, в свою очередь, получали разнообразную продукцию австрийских и венгерских предприятий, от ткацких станков до оружия. Но в 1906 году Белград заключил таможенное соглашение с Софией, уменьшавшее зависимость рынка Сербии от товаров из Австро-Венгрии. Вена и Будапешт объявили Белграду таможенную войну, вошедшую в историю как “свиная” (из-за основной статьи сербского экспорта). Это было колоссальной ошибкой, поскольку Сербия сумела быстро найти замену импорту из государства Габсбургов. Винтовки чешского производства, например, сменило французское оружие, а многие другие виды товаров, ранее ввозившиеся из Австро-Венгрии, сербы теперь покупали в Германии. К 1910 году сербский рынок для монархии был практически потерян.
Единство Центральных держав и их союзников олицетворяют кайзер Германии Вильгельм II, султан Османской империи Мехмед V, царь Болгарии Фердинанд I и император Австро-Венгрии Франц Иосиф. Открытка 1916 года.
В Петербурге не скрывали удовлетворения: в свое время Россия упустила из сферы своего влияния Болгарию, сблизившуюся с державами Тройственного союза, и теперь не собиралась повторять этот печальный опыт с Сербией. Николай Гартвиг, занявший в 1909 году пост русского посла в Белграде, хоть и происходил из остзейских немцев, давно обрусел и был фанатичным панславистом. Он столь активно поддерживал радикальные группировки сербской элиты, что это вызвало беспокойство старого короля Петра Карагеоргиевича и его сына Александра, который с 1911 года фактически исполнял обязанности главы государства.
Были ли борьба Австро-Венгрии и России за Балканы и последующее военное столкновение двух держав неизбежными? Видный русский дипломат, министр иностранных дел России в 1910–1916 годах Сергей Сазонов писал: “Относительно чувств к нам Австрии мы со времен Крымской войны не могли питать никаких иллюзий. Со дня ее вступления на путь балканских захватов[63], которыми она надеялась подпереть расшатанное строение своей несуразной государственности, отношения ее к нам принимали все менее дружелюбный характер”. Эта оценка отражает общие настроения в русских политических и дипломатических кругах начала ХХ века. Общие, но не все. Глава русского правительства в 1906–1911 годах Петр Столыпин был убежденным сторонником сохранения мира, упирая на то, что Российской империи нужны “тридцать лет без войны” для проведения внутренних преобразований. По мнению премьера, никакие сферы влияния, никакие мечты о Балканах, Константинополе и проливах не стоили потрясений, которые сулила большая война неготовой к ней России. Но 1 сентября 1911 года Столыпин пал жертвой покушения в Киеве, и постепенно военная партия при царском дворе стала брать верх.
С австрийской стороны у Столыпина нашелся единомышленник, причем еще более высокопоставленный, – наследник трона Франц Фердинанд. В каком-то смысле племянника императора можно назвать русофилом. В 1891 году Франц Фердинанд побывал в России. Молодого эрцгерцога поразила пышность петербургского двора, богатство и огромный потенциал русского государства, да и к самодержавию как политической модели консервативный Франц Фердинанд не испытывал неприязни. Эрцгерцог не переставал настаивать на том, что внешняя политика габсбургской монархии не должна быть враждебной России. В этом он расходился во мнениях прежде всего с ведущими венгерскими политиками, придерживавшимися антирусской ориентации. Франц Фердинанд стремился к восстановлению Союза трех императоров. В 1907 году он лично инструктировал дипломата, отбывавшего с миссией в Петербург: “Скажите в России каждому, с кем будете иметь возможность поговорить, что я – друг России и ее государя. Никогда австрийский солдат не стоял против русского солдата с оружием в руках… Мы должны быть добрыми соседями”. В 1913 году, за год до катастрофы, эрцгерцог написал пророческие слова: “Война с Россией – это наш конец… Неужели австрийский император и русский царь должны свергнуть друг друга с тронов и открыть дорогу революции?”
Миролюбивыми настроениями Столыпина и Франца Фердинанда дело, впрочем, не ограничивалось. В 1903 году Россия и Австро-Венгрия продемонстрировали, что способны договариваться по балканским вопросам. После встречи Франца Иосифа и Николая II в австрийском замке Мюрцштег было подписано соглашение о сотрудничестве двух держав в македонском вопросе. Обстановка в Македонии, принадлежавшей Османской империи, тогда обострилась настолько, что великие державы потребовали от султана провести в этой провинции реформы, которые учитывали бы интересы христианского населения. Период 1895–1905 годов, когда шефом Балльхаусплац[64] был граф Агенор Мария Голуховский, вообще стал временем заметного потепления в русско-австрийских отношениях. Это было тем более удивительно, что Голуховский был представителем польской аристократии. Польские же политики в период, когда Польши на карте Европы не было, а большая часть ее территории принадлежала России, считались русофобами по определению. Голуховский, однако, нашел общий язык со своим петербургским коллегой, графом Владимиром Ламздорфом, придерживавшимся довольно необычных для царского дипломата взглядов. Граф – как выяснилось, прозорливо – считал национализм балканских народов взрывным, дестабилизирующим фактором и выступал за сохранение влияния Османской империи при надлежащем контроле за ней со стороны великих европейских держав. Схожие умеренные позиции занимал и Голуховский.
Естественно, между Австро-Венгрией и Россией существовали не только династические, политические и дипломатические связи. Свои первые – неофициальные – международные матчи российские футбольные команды (к слову, заметно усиленные англичанами) провели в октябре 1910 года в Москве и Петербурге именно с соперниками из Австро-Венгрии, с командой Corintians, которую составили игроки четырех богемских клубов.
И все же заморозки в отношениях между империями Габсбургов и Романовых случались все чаще, а оттепели – все реже. Внешнеполитической репутации России сильно повредили поражение в войне с Японией и революционные события 1905 года. Казалось, позиции царской империи на мировой арене надолго ослаблены. Австро-венгерской дипломатии, во главе которой с 1906 года стоял жесткий и не лишенный склонности к авантюризму Алоис Лекса фон Эренталь, представилась возможность укрепить престиж монархии Габсбургов. Великодержавные амбиции Австро-Венгрии и честолюбие Эренталя стали главными двигателями боснийского кризиса 1908–1909 годов, который сжег мосты между государством Габсбургов и империей Романовых.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
АЛОИС ЭРЕНТАЛЬ,
обманщик
Алоис Лекса фон Эренталь (1854–1912) утверждал, что является отпрыском богемского дворянского рода, однако ходили упорные слухи, что дедом Эренталя был пражский еврей по имени Лекса, разбогатевший на торговле зерном и позднее получивший дворянский титул. Именно поэтому в 1908 году не чуждый антисемитизма Извольский, посчитавший, что Эренталь нечестно повел себя на переговорах по Боснии, во всеуслышание кричал: “Грязный жид обманул!” Молодой Алоис получил хорошее образование и с середины 1870-х годов занялся дипломатической карьерой. Ее венцом стало назначение в 1906 году на пост министра иностранных дел Австро-Венгрии. Британский премьер-министр лорд Герберт Асквит считал Эренталя “самым умным и, возможно, самым циничным из австрийских государственных деятелей”. Дипломатическая победа Эренталя, позволившая Австро-Венгрии в 1908 году аннексировать Боснию и Герцеговину, принесла удачливому министру титул графа. Однако, по справедливому замечанию историка Сиднея Фэя, “это была одна из тех пирровых побед, которые кажутся блестящими, но в долгосрочной перспективе приносят куда больше проблем, чем пользы”. В каком-то смысле шеф Балльхаусплац действительно оказался обманщиком: он убедил правящие круги своей страны в том, что, во-первых, Австро-Венгрия может позволить себе агрессивную внешнюю политику, а во-вторых, в том, что, если за спиной Габсбургов будет стоять Германия, Россия не решится вступить в конфликт на Балканах. То и другое оказалось иллюзиями, за которые Австро-Венгрия дорого заплатила. Граф Эренталь этого не увидел: он заболел лейкемией и в 1912 году скончался. Его уход считался большой утратой для монархии. На похоронах Эренталя уронил слезу даже наследник трона Франц Фердинанд, враждовавший с министром.
